Воскресение Сына Божьего - H. Т. Райт

Здесь нам важно не упустить косвенный «взрывоопасный» смысл цитаты из Исх 3, которую Иисус намеренно выбирает в качестве одного из своих аргументов, касающихся воскресения. Бог является Моисею в горящем кусте не просто для того, чтобы сказать, что Он — Бог Авраама, Исаака и Иакова, но чтобы сказать, что Он услышал вопль народа своего в Египте, вспомнил Завет свой с патриархами и пришел освободить Израиль, увести его, наконец, в свою землю. Текст Исх 3:6 не просто потенциальное доказательство воскресения (которое в таком случае работает лишь при допущении, что настоящее время глагола в словах «Я есть Бог Авраама…» указывает на то, что Авраам до сих пор жив). Это — часть отрывка, который говорит о намерении ГОСПОДА освободить свой народ — намерении, которое сформировало основу для многих направлений еврейского сопротивления и которое мы находим и в сердцевине вести Иисуса о Царстве Божьем. Движение, которое возглавлял Иисус, само по себе было движением нового исхода, освобождения, возвращения из изгнания, в том значении, которое я выявил в книге «Иисус и победа Бога». Утверждать воскресение значило утверждать тот факт, что Бог Израиля действовал по–новому, переворачивая мир вверх ногами, совершая (возможно) с нынешними еврейскими вождями то же самое, что Иисус сделал с торговцами в Храме. Поместите этот спор в данный контекст, и он придется здесь как раз впору.

На самом деле текст из Исх 3:6 был типичным среди высказываний (о Боге Израиля как Боге Авраама, Исаака и Иакова), которые приводились не столько для того, чтобы указать на состояние патриархов, сколько затем, чтобы указать на такого Бога: Он хочет быть спасителем Израиля в настоящем и будущем так же, как и в прошлом[1363]. ГОСПОДЬ был верен патриархам; это касается Моисея (контекст Исх 3), и это продолжает действовать дальше для Израиля[1364]. Историю Моисея рассказывали и пересказывали так, как будто она совершается сегодня (например, во время иудейской пасхи), чтобы показать, что Бог Израиля, истинный Бог, — это Бог свободы. И, как мы уже не раз видели, свободу, которой жаждал Израиль в I веке, можно было выразить в образах нового исхода, самих по себе прочно связанных, как метафора и метонимия, с верой в воскресение. Иезекииль в 37–й главе своей книги воспользовался образом воскресения как метафорой национального освобождения. Но день воскресения Иисуса, в буквальном смысле, виделся в качестве элемента общего освобождения, с которым Бог Израиля был связан Заветом.

Читатель евангелия должен был понять к этому моменту, что своим общественным служением Иисус одновременно и подтвердил надежду Израиля, и переосмыслил ее заново, сфокусировав ее на себя самого. Его весть о Царстве, с кульминационным моментом (предельным моментом), когда он символически со властью бросает вызов Храму, говорит о действии Бога Израиля, которое, как хорошо было известно саддукеям, называлось мощным словом «воскресение»: оно переворачивало сегодняшний порядок и утверждало Царство. Так, постепенно проникая слой за слоем в смысловые уровни этого отрывка, мы приближаемся к тому, что подразумевал Павел, когда говорил о воскресении Иисуса в качестве утверждения его как Сына Божьего, Мессии, Владыки всего мира (Рим 1: 3–5), и что Павел имел в виду, говоря о воскресении его народа, потому что Иисус есть Владыка и Спаситель, имеющий власть все подчинить себе (1 Кор 15:20–28, Флп 3:20–21).

Этот текст с разных сторон освещает наше рассмотрение того, как ранние христиане понимали воскресение. Спор Иисуса с саддукеями находится на стыке между дебатами, происходившими в иудаизме I века, и новым мировоззрением, которое произросло изнутри самого иудаизма и быстро приобрело свои очертания внутри общины, где верили, что он воскрес из мертвых. Евангелисты — и, бесспорно, источники, которыми они пользовались, — как и сам Иисус, стоят на платформе широко признанной фарисейской веры. Они верят в грядущее воскресение плоти и разделяют идею, что этому предшествует некое промежуточное состояние, как в случае с патриархами. Этот отрывок добавляет нечто новое о разрыве меясду теперешним и будущим состояниями, тут он перекликается с мыслями апостола Павла в 1 Кор 15: нынешнее тело, относящееся к этому веку, подвержено тлению и умрет, тогда как новое тело, которым люди будут обладать в новом веке, нетленно и не умрет. Вот почему здесь приходят на ум и иные аспекты этого разрыва, в данном случае — тот факт, что не будет никакой нужды определять, кто на ком женат в веке грядущем. Более того, зарождающаяся христианская вера в воскресение оказывается революционной и в политическом смысле, как фарисейское учение о нем воспринималось саддукеями. Вот почему этот спор находится у синоптиков именно на этом месте. И вот почему не приходится удивляться, глядя на Павла или на II век, тому, что эта вера укрепляет раннюю Церковь, которая начинает показывать большую верность Иисусу, чем кесарю.

Все это, конечно, не говорит напрямую о воскресении Иисуса, которое является основным предметом данной книги. Но очень важно, по мере того как мы приближаемся к основным раннехристианским представлениям об этом событии, понять тогдашний язык и представления. И особенно важно отметить те значительные изменения, которые первые христиане внесли в иудейскую традицию. Рассмотренный отрывок предлагает нам, по меньшей мере, один такой пример, и нет никакой причины отрицать, что в принципе он восходит к самому Иисусу. Но тот факт, что рассказ передавался, пересказывался именно таким образом и, в частности, что он был включен Марком в контекст ряда споров, которые объясняли, что на самом деле происходило во время этого последнего рокового празднования исхода в Иерусалиме, много говорит и в пользу раннехристианской веры в воскресение Иисуса и его народа, и в пользу предчувствия первых христиан, что новая эпоха, которая началась на Пасху, стала эрой, когда истинный Бог собирается исполнить, наконец, для всего мира то, что было сделано для Израиля в момент исхода. Он осудит зло, освободит свой народ и принесет наконец справедливость и надежду.

3. Воскресение по материалу Евангелия от Матфея / от Луки (так называемого источника Q)

Никто не усомнится в том, что первые христиане, представленные тройной синоптической традицией и Марком, которого принято считать гипотетическим собирателем материала этой традиции, твердо верили в воскресение Иисуса и, в будущем, всего народа Божьего. Но многие сомневаются, по меньшей мере, с недавних пор, в том, что традиция первых христиан, представленная двойным преданием Матфея и Луки, то есть отрывки, совпадающие у этих двух евангелистов и отсутствующие у Марка, несут эту веру. Кто–то даже находит смелость утверждать, что «метафора» воскресения «по существу не соответствует жанру и богословию Q» (где «Q» — это название, данное вот уже более ста лет назад рассматриваемому материалу)[1365]. В недавно написанной статье я утверждал противоположное: что если «Q» существовал и если он действительно выражал веру общины с четким богословием, тогда это богословие включало в себя воскресение как Иисуса, так и верующих. Нам нет нужды вновь рассматривать эти аргументы[1366]. Сейчас, оставив в стороне всякое предубеждение относительно Q–гипотезы, я хочу просто просмотреть основные тексты, которые более–менее параллельны в синоптической традиции и не входят в текст Марка.

Начнем с твердой опоры. Иисус у Матфея видит веру римского сотника и находит тут знак великой жатвы, при которой те, кто считали себя автоматически включенными в народ Божий, будут извержены вон. Иисус у Луки предостерегает тут от самонадеянности. Матфей и Лука в этом пункте совпадают:

[Мф 8] 11 Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном;12 сыны же Царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов.

[Лк 13] 28 Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама и Исаака и Иакова и всех пророков в Царстве Божьем, а себя изгоняемыми вон.29 И придут с востока и запада, и с севера и юга, и возлягут в Царстве Божьем.

В контексте иудаизма периода Второго Храма это может означать лишь одно: великий эсхатологический переворот уже близок, и когда он завершится, патриархи восстанут из мертвых, дабы разделить это не только со своими потомками, из которых кто–то неминуемо рискует на попасть на пир, но и со многими людьми языческого мира, из которых сотник у Матфея — один из первых по времени примеров. Это, на самом деле, соответствует некоторым речениям в двойном предании, где говорится о грядущем суде; в иудаизме Второго Храма никогда не считали, что последний суд должен просто наказать зло, не оправдывая и не вознаграждая праведных. Если отнести это речение к «двойному преданию», то, невзирая на поверхностные различия, трудно отрицать, что этот текст предусматривает будущее воскресение, даже если (как и во многих других иудейских тестах периода Второго Храма) оно упоминается лишь иногда.