Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевиль

У Дерхан лицо мрачное, решительное, но пробивается отчаяние. Дерхан взваливает на себя злую задачу. Берет и все деньги, что у нас есть. И даже мои последние золотые самородки. Счищает, как может, с одежды грязь подземелья. Меняет облик – теперь она просто бродяга, идет охотиться на того, кто нам нужен.

Снаружи уже темнеет. Айзек же все трудится. Лепит друг к дружке крошечные цифры, заполняет уравнениями последние свободные места на бумагах.

Толстое солнце подсвечивает снизу разводы облаков. Смеркается, небо тускнеет. Никто из нас не боится ночных кошмаров.

Часть седьмая

Кризис

Глава 46

По всему городу сияли уличные фонари. А над Ржавчиной всходило солнце. Оно выхватило из мглы силуэт маленькой баржи, чуть больше плота. Суденышко покачивалось над холодной зыбью. Таких барж немало было разбросано по рекам-близнецам Нью-Кробюзона. Остовы отслуживших свое судов гнили на воде, несомые наугад течениями или удерживаемые у забытых причалов канатами. Уличные мальчишки подбивали друг дружку «на слабо» плавать к ним и даже забираться по гнилым тросам на борт. Правда, к некоторым судам приближаться боялись, ходили слухи, что там обитают чудовища, что там приютились утопленники, не смирившиеся со своей смертью, со своим тлением.

Эта баржа была наполовину покрыта древней заскорузлой тканью, которая пахла маслом, копотью и гнилью. Старая древесина разбухла от речной воды.

Айзек прятался в парусиновой тени, лежал, глядя на пробегающие облака. Он был наг; он не шевелился.

Пролежал он здесь уже долго. Ягарек дошел с ним до воды, они больше часа крались по объятому беспокойным сном городу, по знакомым улицам Барсучьей топи, через Гидд, под рельсами, мимо милицейских башен, и наконец достигли южной окраины поймы Ржавчины. До центра города меньше двух миль, а уже совсем иной мир. Тихие улочки, скромные дома-невелички, крошечные парки – даже не парки, а одно название. Запущенные церкви и общественные здания, конторы с фальшивыми фронтонами, самое нелепое смешение архитектурных стилей. Ничего общего с широкими, обсаженными баньянами магистралями Пряной долины или Хвойной улицей в Корабельной пустоши, украшенной величавыми древними соснами. Впрочем, на окраинах поймы Ржавчины попадались обкорнанные дубы, частично скрывавшие огрехи архитектуры.

Айзек и Ягарек, снова обмотавший лохмотьями ноги, прячущий голову под капюшоном недавно украденного плаща, рады были и этой скудной листве, худо-бедно прикрывавшей их по пути к реке.

Вдоль Ржавчины не было плотных жилых застроек, не было промышленных предприятий. Фабрики, мастерские, склады и доки по бокам медленного Вара и соединенного с ним когда-то Большого Вара. Только на последней миле своего русла, где он проходил через Барсучью топь и тысячу лабораторных стоков, Ржавчина становилась грязной и опасной.

В северной части города, в Гидде и Риме, и здесь, в пойме Ржавчины, жители могли без опаски совершать прогулки на весельных лодках. Южнее такое времяпрепровождение было просто немыслимым. Потому-то Айзек и пробирался туда, где воды пустынны, – Ткач дал дельный совет.

Они с Ягареком нашли переулочек между двумя рядами домов, тонкую полоску земли, спускавшуюся к покрытой рябью реке. Обнаружить пустую лодку оказалось несложно, хоть и не шла она ни в какое сравнение с теми, что стояли на приколе или бороздили реку в промышленных районах.

Айзек оставил Ягарека (тот, похожий на обыкновенного бродягу, сидел неподвижно, глядел из-под рваного капюшона) и приблизился к воде. Там его ожидала полоска вязкого ила, за ней кайма водорослей. По пути он раздевался, снятое нес под мышкой. Когда достиг в тающих сумерках Ржавчины, был уже совсем голым. Не медля, он набрался решимости и вошел в воду.

Та была холодна. Но он быстро привык, к тому же черная река смывала грязь клоаки и свалки. И это было приятно. Он тянул за собой одежду по воде, надеясь, что она тоже станет почище. Подплыл к лодке, перебрался через борт и сразу покрылся гусиной кожей. На берегу смутно был виден Ягарек, он не шевелился, наблюдал. Айзек лег, накрылся одеждой, над собой растянул парусину, спрятался в ее тени.

Он смотрел, как появляется на востоке свет, и дрожал от холода; свежий ветер прокладывал на нем дорожки гусиной кожи.

– Я пришел, – зашептал Айзек. – На заре, голый, как покойник. Все, как ты сказал.

Он не мог сказать наверняка, что слова Ткача, прозвучавшие у него в голове минувшей призрачной ночью, были не мороком. Но подумал: а чем я рискую, если приду? Может быть, от этого изменится узор мировой паутины и новые вплетения в нее придутся Ткачу по вкусу?

Надо встретиться с могущественным пауком. Нужна его помощь.

В середине минувшей ночи Айзек и его товарищи вдруг осознали, что вернулось знакомое напряжение, снова воздух насытился муторной тревогой. Это вернулись кошмары. Как и предсказывал Ткач, он не одержал победы. Мотыльки остались живы.

Айзек запоздало спохватился, что твари знают запах его мыслей. Способны опознать того, кто уничтожил кладку яиц. Что же теперь, цепенеть от ужаса? Страха он не испытывал. «А может, это они меня боятся?» – подумал он.

Баржа покачивалась на воде. Прошел час, и вокруг зазвучали голоса пробуждающегося города.

Айзек вздрогнул, услышав бульканье воздушных пузырьков.

Осторожно приподнялся, опираясь локтем. Рассеянное полудремой сознание быстро сосредоточилось. Он осторожно приподнял голову над бортом.

Ягарек виден, поза его ничуть не изменилась. Но позади него появилось несколько прохожих, они не обращают внимания на укутанного плащом дурно пахнущего бродягу.

Возле баржи из глубины воды прорывались пузырьки, лопались на поверхности, рождая трехфутового диаметра круги. У Айзека глаза полезли на лоб, когда он заметил, что они абсолютно круглые и, что еще более странно, каждый из них, разбежавшись, исчезает резко, ничуть не потревожив воду за пределом своего кратчайшего существования.

Айзек чуть отклонился назад, но все же успел заметить, как над водой возникла черная дуга. Река отшатнулась от того, кто поднимался из ее пучины, оставила для него небольшой круг, и мелкая волна с плеском билась в границу этого круга.

Айзек глядел прямо в лицо Ткачу.

Он отпрянул, сердце неистово забилось. Ткач глядел на него снизу вверх. Голова была запрокинута, только она и высовывалась из воды, гигантское же тело оставалось невидимым.

Ткач напевал, и напев этот звучал у Айзека в черепе.

…ТЫ МОЛОДЕЦ ТЫ УМНИЦА ТАЛАНТЛИВЫЙ ПАУЧОК О ЧЕТЫРЕХ КОНЕЧНОСТЯХ ПРИШЕЛ ГОЛЫМ КАК МЕРТВЕЦ ПО МОЕЙ ПРОСЬБЕ… – продолжался бесконечный напевный монолог. – РЕКА И ЗАРЯ ТЫ И Я МЫ КОЕ-ЧТО СМОЖЕМ…

Слова вибрировали в голове не умолкая, до тех пор, пока Айзек не смог понять каждое из них. А когда отзвучали, он рискнул заговорить:

– Ткач, я рад тебя видеть. Ты назначил мне встречу. – Он набрал полные легкие воздуха. – Надо поговорить.

Ткач снова запел-забормотал. Айзек силился понять, перевести чарующий набор звуков в нечто осмысленное, услышать ответ паука. Это напоминало диалог со спящим или безумцем. Было трудно. Даже выматывало, но надо было через это пройти.

Ягарек слушал негромкую болтовню идущих в школу детей. Они прошагали невдалеке по короткой тропке, протоптанной на травянистом берегу. Гаруда скользнул взглядом по воде и дальше, туда, где лес и широкие белые улицы Плитнякового холма уходили под небольшим наклоном от берега. На той стороне тоже росла жесткая сорная трава, но там не было тропки и не было детей. Тихие огороженные дома, больше ничего. Ягарек сдвинул колени и поплотнее укутался в вонючий плащ. В сорока футах от него на реке лодка выглядела неестественно застывшей. Несколько минут назад Айзек осторожно высунул голову, да так и застыла она чуть выше борта. А смотрел он в противоположную от Ягарека сторону. Как будто высматривал что-то на воде. Как будто следил за каким-то плавучим мусором.

Наверное, Ткач пришел, понял Ягарек и заволновался.

Ягарек напрягал слух, но ветерок ничего к нему не приносил. Слышались только плеск невысокой волны и слова, уже неразличимые, уходящих детей.

Время шло, но солнце в небе будто застыло. Ягарек следил за Айзеком, который спорил с пауком-призраком, невидимым с берега, прячущимся под водой.

Ягарек ждал. А потом, после рассвета, но еще до семи утра, Айзек в лодке воровато развернулся, сгреб в охапку одежду и упитанной водяной крысой плюхнулся в Ржавчину.

Когда Айзек выбрался из воды, по речной глади уже разлился анемичный утренний свет. На мелководье Айзек устроил нелепый пляжный танец, натягивая одежду, а затем поплелся по слою водорослей и ила на сушу.

Около Ягарека упал на землю, его замучила одышка. А на тропе щебетали, перекрикивались школьники.

– Думаю, придет, – сказал Айзек. – Кажется, он понял.