Августовские пушки - Барбара Такман

Наступило 2 сентября — день Седана. Это были «страшные минуты». «Горе и унижение» президента достигли предела, когда ему стало известно, что правительство покинет столицу в полночь, тайно, а не днем, на виду у парижан. Кабинет настаивал: присутствие президента, с юридической точки зрения, обязательно там, где пребывает правительство. Даже просьба мадам Пуанкаре оставить ее в Париже, чтобы она смогла продолжать работу в госпитале, выполняя свой гражданский долг, получила решительный отказ. На морщинистом лице посла США Майрона Геррика, пришедшего попрощаться с министрами, заблестели слезы.

Геррику, как и многим другим, кто находился тогда в Париже, «страшный натиск немцев» казался, как писал он своему сыну, «почти неотразимым». Германское правительство посоветовало ему переехать из столицы в провинцию — во время боев могли быть «разрушены целые кварталы». Тем не менее он решил остаться и пообещал Пуанкаре взять музеи и памятники под защиту американского флага, как бы «охраняя их от имени всего человечества». В этот час отчаяния, крайнего физического и морального напряжения посол предложил свой план: «если враг подойдет к стенам города и потребует капитуляции, выйти навстречу немцам и вступить в переговоры с германским командующим или с самим кайзером, если это окажется возможным». Как хранитель собственности германского посольства в Париже, принявший на себя эти обязанности по просьбе Германии, он имел право требовать, чтобы его выслушали. Позднее, когда в дружеском кругу подсчитывали тех, кто оставался в Париже в начале сентября, Галлиени счел своим долгом сказать: «Не забудьте, там был еще и Геррик».

В 7 часов вечера Галлиени поехал попрощаться с Мильераном. Военное министерство на улице Сен-Доминик выглядело «печальным, темным и заброшенным». По двору двигались огромные фургоны, до отказа набитые архивами, которые отправляли в Бордо. Все остальное сжигалось. Эвакуация проходила в «мрачной» атмосфере. Галлиени, поднявшись по неосвещенной лестнице, нашел министра одного в пустой комнате.

Теперь, когда правительство уезжало, Мильеран, не колеблясь, ставил Париж и всех, кто в нем находился, под огонь вражеских пушек. Галлиени, отлично понимавший свою задачу, выслушал практически бесполезный для себя приказ защищать Париж «à outrance» — «до самого конца».

— Понимает ли господин министр значение слов «до самого конца»? — спросил Галлиени. — Это значит развалины, руины, взорванные динамитом мосты в центре города.

— До самого конца, — повторил министр.

Попрощавшись, он посмотрел на Галлиени так, как смотрят на человека, которого, вероятно, видят в последний раз. Сам Галлиени был «полностью уверен в том, что погибнет, оставаясь в этом городе».

Несколькими часами позже министры и члены парламента в темноте, в полной секретности, которой многие из них стыдились, несмотря на то, что сами приняли подобное решение, сели в поезд, направившийся в Бордо, сопроводив свой бесславный поступок благородным обращением к гражданам Парижа. «Сражаться и выстоять, — говорилось в опубликованном наутро обращении. — Такова главная задача сегодняшнего дня». Франция будет стойко сражаться, Англия в это время блокирует Германию с моря, перерезав ее океанские коммуникации, а Россия «продолжит свое наступление и нанесет решающий удар в самое сердце Германской империи!» (Сообщать сейчас о поражении русских было сочтено совершенно неуместным.) Чтобы французское сопротивление стало бы еще более эффективным, а французы дрались с еще большим «порывом», правительство «временно», подчиняясь требованиям военных, переезжало туда, где оно сможет уверенно поддерживать постоянный контакт со всей страной. «Французы, достойно выполним свой долг в эти трагические дни. Мы добьемся окончательной победы — несгибаемой волей, стойкостью, мужеством и презрением к смерти!»

Галлиени обнародовал лишь короткое, по-военному четкое сообщение, имевшее целью пресечь распространение слухов о том, будто Париж объявляется открытым городом, и сказать людям правду о действительном положении дел. Он приказал расклеить утром на улицах города прокламации.

Армии Парижа. Гражданам Парижа

Члены правительства Республики покинули Париж, чтобы дать новый стимул обороне страны. Мне поручено оборонять Париж от захватчиков. Я исполню свой долг до конца.

Париж, 3 сентября 1914 года

Военный губернатор Парижа,

командующий армией Парижа

Галлиени

Потрясение жителей столицы было велико, и еще больнее им было оттого, что главный штаб выпускал невразумительные сводки, ничего не сообщавшие о резком ухудшении военной обстановки. Правительство, как могло показаться, вдруг решило без веских причин переехать в другой город. Его ночное бегство произвело болезненное впечатление, которое не сгладило и то, что французы с давних пор с огромной симпатией относились к городу Бордо. Над правительством стали насмехаться, министров называли «toumedos à la Bordelaise» — «говяжьим филе по-бордоски». Следуя примеру своего правительства, толпы людей начали штурмовать вокзалы; это обстоятельство послужило причиной появления пародии на «Марсельезу»:

Aux gares, citoyens!Montez dans les wagons!

К вокзалам, граждане!Садитесь скорее в вагоны!

Военное управление Парижа переживало «черные дни». Войска отступали от города на севере и на востоке, поэтому вопросы о том, сколько времени удастся продержаться и когда следует взрывать 80 мостов, расположенных в Париже и его ближайших окрестностях, вызывали мучительное беспокойство.

Командующие каждого сектора обороны, пропустив предварительно свои войска, предлагали немедленно уничтожить мосты, чтобы избавиться от преследования противника. Главный штаб приказывал «не оставлять в руках врага ни одного целого моста» и в то же время хотел сохранить их для будущего наступления своих армий. В этом районе действовали три командования — Галлиени, Жоффра и Джона Френча. Географически английские войска занимали район, расположенный между двумя французскими армиями. После визита Китченера Френч делал все возможное, чтобы доказать свою полную независимость от кого угодно. Дежурившие у мостов саперы приходили в замешательство от противоречивых приказов. «Это кончится катастрофой», — доносил один офицер-сапер генералу Хиршауэру.

К вечеру 2 сентября англичане вышли к Марне и переправились через нее на следующий день. За Компьеном солдаты догадались, что они идут не по заранее намеченным на картах маршрутам и что движение армии совсем не похоже «на отход из стратегических соображений», как им говорили офицеры. Их базы в Булони и Гавре к этому времени уже были эвакуированы, и все запасы и личный состав находились сейчас в Сен-Назере в устье Луары.

Находившаяся позади англичан на расстоянии дневного марша, 5-я армия до сих пор не избавилась от угрозы окружения. Стояла сильная жара, и во время погони как преследователи, так и их добыча начали выбиваться из сил. После битвы под Гюизом 5-я армия проходила маршем по 18–20 миль в день. По пути ее следования шайки дезертиров грабили фермы и деревенские дома, распространяли панические слухи о германском терроре. Дезертиров ловили и казнили. Ланрезак считал, что ни одна армия еще не испытывала таких мук. В то же время один английский офицер сказал об экспедиционном корпусе: «Я бы никогда не поверил, что люди могут так уставать, так голодать и все же оставаться живыми». Пытаясь найти хоть какую-то надежду, Генри Уилсон в те дни говорил полковнику Югэ: «Немцы слишком торопятся. Они ведут преследование в спешке. Все натянуто до предела. Они обязательно сделают большую ошибку, и тогда мы возьмем свое».

Вплоть до этой минуты ни Жоффр, ни его советники из главного штаба, знавшие о повороте Клука к востоку, не считали важным или своевременным нанести удар по флангу германской армии. После того как 2 сентября Клук, преследуя англичан, изменил направление движения своих войск, у французского главного штаба возникли сомнения: не собирается ли германская армия все же возобновить наступление на Париж? Во всяком случае все помыслы французского главнокомандования были устремлены не на Париж, а к Сене, где предполагалось дать генеральное сражение, которое, однако, могло бы состояться лишь после стабилизации линии фронта. После очередного нервного обсуждения в главном штабе Жоффр решил продолжить отступление «в тыл еще в течение нескольких дней марша», а потом остановить войска. Это позволит выиграть время для переброски подкреплений с правого фланга французских армий. Несмотря на риск, связанный с дальнейшим ослаблением и без того непрочного фронта вдоль Мозеля, главнокомандующий все же взял по корпусу от 1-й и 2-й армий.