Тот, кто знает - Александра Маринина

– Прости, – покаянно произнес Марик, – я веду себя как идиот. Наверное, я действительно многое забыл.

– Просто ты многого не знаешь, после твоего отъезда кое-что менялось, и не в лучшую сторону. И еще одно: я могла бы экономить, тратить меньше, одевать детей и самой носить магазинный ширпотреб, если бы была цель. Но меня никогда не признали бы нуждающейся в жилплощади, потому что у нас две комнаты общей площадью сорок два метра на четверых. Даже когда папа был жив и нас было пятеро, все равно получалось больше, чем семь квадратных метров на человека. Мне никто не позволил бы вступать в кооператив. А в очередь на получение государственного жилья меня тем более не поставили бы, там норматив еще меньше.

– Но теперь же можно купить квартиру. Почему ты этого не делаешь?

– Потому что, милый мой Марик, теперь деньги уже не те. Квартира стоит столько, сколько мы с мужем можем заработать за десять лет, если не пить, не есть, не одеваться и не тратить деньги на бензин. И то при условии, если курс доллара не будет опережать рост зарплаты. И что потом? Мы переедем, а как же твоя мама? Раньше я не могла бросить Иринку, ты ведь просил меня об этом. Теперь она выросла и во мне больше не нуждается, но теперь я не могу бросить Бэллу Львовну, она уже старенькая и часто болеет. Послушай, Марк…

Наташа запнулась и замолчала. Она впервые в жизни назвала его так. Не Мариком, а Марком. Перед ней сейчас стоял не тот чудесный Марик из ее детства, самый красивый, самый умный, самый добрый и вообще самый лучший, а совершенно посторонний мужчина под пятьдесят, грузный, почти совсем седой. Мужчина, который ее не понимал. Наташа вдруг с ужасом увидела, что он совсем чужой, что он ничегошеньки не понимает в ее жизни.

– Да, Туся? Я тебя слушаю.

– Ты ничего не спрашиваешь об Иринке. Ты что, забыл о том, что она – твоя дочь и что ты просил меня заботиться о ней?

– Жду, когда ты сама о ней заговоришь. Мама мне писала о ней, и о тебе, и о Люсе – обо всех, так что общее представление я имею. Но не очень подробно. Видишь ли, мамины письма читал не только я, их читала и Таня, точно так же, как мне давали читать письма ее родных. И если бы в этих письмах вдруг оказалось подробное жизнеописание одной из моих соседок, причем не взрослого человека, а ребенка, это могло бы… Ну, сама понимаешь. Ненужные вопросы, подозрения. Нам сейчас выходить. Вот доедем на метро до Лубянки, выйдем на улицу, и ты мне все расскажешь.

Ветер хлестал по лицу тонкой плеткой дождя, холодные капли стекали за воротник, заставляя Наташу зябко ежиться.

– Вот на этом месте стояла церковь Гребневской Божией Матери, ее построили в шестнадцатом веке, а в тридцать пятом году снесли. Мама любила вспоминать, как бегала сюда подкарауливать Аркашу, когда тот шел с занятий в университете на Моховой. Аркаша жил в Кривоколенном переулке и каждый день проходил мимо церкви. А мама пряталась и ждала его, а потом выходила навстречу, как будто случайно. Ей было четырнадцать, а ему – восемнадцать. Влюблена она была по уши, а познакомиться не могла, повода не было. Вот и старалась попадаться ему на глаза как можно чаще, надеялась, что запомнит и рано или поздно заговорит с ней. А когда в тридцать пятом церковь снесли, она рыдала несколько дней. Разрушилось место, где она провела столько часов в своих сладких девичьих переживаниях!

– А потом что? – с интересом спросила Наташа. Ей трудно было представить себе Бэллу Львовну влюбленной четырнадцатилетней девчонкой, ведь соседка всю жизнь была для Наташи олицетворением мудрости.

– А ничего. Мама, как всегда, своего добилась. Перед самой войной Аркаша на ней женился. Ты мне сказала, что у Иринки есть такое же фанатичное упорство в достижении цели. Это у нее от бабушки Бэллы. Гены не обманешь.

– Если бы она еще была такой же разумной, как бабушка Бэлла, – вздохнула Наташа. – Когда решение принято и цель поставлена, Ирка упрется изо всех сил, но сделает так, как задумала. Проблема в другом. Как заставить ее принимать правильные решения и не принимать дурацких? Она могла бы и в пятнадцать лет бросить пить, и в семнадцать, если бы поняла, что это нужно сделать. Но она же не понимала, не хотела понимать! Только когда свою опухшую испитую рожицу на экране увидела во всей красе, тогда до нее дошло, во что она превращается.

– Ну что ж поделать, там тоже гены. Полина пила, Нина пила. Куда ж деваться от наследственности? Смотри, Туся, это дом Черткова, в семнадцатом веке здесь были деревянные палаты, потом каменные, в восемнадцатом веке домом владел московский губернатор Салтыков, в девятнадцатом – московский губернский предводитель дворянства Чертков. Чертков изучал русскую историю, собирал рукописи и книги по истории России, создал огромную библиотеку и хотел, чтобы она стала общественным достоянием. После его смерти со стороны Фуркасовского переулка в специальной пристройке открыли читальный зал. Между прочим, этот читальный зал посещали и Лев Николаевич Толстой, и даже молодой Циолковский. Потом дом перестроили, пристройки стали сдаваться в аренду. В частности, там был магазин семян «Иммер Эрнест и сын», так вот в этот магазин любил захаживать Антон Павлович Чехов, покупал семена для своего сада в Мелихове. Можешь себе представить, Туся? Вот здесь ходили Толстой и Чехов, ходили так же запросто, как мы с тобой сейчас идем. Это совершенно необыкновенное чувство, как будто переносишься на сто, двести, триста лет назад и начинаешь видеть историю. Тебе это знакомо?

Наташа покачала головой и слизнула с губ капли дождя.

– Нет. Наверное, мне от природы не дано. Я вообще не очень увлекаюсь историей. А про этот дом номер семь я знаю только то, что здесь снимали эпизод для фильма «Возвращение Максима», где герои на бильярде играют, и несколько эпизодов для «Семнадцати мгновений весны».

– Неужели? Это какие же?

– Особняк американской миссии в Берлине, где проходили сепаратные переговоры, из-за которых весь сыр-бор, собственно, и разгорелся.

– Любопытно, я не знал. А Иринка? Она интересуется историей?

– Еще меньше, чем я. Я хотя бы в школе добросовестно училась, не все еще позабыла, а она школьную программу через пень-колоду осваивала, еле-еле. И ведь обидно, Марик, просто до слез обидно, у нее такая голова светлая, память прекрасная, тоже от твоей мамы в наследство досталась, а Ирка еле-еле на троечки вытягивала. Интереса к учебе никакого не было.

– И что, до сих пор нет? Как же она учится? – с беспокойством спросил Марик.

– Да нет, сейчас-то все в порядке, за ум взялась, учится с удовольствием. Даже наверстывает, как может, упущенное. Книги серьезные начала читать, а то раньше ведь одни любовные романы на столе лежали. Ты теперь можешь за нее не волноваться, она будет в порядке. Самое страшное мы уже пережили и оставили позади.

– Бедная ты моя, бедная, – Марик неожиданно обнял Наташу, прижал к себе, коснулся губами ее виска. – Взвалил я на тебя обузу… Кто же мог предполагать, что Колю вскоре посадят, Ниночка попадет под машину, и девочка останется целиком и полностью на твоих руках? Если б я знал, что так все выйдет…

– То что было бы? Что изменилось бы? Ты бы не уехал? Или забрал бы дочь с собой? Перестань, Марк, я терпеть не могу этих сослагательных причитаний. Как случилось – так случилось, как сложилось – так сложилось.

Она осторожно высвободилась из его объятий и взяла Марика под руку. Вот так, именно так, как она мечтала когда-то. Воспоминания о том единственном случае, когда они вместе возвращались из магазина и он держал ее под руку, долго еще будоражили ее девичье воображение. Должна была миновать четверть века, чтобы все случилось так, как ей представлялось в мечтах. Странно… И… Ненужно.

– А вот здесь, в доме семнадцать, в двадцать втором году была мастерская по пошиву белья, она называлась «Трудшитье». Тут работала моя бабушка Рахиль, мамина мама. Баба Раша обожала ходить в соседний дом Перлова, в чайный магазин, она говорила, что без билета и визы попадает в другую страну. И маму мою туда водила регулярно, потом мама – меня. У нас семейная любовь к этому китайскому домику, – оживленно говорил Марик. – Я тоже до самого отъезда часто сюда прибегал, стоял подолгу и вдыхал аромат молотого кофе. А ты здесь бываешь?

– Редко. Только если оказываюсь неподалеку, а дома чай или кофе закончились. Специально не приезжаю.

– А я специально приходил. Знаешь, стоял и представлял себе бабу Рашу, я ведь ее совсем не помню, она умерла сразу после моего отца, мне и трех лет не было. Но у мамы сохранилось много бабушкиных фотографий, и вот стою я в магазине, разглядываю эту китайскую красоту и вижу бабу Рашу такой, как на фотографиях. Иногда мне даже казалось, что я слышу, как она меня зовет. Голос крови, что ли… И так мне хотелось в последние годы сюда прийти, встать вот здесь, закрыть глаза и увидеть бабушку. Тебе это знакомо?