Современный болгарский детектив - Андрей Гуляшки

— Вы имеете в виду бывшую секретаршу вашего мужа? Не торопитесь... Это важно.

— Разумеется. Я остановила машину за углом и, когда выезжала задним ходом, отчетливо увидела в зеркале ее жакет из чернобурки — подарок Искренова!

— В городе полным-полно чернобурок...

Моя шутка была неуместной, и Анелия Искренова, не отреагировав на нее, вдруг мстительно усмехнулась.

— Цветана, прежде чем войти, обернулась... не может быть, чтоб я перепутала. Я вам уже говорила: мы, женщины, глупы, но наблюдательны.

Случайные совпадения всегда вызывают тяжесть у меня в желудке, и сейчас я снова почувствовал, как тупая боль сжалась там клубком.

— Чудесно, значит — Манолова. Вам предстоит прослушать кассету с начала до конца, после я ее запечатаю, и, прежде чем сдать в архив, мы с вами распишемся на этом конверте. Знаю, процедура утомительная, но порядок обязывает нас это проделать.

Я перемотал пленку, включил магнитофон, расположился поудобнее в летнем полумраке кабинета и постарался рассеяться. Представил себе, как пройдусь вечером пешком, как войду в магазин на площади Славейкова и куплю Элли новую пластинку со сказками. Я обещал ей «Буратино».

— Что я буду без него делать?

— Без кого?

— Что мы будем делать без Камена? — Женщина облокотилась обеими руками на стол.

Сотрясаясь от рыданий, она не пыталась (да, наверное, и не хотела) спрятать лицо. Краска некрасиво размазалась у нее под глазами... Анелия Искренова плакала!

11

В отличие от супруги Искренова, Цветана Манолова не выносила полумрака; золотистый свет, который просачивался сквозь шторы, раздражал ее, и мне пришлось зажечь люстру.

Она явилась в просторном, даже мешковатом платье цвета хаки. Возможно, страдая какой-то хитрой разновидностью идиосинкразии, она носила темные очки, которые не пожелала снять до конца допроса. Я был лишен возможности заглянуть в ее зеленые глаза, а ведь глаза, как известно, — окно в человеческую душу. Все время меня преследовало чувство, будто Манолова улыбается. Я снял свой серый пиджак и в рубашке и галстуке, наверное, напоминал ей провинциального дядю, который вызвал ее, чтобы прочитать мораль.

— Искренов угостил меня вашими сигаретами. Должен вас за них поблагодарить, — начал я светским тоном. — Они для меня крепкие, но было бы невежливо отказаться.

— Не нахожу ничего предосудительного в том, что передала своему бывшему шефу три блока «Мальборо». Я знаю, преданность наказуема, но я люблю Камена.

— Забота о ближнем — дело хорошее. Но государство мне платит за другое — за поиски правды.

— В прошлый раз я вам сказала всю правду.

— Вот ваши показания, которые вы собственноручно подписали. Не утверждаю, что вы лгали, но умышленно (повторяю, умышленно) пропустили один момент. Я многократно спрашивал о Безинском, ясно давая понять, что меня интересует все, что связывало вас и Искренова с Покером. Вы умолчали, что виделись с этим симпатичным юношей тринадцатого февраля, как раз в тот день, когда он покончил с собой.

— Я не думала, что это так важно.

— Для следствия все важно. И вы это знаете. Причем вы — последний человек, который имел удовольствие общаться с живым Безинским. После вашего визита его интерес к радостям жизни молниеносно угас. У меня есть полное основание вас задержать, но я не сделаю этого из гуманных побуждений. Боюсь, как бы Искренов не остался без фирменных сигарет.

Сквозь очки в форме бабочки на меня был устремлен отсутствующий взгляд. Тонкая струйка пота стекала по виску Маноловой.

— Надеюсь, вы исправите свою ошибку?

— Тринадцатого февраля, после обеда, Камен вызвал меня к себе. Он стоял уже одетый, собираясь идти в «Лесоимпекс», где у него была встреча с представителями фирм «Ковач» и «Хольвер». Он очень спешил и попросил меня к половине пятого подъехать к Безинскому: Павел ему задолжал две тысячи, и я должна была их взять.

— Искренов всегда располагал неограниченным кредитом. Для чего ему потребовались эти деньги в пожарном порядке?

— Он обещал их мне... — Цветана залилась румянцем, который казался блеклым в сравнении с ее огненно-рыжими волосами.

— Продолжайте.

— Уже в четыре пятнадцать я была у Павла. Он нервничал, и как бы вам сказать... ему не терпелось меня выпроводить. Произошел неприятный, прямо скажем, грубый разговор. Безинский отказался вернуть две тысячи левов — сказал, что Камен ему должен больше.

— Итак, Безинский хотел вас выпроводить. Я полагаю, он кого-то ждал?

— Кого?

— Я думаю, Искренова.

— Нелогично, товарищ Евтимов. Если Камен намеревался забрать деньги сам, зачем ему тогда было посылать меня?

— Угостил ли он вас чем-нибудь?

— Да. Стояла наполовину выпитая бутылка виски и два бокала. На одном были видны следы губной помады.

— Вы наблюдательны.

— Я секретарша, и одна из моих обязанностей — следить, наполнены ли рюмки.

— Мне почему-то кажется, что в тот памятный день Искренов попросил вас передать Безинскому какую-то мелочь.

— Я вас не понимаю.

— Безинский был душевнобольной человек, и его идея покончить с собой не случайна. Он нуждался в специальных успокоительных лекарствах, а я уже наслышан о связях Искренова со светилами отечественной медицины.

— Клянусь жизнью своих детей! — Она неумело перекрестилась. — Я ничего не передавала Безинскому.

Клятва показалась мне неестественной, но интуитивно я чувствовал, что Манолова говорит правду. Мне трудно было себе представить, что эта хрупкая интеллигентная женщина способна на умышленную жестокость. Всем своим существом с незаурядной стойкостью защищала она тот одухотворенный образ Искренова, который сама создала. В принципе каждый из нас в большей или меньшей степени воспринимает в людях или прекрасное, или только дурное, уродливое. Мы всегда субъективны, такова форма нашего познания мира, а может, и единственно возможный способ духовного контакта с себе подобными.

12

Водная гладь Искырского водохранилища словно посмеивалась над нами. Все вокруг, казалось, погрузилось в сказочный сон. К половине пятого я испугался, что нас хватит солнечный удар, и предложил собрать снасти. Мы с Шефом договорились, что заночуем в Железнице, у меня на даче, а в воскресенье на рассвете снова попытаем счастья.

— Ты сам виноват, — хмуро сказал Шеф. — Уклейки, которых ты наловил, просто жалкие!

Всю дорогу до Ярема мы упорно молчали. Шеф — обладатель «лады-1300» с вмонтированным внутри стереомагнитофоном. По радио передавали матч, и истеричный голос комментатора приятно нас развлекал. Мы оставили машину у последнего поворота, вскинули на плечи полупустые рюкзаки и стали карабкаться вверх по тропинке. Божидар не снял высокие резиновые сапоги и походил в них на придурковатого туриста. Я остановил его перед многозначительной табличкой и попросил его надеть очки. Он вгляделся в выведенные черной краской буквы, почесал затылок и сказал:

— Евтимов, мы приехали рыбу ловить, а не медведей.

— Этот плакат рекомендует не ловить медведей, а избегать их, — ласково заметил я. — Мне будет тяжело, если за месяц до ухода на пенсию я останусь без шефа.

Освещенная летним солнцем, хижина моя имела кокетливый вид. От природы, цветущей и леностной, исходила таинственная мудрость, которая наводит на мысль, что мы все-таки принадлежим будущему. Пахло свежескошенным бурьяном и травами. Я открыл дверь на веранду, помог Шефу снять сапоги — свидетельство нашего сегодняшнего позора — и предложил ему сесть в гостиной, напротив камина (это было самое удобное и почетное место, но сейчас от камина веяло холодом).

— Я голоден, хочу пить и разочарован в жалких уклейках, на которые ты меня подбил, — довольным тоном сообщил Божидар.

Я сбегал к колодцу, в глубоком чреве которого мы оставили поутру десять бутылок пива. Извлеченные на свет, они слезились на солнце. Шеф пьет только изредка и исключительно пиво; эти редкие вспышки человечности он называет «распущенностью». Мечта отведать судака угасла вместе с уходящим днем, мне предстояло жарить яичницу и резать колбасу, из-за чего я проторчал полчаса на кухне. Шеф — важный начальник, а как известно, начальство радеет о своих подчиненных, заваливая их работой. Я вернулся в гостиную с подносом и с улыбкой готового взбунтоваться раба.

После четвертой кружки пива Божидар тщательно выскреб сковородку, водрузил на нос очки и не поленился окинуть меня презрительным взглядом.

— Как поживает твой приятель Искренов?

— Философствует, — недовольно ответил я.

— Я верю, что тебе с ним интересно, но ты как-то слишком тянешь. Дело необходимо свернуть дней через двадцать. У нас в стране существуют законы...

Я рассказал ему вкратце о своих дружеских встречах с Чешмеджиевым, Анелией Искреновой и Цветаной Маноловой, но сделал это с нарочитостью, желая показать, что зарабатываю себе на жизнь честным трудом. Лицо Шефа просветлело, он открыл новую бутылку пива, а это говорило, что он пребывает в хорошем расположении духа.