За гранью снов (СИ) - Екатерина Владимирова

А вечером четвертого дня мой кошмар превратился в реальность. Палач нашел меня в моем убежище.

_____________________

29 глава

Сломанные крылья

Перелет был невыносимым, так же, как и следующие три дня, что он провел в Дублине. Город давил на него свинцом, выворачивал наизнанку, вырывая из груди сердце и бросая в ноги той, которая, не зная того, его растоптала. Серые тучи, обрушившие на город проливной дождь с жесткими и апатичными порывами ветра, будто плакали вместе с ним. Но он не плакал, нет. Разве Князю Четвертого клана дозволено плакать? Это смешно. Но, если бы у него было это право, слезы, наверное, душили бы его. Потому что так плохо ему не было еще никогда. От осознания, что тебя предали, унизив... изменив! Оттого, что убили в нем чувство, которое еще с ним пребывало, глубоко похороненное где-то в душе. Доверие...

С ним были мысли. Беспощадный поток бессвязных и иррациональных мыслей, задающих всегда одни и те же вопросы, - почему, зачем, за что? - и всегда ни одного ответа на них.

А еще с ним пребывала боль. Он никогда не думал, что будет так больно. Физическая боль не была так страшна, как эта. Тихая, немая боль сердца, где-то глубоко внутри, разрывающая его пополам. Он знал, что такое боль – разная, он привык к ней, когда был рабом, он причинял ее другим, когда стал господином.

Он знал о боли почти всё. Он отрекся от нее, надев на голову венец Князя, никогда не думая, что испытает ее вновь. И сейчас пытался от нее отречься снова. Уничтожить, убить, забыть. Излечиться. Как от болезни, едкой и разрушительной. Но не мог. Заглушая потоки мыслей алкоголем, уже неосознанно, не думая ни о чем, вспоминал ее. Ту, что эту боль ему причинила. Шелковистые черные волосы, выразительные зеленые глаза и упрямый подбородок. Хрупкое тело в его объятьях... и Карим Вийар рядом с ней! Выпивал еще и еще, глоток за глотком, залпом, не чувствуя ни удовольствия, ни насыщения, только чтобы избавиться от воспоминаний. Скорее, немедленно, он сможет справиться с этим!

Но они не отпускали. Они пребывали с ним с момента, как он покинул Багровый мыс. В машине, когда он, выскочив из дома, сел за руль и, никому ничего не сказав, умчался в неизвестном направлении, тоже. Это потом он понял, что неосознанно мчался в сторону аэропорта. Да, именно так, правильно. Улететь от яростных мыслей и неправильных чувств, которые он не должен был, но испытывал к рабыне. Уйти, исчезнуть, не видеть и не знать. Никогда бы не знать ее!..

Чертыхался, матерился, гнал всё быстрее, не ощущая скорости, чувствуя насыщения холодным осенним воздухом, бьющим в лицо сквозь приоткрытое окно автомобиля. Бросил машину прямо на стоянке, даже не поставив ту на сигнализацию. Стремительно кинулся к пилоту и сказал тому, чтобы он готовился к отлету, а тот, видя, что босс не в настроении, спорить не стал.

- Куда? – коротко поинтересовался он.

А где можно скрыться от боли, что так неожиданно сковала сердце.? Где избавиться от презрения? Где можно восстановить доверие и забыть о то, чему стал свидетелем? Где вновь обрести веру в кого-то?

- Плевать, куда лететь, - сквозь зубы прошипел Штефан, поднимаясь на борт. - Пошевеливайся!

Лететь в неизвестном направлении было невозможно, и, как только сел в кресло, сообщил пилоту, чтобы тот держал курс на Дублин, там у Кэйвано был коттедж, где можно укротить собственные чувства, забыв, что они вообще проявились. После стольких лет тишины. Забыть то, что вспоминалось с таким трудом.

Но в личном самолете почему-то всё напоминало ему о ней. О предательнице и изменнице, поправшей его доверие. Ведь он никогда никому не доверял. Димитрию Мартэ, если только. А она... ей он доверился. Впервые за столько лет! Она даже представить не могла, насколько это трудно, - довериться кому-то вновь! Откуда ей было это знать? Он Князь и не должен показывать свою слабость, и уж тем более, глупость. Князья всегда коварны и жестоки, грубы и бессердечны, сильны, а потому всевластны. Так его учили. Это он и запомнил. Слабым, как и глупцам, не было в этом мире места. А он показал ей и то, и другое. Слабый, наивный глупец, которого обвели вокруг пальца. Князёк, упорно называющий себя его другом, и рабыня, заявившая, что ее слову можно верить. Предатели. Оба.

Он пытался отключать сознание, проваливаясь в сон без сновидений, но просыпался. Заглушал задворки памяти алкоголем, который столь рьяно употреблял с момента посадки в самолет, но ничего не помогало.

Не думать о ней он не мог. И о том, что произошло, тоже. О том, что он сделал. Он не мог осознать, что, именно сделал не так, - ведь хозяин и не такое мог сотворить с изменившей ему рабыней, но понимал, что совершил нечто плохое. Что-то, что в момент первого удара... только занесения кнута над ее обнаженной спиной разверзло между ними пропасть, непроходимую, роковую и глубокую. Такую же, какой была рана в его сердце.

Он не думал, о том, какую причиняет ей боль, когда кнут вновь и вновь с упорным постоянством, заданным его рукой, опускался на ее обнаженную спину. Он не слышал ее крики, очень скоро перешедшие в стоны и полустоны, а затем и вовсе... в молчание. Он продолжал терзать ее плоть, пока в глазах не перестало рябить. Ее молчание он воспринял по-своему. Она даже не пытается оправдать себя! Разозлился. Кричал на нее и вынуждал смотреть себе в глаза, чтобы в зеленых помутневших омутах увидеть правду.

Наверное, он еще верил во что-то... Или уже потерял веру во всё? Он лишь желал добиться от нее правды, услышать ее историю, ее версию... Он желал выбить из нее признание, если потребуется. И он добился своего. Она сказала ему правду.

- Ненавижу!..

И он чувствует, что уже себя не контролирует. Глаза наливаются кровью и яростью от осознания уже не ее вины, а собственного бессилия. Перед ней. Он вдруг понимает – он совершил ужасное, непоправимое деяние. И продолжил его совершать до тех пор, пока ее истерзанное тело недвижимо не повисло на цепях.

Он ненавидел ее в тот момент. Он ненавидел в тот момент себя. Еще больше, чем ее. За то, что она вынудила его вновь почувствовать боль. И об этой боли не забыть, залечив раны плоти, эта боль останется с ним навсегда, пока не зарубцуется сердце и вновь не заледенеет душа.

Слишком сильное чувство – ненависть. Оно способно застилать глаза, от него теряют разум, совершают глупости. Оно может возникнуть стихийно, почти спонтанно. Его невозможно контролировать или убедить себя в том, что ненавидишь. Ее ненависть была искренней и неподдельной. Холодная, как лед, и твердая, как сталь. Она читалась в потемневших от боли глазах, в каждой дрожащей морщинке, в трясущихся губах, с силой поджатых. И он видел всё это. Вот теперь она не лгала. И он, ненавидя себя и ее, мечтал о том, чтобы не знать этой правды.