Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– «Заалели персики Пэнлая» знаешь? – спросил, обращаясь к Шутуну, лауреат Цай.

– На мотив «Луна над узорным павильоном»? – спросил слуга. – Да, помню.

– Тогда спой, пожалуйста, – попросил Цай.

Шутун наполнил чарки, настроился на южный напев и, хлопнув в ладоши, начал:

Персики бессмертияна острове-гореСолнцами, поверьте мне,алеют на заре.Царственными ивамитенисты небеса,Посвистами иволгилюбимых голоса.Блеском неожиданнымгора Пэнлай горит,Пищей небожителеймифический нефрит.Девица бессмертнаяна лотосах ступней,Подарить ей зеркалои отразиться с ней.

Хором:

Кабы жизнь не ведала предела,На Пэнлай душа бы улетела –Средь восьми балагуров беспечныхСтать девятым – весёлым и вечным.

Почтенный Ань был в неописуемом восторге от Шутуна.

– Прелестный юноша! – воскликнул он, обернувшись к Симэню, и залпом осушил свой кубок.

Шутун, одетый в голубую кофту и красную юбку, подпоясанный позолоченным поясом, высоко поднял яшмовую чарку, поднес ее гостю и снова запел:

Матери заботамисудьба моя росла,Стали благороднымии мысли, дела.Пору твоей осенипочтительно люблюДолголетьем сосен ятебя благословлю.Просыпайся с веснами,как стройный кипарис,С зимними морозамине оброняя лист.И рассвету радуясь,пусть светятся глаза,Сумерками, крадучись,влечёт твоя звезда.

Хором:

Кабы жизнь не ведала предела,На Пэнлай душа бы улетела –Чтобы девице юной, беспечнойСтать сестрицей веселой и вечной.

К самой ночи кончился пир, и все разошлись на ночлег. Симэнь велел приготовить гостям постели с пологами и парчовыми одеялами в гроте Весны и в Зимородковом павильоне. С ними он оставил слуг Шутуна и Дайаня, а сам удалился в задние покои.

На другой день утром к воротам прибыли слуги почтенных лауреата и академика с лошадями. Симэнь ждал гостей в зале, где был накрыт стол.

После того как покормили слуг, хозяин распорядился принести коробки.

Лауреату Цаю он преподнес кусок золотой парчи, два куска тафты, пять сотен благовонных палочек и сто лянов серебром. Академику Аню вручили кусок цветного атласа, кусок тафты, три сотни благовонных палочек и тридцать лянов серебром. Лауреат долго отказывался от таких щедрых подношений.

– Было бы вполне достаточно и десятка лянов, – говорил он. – Почему так много? Сердечно благодарен вам, сударь, за вашу щедрость!

– Брат Цай – другое дело, но я не посмею принять, – заявил Ань Чэнь.

– Что вы, – говорил, улыбаясь, Симэнь. – Это же всего-навсего скромные знаки моего уважения, не больше. Желаю вам, учитель, благополучно прибыть в родные края и жениться. А то, что я вам поднес, быть может, сгодится на чаевые.

Оба гостя вышли из-за стола.

– Подобную щедрость и такое гостеприимство мы не забудем никогда, – повторяли они, благодаря Симэня, и велели слугам убрать подношения.

На прощанье лауреат Цай сказал Симэню:

– Мы покидаем вас. Судьба нас разлучает, но мы будем помнить ваши наставленья, а настанет день вашего возвращения в столицу, мы вас отблагодарим, если только нам будет сопутствовать сколь-нибудь заметное преуспеяние.

– Я буду счастлив вас снова посетить, – сказал господин Ань.

– Не обессудьте, если в моей убогой хижине вам не оказали достойного приема, – говорил Симэнь. – Покорнейше прошу простить великодушно мои оплошности… Еще раз прошу меня простить.

Он проводил гостей до ворот и дождался, пока те не исчезли из виду.

Да,

Они домой держали путь, в парчу облачены,Зовут мужчинами лишь тех, кто славою сильны.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СТАРАЯ ФЭН СВАТАЕТ ДОЧЬ ХАНЬ ДАОГО

СИМЭНЬ ЦИН СТАНОВИТСЯ ПОСТОЯННЫМ ГОСТЕМ ВАН ШЕСТОЙ

Медлительны лодки… Когда ж они тронутся в путь!

Хмельной возвращаюсь – вино отуманило взоры.

На море глядел я – тоска разрывала мне грудь,

Теперь утомляют меня бесконечные горы.

А лодочный путник гребца погоняет, спешит:

«Взволнован, растроган, смотрю на закат одиноко.

Как долго средь волн бесконечных мне плыть предстоит?

Печалюсь… Куда мне деваться от грусти глубокой?»

Так вот, проводил Симэнь лауреата Цая и академика Аня, а сам, надев на глаза пылезащитную маску, выехал верхом в сопровождении слуг, которые криками разгоняли с дороги зевак. Заметив старую Фэн, Симэнь велел слуге подозвать ее.

– Батюшка спрашивает, как насчет девицы, – обратился к старухе слуга. – Почему до сих пор не показываешься?

Фэн поспешила к Симэню.

– Переглядела я, сударь, несколько девиц, – начала старуха, – да только все они либо дочери мясников, либо уличных торговцев-разносчиков. С чем же я к вам пойду-то, сударь? Но тут Небо ниспослало и мне удачу: вспомнила одну девицу. Всем хороша, родилась в год лошади, к новому году ей исполнилось всего пятнадцать лет. Не очутись я у нее перед домом, не позови меня ее матушка чайку отпить, мне б она и в голову не пришла. Ей вот только что сделали прическу. Стройная, как кисточка, а какие ножки! А попудрится да нарумянится! А ротик! Словом, чаровница – глаз не оторвешь. Матушка говорит, она родилась в пятый день пятой луны, зовут ее Айцзе – Любимица.[529] Она не одной мне приглянулась, и вам, сударь, как увидите, по душе придется. Не знаю, что вы скажете?

– Вот сумасшедшая старуха! – заругался Симэнь. – Что я – себе ее беру, что ли? Зачем она мне?! У меня и без нее вон их сколько! Пойми, меня господин Чжай из столицы просил, а он – дворецкий самого императорского наставника его превосходительства Цая. Ему вторая жена нужна, для продолжения рода. Найдешь подходящую – и тебя не обидит. А ты о ком говоришь-то? Принеси о ней сведения, посмотрим.

– Да вот о ком, сударь, – начала Фэн. – Не за тысячу верст живет, а рядышком – за каменной стенкой от вас. О дочери вашего приказчика Ханя речь веду. Если пожелаете, сударь, я с ее родителями поговорю, а там и о смотринах условимся. Так что не волнуйтесь, сударь.

– Ладно, ступай, – наказал ей Симэнь. – Если отец даст согласие, принеси о ней сведения.[530] Дома поговорим.

Фэн пообещала, на том они и расстались.

Дня через два Симэнь сидел в зале, когда появилась старая Фэн и протянула хозяину бумагу. «Девица из рода Хань, на пятнадцатом году жизни, рождения пятого дня в пятой луне», – прочитал Симэнь.

– Ваше мнение, сударь, я передала родителю, – заговорила старуха. – Если, говорит, батюшка окажет нам такую честь, то большего счастья дочке и желать не придется. Только, говорит, мы бедны, нет у нас приданого…

– Скажи ему, – прервал ее Симэнь, – нитки с него не потребуется. Наряды, украшения, коробки и сундуки с приданым, – сам всем обеспечу и сверх того двадцать лянов дам. Пусть только сошьют туфельки,[531] да отцу к назначенному сроку придется самому дочку в столицу проводить. Ее ведь не в простые наложницы берут. Дворецкий Чжай сына от нее ожидает. Подарит сына или, на худой конец, дочь – богатыми да знатными сделает, живи не тужи.

– Они просили узнать, когда вы соизволите поглядеть барышню, – спросила Фэн, – чтобы накрыть стол…

– Раз согласны, завтра же загляну, – сказал Симэнь. – Тянуть больше нельзя. Мне и так не раз напоминали. А им скажи, чтобы не тратились. Чашку чаю выпью и уйду.

– Вы уж их не обижайте, сударь, – заметила старая Фэн. – Вам угощение, конечно, не в диковинку, а все ж посидите у них хоть немножко. Неловко как-то, если хозяин от приказчика выйдет раньше, чем порог переступит.

– Не дело ты говоришь! – возразил Симэнь. – Некогда мне, я человек занятой.

– Тогда я предупрежу их.

Старая Фэн пошла прямо к Хань Даого и подробнейшим образом передала весь разговор его жене – Ван Шестой.

– Прочитал хозяин про твою дочку, – говорила она, – так и просиял. Скажи, говорит, с них нитки не потребуется. Нарядами да приданым сам обещал заняться и вам двадцать лянов посулил поднести в подарок. Пусть, говорит, заготовят барышне туфельки, а больше ничего не нужно. Да! Родителю, говорит, придется проводить дочку, а через годик-полтора родит она сына, подвалит тогда и вам счастье. Богатыми да знатными станете – живите не тужите. Он завтра после службы к вам пожалует. Просил ничего не готовить. Чашку чаю выпьет и уйдет.

– Будет уж болтать-то! – удивилась Ван Шестая. – Правда, что ли?

– Мне ж сам ваш хозяин так сказал! – уверяла ее Фэн. – Неужто буду обманывать?! Некогда ему рассиживаться. Он деловой человек, посетители к нему так чередой и идут.

Слушала ее Ван Шестая, а сама ставила на стол вино и закуски. После угощения Фэн откланялась. К вечеру воротился домой Хань Даого, и они с женой держали совет. Рано утром он отправился к Высокому колодцу за свежей вкусной водой, купил лучших фруктов и орехов и только потом пошел в лавку торговать. Ван Шестая осталась дома. Ярко накрашенная и напудренная, она начисто вымыла руки, подстригла ногти и оделась в пестрые праздничные наряды. Вычистив чарки и чашки, приготовив орехи, она заварила густой чай и стала поджидать Симэнь Цина. Прибраться ей помогла старая Фэн.