Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недели через две после нашего прибытия в корпус генерал Адамович (или попросту Адам, как его звали кадеты) отправился на вокзал, с намерением уехать куда-то на целый день. У наших музыкантов «зазудились легкие» – захотелось поиграть. Но как достать инструменты из цейхгауза? Придумали следующее: старший музыкант Рыбин отправился к полковнику Орлицкому и доложил ему, что инструменты наверняка испортятся, если их не продуть и не прочистить. Поверил ли этому Орлицкий, или нет – не знаю, но только он разрешил взять их из цейхгауза, но не больше как на один час. В один момент музыканты расселись на кроватях и с упоением заиграли музыкальные произведения, разученные в Шанхае. Сараевцы, гулявшие в это время в корпусном саду, находившемся перед главным фасадом корпусного здания, перелезли через забор сада и залезли в запретный палисадник около нашей спальни, заполнив все наши окна. Я стоял прислонившись к закрытой двери в коридор. В середине попурри из оперы Чайковского «Евгений Онегин» кто-то из коридора начал открывать эту дверь. Я приоткрыл ее и посмотрел, кто там… – и – о ужас! – сам Адам стоял за дверью!
Он приложил палец к губам и, входя, сделал знак не вставать. Под звуки арии Ленского «Куда, куда вы удалились…» он прошел и сел на кровать, опустив голову на руки и закрыв руками глаза. Сараевцы при виде Адама исчезли из окна, но, не слыша разноса, снова заполнили их. Что переживал в этот момент этот строгий и требовательный генерал – не знаю, но мне казалось, что он плакал. Закончив попурри, Рыбин скомандовал: «Встать, смирно!» Все встали и замерли, и я думаю, что в этот момент у всех в голове была одна и та же мысль – что же теперь будет? Посидев еще несколько мгновений в той же позе, Адам встал и тихо оказал: «Спасибо, сибиряки! Инструменты оставьте себе, а ты, Рыбин, пойдем со мной». И это все. Ни разноса, ни наказания, ни нам, ни торчавшим в окнах сараевцам.
Адам с Рыбиным ушли, а мы еще несколько мгновений стояли, озадаченные такой развязкой. Затем бурная радость обуяла нас. К нам в спальню, через окна, влезли сараевцы, и мы вместе живо обсуждали происшедшее, с нетерпением ожидая возвращения Рыбина. Он вернулся приблизительно через час и сообщил, что «карантин» снят и мы теперь можем общаться с другими кадетами и ходить по зданиям корпуса. Громкое «Ура!» покрыло это радостное для нас сообщение. Далее Рыбин рассказал, что Адам расспросил его о репертуаре оркестра и о всех нас и что на следующее же воскресенье он назначил первое выступление нашего оркестра, первый концерт для персонала корпуса и кадет. Концерт будет в зале корпуса, и для него Адам выбрал попурри из «Евгения Онегина» и из оперы «Вильгельм Телль», увертюру из оперы «Семирамида» и некоторые места из «Пиковой дамы». Итак, мы победили, вернее, наш оркестр, завоевавший своей игрой нашу свободу и признание нас директором быть достойными гостями корпуса. Быстро расхватали нас сараевцы и повели знакомить с корпусом. Стена, воздвигнутая вокруг нас Адамом, была сломана, и мы вошли в жизнь корпуса.
Первый концерт нашего оркестра прошел блестяще, за ним последовал целый ряд других, и в корпусе, и в городе, и все они прошли с большим успехом. Наши певчие вошли в корпусной хор. В ответ на признание нас и включение в жизнь корпуса мы решили еще больше подтянуться и не дать никому повода упрекнуть нас в чем-либо. Ведь мы были «последние могикане» нашего корпуса.
В середине мая корпус посетил Главнокомандующий Русской армией генерал П.Н. Врангель. На параде участвовал наш оркестр, и мы, сибиряки, были ему представлены. Первое время мы ходили в форме нашего Сибирского корпуса, но наше обмундирование износилось, и мы переоделись в форму Русского кадетского корпуса. Занятия шли своим чередом, и мы вовсю готовились к экзаменам, которые блестяще выдержали в середине октября 1925 года. Никто из нас не провалился, никто не получил ни одной переэкзаменовки.
После экзаменов, по установившемуся в корпусе обычаю, ездили с генералом Адамовичем на прогулку в горы, на станцию Стамбульчич, где по тому же обычаю снялись на каменной стенке крыла моста, там, где снимались все выпуски Русского корпуса. По желанию Адама кадеты-сибиряки расположились в виде вензеля Шефа корпуса – А I, как он изображен на погонах, причем точкой был самый младший сибиряк в корпусе, сын полковника Попова-Азотова, Вова.
Итак, 98-й выпуск пережил свой корпус на семь месяцев и окончил его в составе другого корпуса. После окончания курса наук большинство кадет этого 98-го выпуска были отправлены в город Крагуевац, на слесарно-монтажные курсы, а десять лучших по учению были оставлены при корпусе для прохождения курса 8-го класса, необходимого, как говорили, для получения высшего образования. Эти десять сибиряков были включены в 7-й класс, а всего в корпусе было 8 классов. В числе оставляемых был и В. Кондратович, но он не захотел остаться и уехал в Белград, где поступил на технический факультет университета. О нем следует сказать несколько слов, так как он получил большую известность также и здесь, в Соединенных Штатах.
Через год он перешел на богословский факультет и принял монашество. Закончил факультет в сане иеромонаха и был отправлен в Российскую Православную миссию в Иерусалим на должность секретаря. Там он получил сан архимандрита, изучил арабский язык, но заболел сахарной болезнью и был вынужден переехать в США, в город Сан-Франциско. Оттуда он был вызван в Нью-Йорк для принятия должности секретаря Синода. В Нью-Йорке его болезнь резко ухудшилась, и доктора потребовали его отъезд из этого города. Отец Василий вернулся в Сан-Франциско, где и скончался в 1958 году.
В. Соколов[378]
Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус[379]
После революции 1917 года правительство Керенского переименовало корпус в «Сибирскую гимназию военного ведомства». По его же распоряжению знамя было тайно от кадет вывезено в Петроград и сдано новому правительству. В кровавые дни власти большевиков в Омске кадетам запретили носить погоны. Оберегая их от грубых издевательств, 18
