Дети немилости - Олег Серёгин

Время приближалось к полуночи.

За окнами было необыкновенно темно для поры «лунного дня». Вряд ли кто-то из южан в самом деле отправился на боковую по случаю дождя, который к тому же сейчас едва моросил, но нельзя было ни летать, ни гулять, ни плавать на лодках. Рескидди сидели по домам, а на берегах Джесайят дома стояли редко, разделенные обширными садами. Непривычно редкие и тусклые огни не могли разогнать ночной мрак.

Эррет спала. Данва сказала, что она ждет меня в библиотеке. Я нашел ее спящей в глубоком кресле, с книгой на коленях, и не стал будить.

Фиррат выписывала «доспех», в задних комнатах работали слуги, но тихо было, как в могиле. Предстоящий разговор тревожил меня. Не сиделось на месте, и я бродил по пустому холлу, рассматривая панно в простенках меж окнами.

Это были картины на истефийском шелку, необыкновенно толстом и плотном, специально предназначенном для росписей. Когда мы с Эррет впервые вошли в дом, Данва заметила, как я уставился на них, и на всякий случай сказала «копии», чем изрядно меня насмешила. «Конечно, копии, - сказал я. – Это копии фресок из дворца Джесет Первой».

В Рескидде за тысячелетия истории сменилось множество стилей... Джесет Первая была правнучкой Ликрит Железноликой. Ко времени ее правления страна, истощенная походами ее грозной прабабки, восстановилась, население неуклонно росло. Только через два века начнут откалываться завоеванные Ликрит земли, придут засухи, а с ними – недостаток продовольствия, и люди поедут на север, спасаясь от наступления пустынь; потом, со смертью Ресенат, прервется тысячелетняя прямая линия от Азрийят Законницы, и начнется смута... В правление Джесет Рескидда была богата, как никогда. И не просто богата. Люди еще хорошо помнили Ликрит, ее эпоху и обстоятельства ее смерти. Подвиг великой царицы освящал их теперешнее благополучие, был его основой и источником. Казалось, что изобилие, дарованное небесами, будет вечным.

Люди, сознающие прочность своего мира и силу своей страны, предпочитают нежные полутона и летящие контуры, короткие стихотворения и негромкую музыку.

В эпохи нестабильности или слабости искусство становится плотным и полнокровным, дополняя то, чего не хватает быту. Самые тяжеловесные здания в Рескидде строились в «века тишины». Уарра молода, нам не довелось узнать упадка, порожденного простой усталостью страны, но и по нашему искусству можно проследить эту закономерность – рожденное в пору завоеваний дышит мощью, а времена покоя дают жизнь всему легкому и филигранному.

Так современники Джесет Первой полюбили тонкость линий и тонкость чувств. Физическая сила больше не казалась красивой, из северных провинций приходили новые вкусы. Знать и богачи начали строить загородные виллы, похожие на драгоценные безделушки. Золотые демоны Юга из врагов превратились в изысканную забаву. Прекратились состязания в воинском искусстве и ежегодные походы молодежи в пустыню. Неумение драться считалось хорошим тоном. Бабки, покрытые шрамами и татуировками, плевали вслед внучкам в длинных вышитых платьях. Дошло до того, что художники, изображавшие Подвиг, рисовали Ликрит и Данирут – двух семидесятилетних старух – юными соблазнительными девушками.

Века и века спустя, после царицы Энгит и походов Иманы Рескидделат, стиль возродился и был назван «памятью былого».

Первая картина – золотисто-песочный цвет, бледно-голубой, серебристо-белый – озеро и берег; темная зелень на берегу утонула в тумане. Лучник вспугнул уток. Бесконечно они взлетали с озерной глади, завязнув в единственном миге.

На другом панно компания юнцов плыла на лодке по Джесайят или Фадат; никто и не думал грести, веселые приятели пили и музицировали. Цветные фонарики качались на удилищах, рыбы без страха всплывали посмотреть на них.

Дальше прекрасные всадники ехали гуськом на белых демонических лошадях. Светлые кудри у юношей спускались ниже плеч, у девушек – ниже седел. Городская улочка была чисто выметена и украшена, как перед праздником, стены домов покрывали росписи.

Две красавицы, человек и демон, стояли спина к спине, сплетя тонкие руки. Старшее дитя Арсет потупилось, узкое лицо выражало печаль покорности и готовность принять свою судьбу. Человеческая девушка счастливо жмурилась, запрокидывая златокудрую голову; белые зубы блестели между разомкнутых пухлых губ.

...Тень Юга не скрадывала свои шаги. Я обернулся, оторвавшись от созерцания.

- Все готово, господин, - тихо сказала Фиррат.

Я помолчал, собираясь с духом. Вовремя вспомнив, прошел к зеркалу и придирчиво осмотрел свои знаки.

- Фиррат, дайте кисть.

На лице у меня темнели «земной исток», «чайка бесстрастия» и «могущество». Данва услужливо подставила чернильницу и, поразмыслив, я размашисто начертил между крыльев «чайки» «корону Бездны».

Тень Юга хорошо поняла меня. Окна комнаты выходили в полудикий парк, уступами спускавшийся к реке. Дальний берег Джесайят еще не застроили. Когда в редких разрывах туч проглядывала луна, то озаряла бескрайний простор южной степи, за горизонтом переходившей в пустыню. «Это, конечно, не горы, - подумал я с улыбкой. – Но тоже дом дикой воли...»

Заклятие, начертанное Данвой, я различил не сразу. Признаться, это был не мой уровень – высшая Четвертая с элементами Пятой. Боевая магия теней отличалась от привычной ученой и была проще в применении, но все-таки подобная мощь впечатляла. Тонкая, совершенно прозрачная пленка «звездного доспеха» обовлекла просторную комнату изнутри, сообщив стеклу огромного окна прочность стали. Выйти отсюда можно было лишь через дверь – а за той ждали тени.

Под расписанным потолком неспешно, неслаженно кружили шарики света.

Не глядя по сторонам, я прошел к окну и отдернул вторую занавесь, открывая всю ширину вида. Вдалеке сиял свет на каких-то башнях. Рейсовый атомник проплывал по небу, его бортовые огни казались медленными метеорами. Мерцали редкие звезды.

Коротким заклятием я заставил шарики светить ярче.

Потом обернулся.

Передо мной предстал Воин Выси.

...Точнее сказать, «предсел», потому что гордый горец не счел нужным подняться. Итаяс сидел вразвалочку на низком диване, непристойно расставив колени, и улыбался с самой гнусной ласковостью, какую только можно вообразить. Бледные глаза его светились, точно какие-то ночные насекомые. Самодовольства в нем хватило бы на четверых, и я признал, что по крайней мере часть своих действий просчитал неверно. Этого горца невозможно было дразнить свободой.

Он был свободен как бес.

Он и в кандалах был бы свободен.