Ночная смена - Dok

Достаточно было пройти по дорожкам, огибающим поля подальше от станции — к Пулковским высотам — как начинался участок под названием «Разбитое». Что тут было — кто знает, но сельхозугодья огибали это место как черт церковь.

Судя по торчавшим из земли искореженным огрызкам бетонных плит, молотого кирпича и свитых штопорами арматурин — стояли здесь какие-то дома.

За 900 дней боев естественно все это было разнесено вдрызг, щедро засыпав строительным хламом землю. Пахать тут было невозможно. А копать — получалось отлично. Чуток в стороне оставались окопы в русле речки, которую незамутненные школьники дружно прозвали «Говнотечкой» — там тоже по склонам не пахали.

Тут конечно копали все — от мала до велика. Самые мелкие и начинающие не брезговали и бродить по вспаханным полям и собирать всякую чушь — патроны, гильзы, хвостовики от минометок, корпуса от ПОМЗ — это такие стаканы из чугуна с рифлением для большего числа осколков… И разумеется кости, пробитые и мятые ржавые каски, короба от пулеметных лент и дисков, рваные цинкачи, сплющенные футляры от немецких противогазов — и сами противогазы — без стекол, прострелянные — наши с хоботами и немецкие на резинках…

Поэтому те, кто похитрее, шли дальше — стоило перебраться через какой-то канал — метров пяти-шести в ширину, что делало его труднопереходимым — и начинались кусты и сравнительно молодой болотистый лесок. Место было добычливое, только все время лез в гости «сапер Водичка». Поэтому наша группка шла дальше — на Пулковские высоты.

Вот там, на основной линии немецкой обороны мы и шарились. А для того, чтобы перебираться через канал в любую погоду наша артель стырила металлическую лестницу со стройки. Как ее перли — отдельная песня, но дотащили до канала, где и притопили, привязав предварительно веревку. А дальше в любое время выдергивали утоплое сооружение, перекидывали ее через канал и снова притапливали.

В это милое время ни о каких гаджетах типа нынешних металлодетекторов и речи не шло, поэтому кроме собирателей было только два типа поиска — «копательство» и «бульканье». Копатели без затей подыскивали понравившийся лично им кусок окопа или блиндаж и проверив как можно перспективность — ну например воронки на бруствере, гильзы, что говорило о том, что тут шла стрельба — начинали откачивать воду и рыть, рыть, рыть… После этого доступной на дне окопа или блиндажа становилась всякая фигня и мелочь — поэтому рыть было интересно, было в этом чисто археологическое ощущение — тогда я впервые ощутил дикое чувство временного пробоя — когда мы нашли баночку с кремом после бритья и свернув крышечку, увидели четкие отпечатки на креме трех пальцев — даже и папиллярные линии сохранились — как взял немец последний раз крем — так след и остался, словно и не было десятков лет, словно это было сейчас. А наличие вероятного хозяина баночки, совсем рядом оставшимся в позе молящегося на коленях — тем более впечатляло.

Булькатели были более смелыми — работали они токо летом — ну и пока можно было залезть в воду — и, забравшись в воронку, щупали там в иле руками и ногами. Разумеется, никаких находок вроде книг, газет, тюбиков, зеркал, самодельных рюмок с резьбой, сделанных от скуки в период затишья из гильз и прочего бытового добра таким методом найти было невозможно — но вот крупные вещи и в первую очередь оружие, которое саперы не чинясь скидывали по воронкам — булькатели находили куда чаще, чем мы. Ну и разумеется периодически они резались о куски стекол, напарывались на колючку или повреждались другими способами — но это их не остужало.

Наша артель твердо встала на путь копателей (дурацкое это словечко прилипло из курса истории — там какие-то протестанты что-то рыли в знак протеста). Вожаком сразу стал крепкий и ловкий одноклассник со странным прозвищем Боров. Вот уж на кого на кого, а на борова он никак не был похож. Оказалось, что он по доброте душевной поменялся прозвищем с другим нашим одноклассником, который был ему однофамильцем. Однофамилец был сырой, пухлый и не очень сообразительный парень (класс это списывал на то, что он был «искусственник». Я тогда не знал, что это означало, что он всего-навсего вскармливался не грудным молоком, а смесями).

Одно то, что он упер со стройки кафельную плитку и потом облицевал ею ванну и туалет, причем плитки хватило и на потолок — достаточно характеризовало его. Особенно же характеризовало, что плитка вскоре с потолка и стен стала отваливаться, но не вся — часть оказалась прилепленной насмерть. Угадать, какая плитка свалится сидящим на унитазе или моющимся под душем было невозможно и незадачливый дизайнер и сам получил пару раз плиткой по башке и от матери еще огреб.

Вот наш вожак и отдал тому — свою кличку Лаф, а сам стал Боров. Обмен ничего не дал — новоиспеченный Лаф повесился через несколько лет. Кстати — он практически и не копал…

Боров был уже тертый калач — и довольно ловко разбирал минометки, гранаты и противотанковые мины. К снарядам у всех нас было отношение куда более осторожное — мы отлично запомнили, когда подорвался Невзор — местная знаменитость, к которому милиционеры приезжали по расписанию чуть ли не раз в неделю и выгребали из квартиры кучу всякого разного взрывчато-огнестрельного… Заскучав от привычного и возжелав новых ощущений, паренек стал разбирать 37 мм. снарядик — чертовски красивая штучка вообще-то. Кто понимает — пояски, деления, да и вообще — как игрушечка…

Его приятели, не одобрившие этого занятия, отошли в сторонку — тут у Невзора в руках и бахнуло.

Соратнички чесанули по домам, зачем-то выкинув портфель Невзора в Говнотечку… И затаились. Прижали уши.

Утром какой-то работяга шел из Ульянки в Горелово на работу — тогда многие так ходили — и часть тропинки шла как раз у воды этой самой речушки.

Вот дядька и обратил внимание на какие-то темные потеки на склоне — поднял взгляд с тропинки на откос берега и увидел там Невзора. Тот еще теплый был, когда его мужик нашел.

Оказалось, что взрыв снарядика в руках не убил Невзора, а страшно порвал — кисти рук, колени, лицо роем мелких осколков. Как удалось искромсанному Невзору проползти пару сотен метров, и как он сообразил, что на тропинке у него еще есть шанс кого-нибудь встретить — мне и сейчас непонятно. До речки он за ночь дополз и там окончательно кровью истек… След за ним остался — через неделю еще видно было.

Мы из этого сделали два вывода и твердо их придерживались — не разбирать снаряды и, если кто из наших взорвется, — не убегать, как приссавшие дети.

Несколько лет, пока я жил в Ульянке, были посвящены копу. Если времени было побольше — отправлялись на Пулковские, если мало — болтались по Разбитому, а зимой в морозы рылись в болотистом леске, благо морозцем прихватывало воду и находки попадались там зачетные.