Воскресение Сына Божьего - H. Т. Райт

(б) Растерянность учеников

Если язык для выражения понятия воскресения, которым пользовались в I веке, нам кажется порой странным, неплохо помнить о том, что подобное испытывали и ученики:

9 И когда сходили они с горы, Он приказал им никому не рассказывать о том, что видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых, 10 И это слово они удержали (ton logon ekratesan), рассуждая между собой, что значит: «когда Он воскреснет из мертвых»[1321].

10–й стих представляет собой проблему для перевода: удержали ли они слово в себе или же они «ухватились за него», «обсуждая между собою»? Интересно, что некоторые переписчики изменили последнюю фразу на куда более простую, «спрашивая, когда надлежит ему воскреснуть из мертвых»[1322]. Это можно поставить в один ряд с тенденцией Матфея опускать любое упоминание о замешательстве учеников: конечно, читатель–христианин должен был быть уверен, что ученикам следовало знать, что имелось в виду под словами «воскресение из мертвых». Не предполагает ли этот стих, что, быть может, вопреки всем прочим свидетельствам, говорящим о противоположном, вера в воскресение не была распространена и еще не стала ортодоксальной?[1323] Вопрос становится еще более сложным, если мы вспомним наши предыдущие размышления об Ироде и Иоанне Крестителе, так как и у Матфея, и у Марка ученики продолжают спрашивать Иисуса о пришествии Илии, только чтобы получить ответ: Илия уже пришел и ушел, а теперь им следует подумать о том, чему надлежит вскоре произойти с Сыном Человеческим[1324]. Марк, похоже, дает намек на то, что, столкнувшись с проблемой воскресения, ученики раздумывают над определенными деталями и упираются в тот же вопрос, перед которым за несколько глав до того встали придворные Ирода.

Но ответ на вопрос — наш вопрос о том, о чем же они вопрошали, и их вопрос о том, что есть воскресение, — лежит на поверхности. Вопреки тому, что, быть может, вообразил себе Ирод (или кто–то предположил, что он так думал), «воскресение из мертвых» (to ek nekron anastenai, Мк 9:10) обычно относили к воскресению всех праведных в конце времен, а не одного праведника в теперешний момент. Харви хорошо обозначил эту проблему: ученикам показалось, что Иисус выражает веру в окончательную будущую жизнь после смерти «и внезапно включает ее в ряд надвигающихся событий, чтобы обозначить момент, когда им можно будет говорить о преображении»[1325].

Данный отрывок указывает на одну из деталей, которая была предметом нашего внимания, когда мы изучали Павла, — это примечательное христианское нововведение: мысль, что «воскресение» разбилось надвое с воскресением Иисуса, которое стало центром истории. Без сомнения, Марк хочет, чтобы его читатели поняли, что они задним числом уже знают то, что Иисус, по–видимому, знал заранее. Читатель понимает то, что в свое время для учеников оставалось загадкой. Таким образом, Марк привлекает наше внимание к тому факту, что это было очевидным новшеством для иудейского образа мысли. Последующий разговор, помимо прочего, подчеркивает, что мы не должны соглашаться со придворными Ирода, думая, что Иисус — это Илия. Илия уже пришел, и сделали с ним, что захотели. Настало время Сыну Человеческому пройти тем же путем страдания, но он будет воздвигнут из мертвых.

(ν) Вопрос саддукеев

(а) Введение

Во всей евангельской традиции есть один отрывок о воскресении куда более важный, чем все остальные. Это ответ Иисуса на вопрос саддукеев. О саддукеях и их представлениях мы знаем достаточно из других источников, чтобы предположить, какой вопрос они могли бы задать фарисеям, так что нас не удивляет то, о чем они спросили Иисуса. По–настоящему интересен сам Его ответ[1326].

18 И приходят к Нему саддукеи, которые утверждают, что воскресения нет; и стали спрашивать Его: 19 Учитель, Моисей написал нам: «Если у кого брат умрет и оставит жену и не оставит детей, да возьмет брат его жену и восстановит семя брату своему». 20 Было семь братьев: и первый взял жену, и умирая, не оставил семени;21 и второй взял ее и умер, не оставив семени. И третий также. 22 И все семеро не оставили семени. После всех и жена умерла. 23 В воскресение, когда воскреснут, кого из них будет она женой? Ибо все семеро имели ее женой.

24 Сказал им Иисус: не потому ли вы заблуждаетесь, что не знаете Писаний, ни силы Божьей? 25 Ведь, когда из мёртвых воскреснут, не женятся, и замуж не выходят, но пребывают, как ангелы на небесах. 26 О мёртвых же, что они восстают [Мф: а о воскресении мертвых], разве не читали вы в книге Моисея, в повествовании о купине, как сказал ему Бог: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова»? 27 Он не есть Бог мёртвых, но живых. Вы весьма заблуждаетесь[1327].

Вариант ответа Иисуса у Луки содержит значительные отличия:

34 И сказал им Иисус: сыны века сего женятся и выходят замуж. 35 А те, которые удостоены будут достичь века того и воскресения из мертвых, не женятся, и замуж не выходят, 36 ибо и умереть уже не могут: ибо равны они ангелам, и сыны они Божьи, будучи сынами воскресения.37 А что восстают мертвые, — и Моисей показал в повествовании о купине, когда он называет Господа Богом Авраама и Богом Исаака и Богом Иакова.38 Он — Бог не мертвых, но живых; ибо у Него все живы[1328].

Этот небольшой запутанный отрывок заслуживает куда большего внимания, чем мы можем себе позволить на этих страницах[1329]. Надеюсь, однако, хотя бы наметить путь, на котором можно обрести ключ к историческому постижению затронутых проблем.

Отрывок может привести к анахроническому прочтению. Я поясню свою мысль при помощи примера. У меня на столе есть открытка — блаженный Иероним работы Альбрехта Дюрера. Как на многих изображениях Иеронима, здесь есть лев, распростершийся прямо за спиной святого; животное взирает на Иеронима сзади, тогда как взгляд святого устремлен в пространство, как будто он что–то там созерцает. Предположим теперь, что я ничего не знаю об Иерониме, но неплохо осведомлен о содержании Библии и гляжу на картину. На первый взгляд мне может показаться, что это Даниил во рву со львами. (Несоответствие окружения тут не имеет значения, поскольку художники Средневековья и Возрождения запросто размещали объекты изображения в ином пространстве.) Вот святой человек на молитве, возможно, он видит ангела. Вот лев, который готов напасть на человека, но, ощутив присутствие святости, а возможно, и ангелов, он останавливается. Прекрасно, скажем мы: красивый и впечатляющий этюд, изображающий Даниила. Но на самом деле и окружение, и смысл тут совершенно иные. Лев оказался рядом с Иеронимом по той причине, что, согласно легенде, святой, подобно Андроклу, исцелил его, вынув ему занозу из лапы, и с той поры лев стал его верным и преданным другом. Поверхностное воображаемое сходство может увести зрителя совершенно не туда. Лев защищает святого, а вовсе не собирается на него нападать.

Нечто подобное происходит, когда рассказ об Иисусе и саддукеях читают христиане, да и нехристиане современного западного мира[1330]. Веками в западном христианстве считалось, что окончательный итог христианской жизни — «уход на небеса после смерти». Хотя одна традиция (римская, которая в этом отношении отличается и от восточного Православия, и от протестантизма) включила в эту картину период ожидания («чистилище») для всех, кроме бесспорно святых, картина оставалась той же: место под названием «небеса», где обитают Бог и ангелы, куда будут допущены верные либо сразу же после смерти, либо позднее[1331]. Эту картинку закрепили в сознании в эпоху Средневековья и Возрождения такие шедевры, как, с одной стороны, труды Данте, с другой — живопись Микеланджело.

Когда протестантские реформаторы поставили Рим перед вопросом: как одновременно можно быть оправданным и, вместе с тем, попасть в чистилище после смерти, — они не ставили под сомнение конечную цель всего этого — попасть на «небеса». Богословы, даже если взять только христиан, имели самые разные представления о воскресении тела[1332]. Но поскольку Иисус после своего воскресения, как все считали, должен был в любом случае «взойти на небеса», цель христианской жизни, ее духовности и надежды была последовать туда за ним. Эта вера, выраженная во многих гимнах, множестве молитв и бесчисленном количестве проповедей, остается основной пищей для большинства христиан и сегодня[1333]. В этом контексте слово «воскресение» можно воспринять, как многие воспринимают его сегодня, просто как живой синоним для выражения «жизнь после смерти» или «попасть на небеса». А поскольку всегда считалось, что (а) небо населяют ангелы — и по иудейской, и по христианской традиции, — и (б) в народной религии всегда была распространена тенденция считать, что наши любимые умершие теперь стали ангелами, обе стороны легко соединяются и могут служить координатной сеткой для «понимания» разбираемого отрывка. «Воскресение», таким образом, уже означает «жизнь после смерти», что (хотя бы в оптимистическом свете) означает «жизнь на небесах», а возможно, и «бытие, как у ангелов»[1334]. Именно это, как полагают многие читатели, и утверждает Иисус в своем споре с саддукеями[1335].