Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Ты им отказал.

— Да, а потом пригрозил, что если они будут искать другого поножовщика, я сам распорю им животы и сброшу в Сену.

Снег все падал, покрывая головы фехтовальщицы и Кристиана, словно саваном.

Веселье вокруг не прекращалось. Оно было грубым и бесхитростным. Герцог, представляя собой насмешку над добрым стариком из новогоднего праздника, раздавал подарки из кучи награбленного добра, сваленного у его ног. В промежутках между дарениями он от души тискал Копну, которая уже была совершенно пьяна и висела у него на шее точно прицепленный к утопленнику, камень. Другие женщины тоже быстро находили себе пару, устраивая праздничное соитие прямо на помосте.

Люссиль все спала, и падающий снег мягко укрывал ее своим холодным одеялом.

— Надо ее разбудить, а то она замерзнет, — сказала Женька.

Кристиан подошел к девочке и потрогал ее заснеженное тело.

— Она уже замерзла, — сказал он.

— … Как?..

– Повезло девчонке, умерла легко. Пусть лежит, завтра уберем.

«Повезло?..» — подумала фехтовальщица, не в силах оторвать взгляда от успокоенного личика Люссиль.

Снежинки на нем не таяли.

Любовь с волком

— Пойдем ко мне, — сказал Тулузец. — Я вижу, что ты тоже замерзаешь.

Женька встала и пошла за Кристианом. Он жил в домике Сивиллы, который находился здесь же на площади.

— Знахарка здешняя, травы варит, язвы подлечивает. Умеет и сердца бальзамировать.

— Сердца?

— Папаша ее мастер был по этой части. Его как-то одна знатная сумасбродка попросила сердце своего убитого любовника сохранить. Вот с тех пор Сивилла этим и промышляет.

— А полиция? Она ходит сюда?

— Стражники никогда, пропадут — никто и в жизнь не найдет, а облавы бывают. Тогда сюда солдат стягивают. Мы в катакомбах прячемся или, кто побогаче, пару тайных квартир на этот случай держит. У меня тоже есть, я тебе после ее место скажу. Тут все время с оглядкой ходить надо — волчья жизнь.

— Почему же не бросишь? — спросила Женька.

— Потому что здесь я не батрак, а хозяин.

В доме знахарки пахло травами. На полках, как в кунсткамере, стояли разного объема стеклянные емкости с хранящимися в них внутренностями. Принадлежали эти внутренности человеку или животным, Женька не всматривалась, чтобы не вызывать новых приступов тошноты и так достаточных в ее положении.

Сивилла, сухонькая маленькая женщина, сидела у очага и плела что-то из ветоши. Она не удивилась приходу фехтовальщицы, только цепко глянула на нее бусиничными глазками и велела мальчику, сидевшему в углу, подать новых тряпок. Мальчик был горбат, хром, поражал большой головой и сиплым мужским голосом, которым поприветствовал Кристиана.

— Что не веселишься, Табуретка? — спросил Тулузец.

— Робен грозил ногу мне сломать.

— Теперь не сломает.

— А чего?

— Я его заколол.

— Во как! А чего?

— За нее, — кивнул на Женьку Кристиан.

— Больше что ль девок не осталось?

— Таких не осталось. Сбегай к Миро и принеси пожрать чего-нибудь.

Кристиан дал мальчику денег и тот убежал исполнять поручение.

— Идем наверх, Дикая Пчелка, — потянул девушку к лестнице Тулузец, — Не бойся, нам никто не помешает.

«Сейчас у меня будет любовь с волком, — отстраненно, будто не о себе, подумала фехтовальщица. — Генрих никогда не простит меня, если узнает. Он убьет и меня, и моего ребенка… Может быть, сказать о ребенке Кристиану?» Но Женька ничего не сказала. Она испугалась, что он принудит ее избавиться от чуждого ему потомства.

Верхнюю комнату, где жил Тулузец, почти всю занимала широкая лежанка, крытая коврами и одеялами. Тут же находился большой ларь, рядом с которым валялись несколько довольно приличных на вид книг. На ларе стояла деревянная статуя мадонны и лежали четки из черепов, которые Женька выкинула когда-то в окно.

— Это … чье? — спросила девушка.

— Жан-Жак нашел.

— А статуя?

— Табуретка стянул где-то. Я оставил. Она на дочку мельника похожа из моей деревни.

— Дочка мельника… умерла?

— Солдаты ее с папашей в мельнице спалили, когда король Монпелье брал. Мельник-то из протестантов был, осерчал, пристукнул кого-то, вот и наказали.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А Табуретка? Это кто?

— Мальчишка из Приюта Подкидышей. Его одна знатная мамаша туда сбросила. Он через это дамочек благородных не терпит. Ты поосторожней с ним, у него нож есть.

Кристиан подошел к фехтовальщице ближе и осторожно тронул ее щеку.

— Ты красивая, — сказал он, — как мельникова дочка.

— Ты ее любил?

— Любил пару раз.

Женька напряглась, — она ожидала грубого насилия, но объятия, в которые ее заключил «городской волк», были неожиданно трепетны, а касания его сухих губ на лице нежны. То ли этот разбойник боялся ее спугнуть, то ли знал, как нужно раздувать ответный огонь. «Генрих убьет меня», — опять подумала фехтовальщица, купаясь в щекочущих пузырьках новой чувственной игры, словно в оздоровительном горячем источнике. Она снова не понимала, что с ней происходит, и ей казалось, что статуя девы Марии смотрит на нее просто уничтожающе. «Завтра напрошусь в какое-нибудь дело, и пусть меня там убьют, — решила она, распластавшись на лежанке парижского бандита, точно на кресте, — Как все нелепо, как мерзко… это тупик, тупик…»

Когда любовный голод был утолен, Кристиан крикнул Табуретку. Мальчик тотчас принес поднос с едой, улыбнулся девушке беззубым ртом и снова довольно ловко при своей физической ущербности спустился вниз.

— Его мать знатная, говоришь? — задумалась фехтовальщица, вспомнив историю Маргариты, которую ей рассказал Генрих.

— Да, он сказал, в приюте какая-то вышитая пеленка была.

— Я хочу сходить туда.

— Зачем?

— Поговорить с настоятельницей. Мне нужно узнать, кто была его мать.

— Думаешь на кого?

— Думаю.

— Что ж… сходим, если ты так хочешь, но это после, а сейчас давай поедим.

Женька зашнуровала корсаж и села. На ужин был жареный гусь, которого Кристиан заказал еще днем в харчевне. Он сам отламывал от тушки куски и подавал их фехтовальщице. Смоляные глаза его светились любовью, но девушка не обманывалась, — она помнила картину страшного нападения на орлеанской дороге, распоротое горло Перрана, убитого де Вика и смерть Робена, случившуюся час назад.

— Что это за книги? — спросила фехтовальщица.

Присутствие книг в разбойничьем логове действительно выглядело странно.

— У Герцога беру.

— У Герцога? Он что, читает?

— Не, какое! Неграмотный он. Сначала для форсу с налетов насобирал, чтобы вроде как блеску себе придать, а потом Копна ему читать стала. Ее кто-то из бывших дружков научил.

— А ты? Тебе кто читает?

— Никто, сам. Я умею. Нас с братом священник воспитывал, когда мать померла.

На следующий день гулянье во Дворе Чудес продолжилось. Ночь, бурная и безбожная, перетекла в белесый январский день, который скрасили новые костры, драки и возлияния.

Во второй половине дня Герцог отправился на прогулку по ближайшим парижским рынкам и взял с собой небольшую свиту, в числе которой был и Кристиан. Женька, не в силах сидеть в доме под уничтожающим взглядом девы Марии, попросилась идти с ним. Кроме Тулузца в свите числились: Берта Копна, Художник, Жослен Копень, Жан-Жак и Гаргантюа — высокий плотный детина с заряженными пистолетами за поясом.

В декольтированном платье было холодно, и Кристиан дал девушке одну из своих курток на овечьем меху. Кроме куртки она выпросила и штаны, чтобы надеть их под юбки. Здесь Божьи законы работали мало, поэтому никто этому ее желанию прямо не препятствовал.

На рынках Герцога знали. Ему бесплатно наливали вина и платили небольшую дань. За это Двор Чудес не трогал мелких торговцев. Стражники тоже не подходили, и на вопрос фехтовальщицы Кристиан сказал, что Герцог платит им свою «дань».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А Марени?

— Марени охотник, его можно только убить.