Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

Не преуспели в своих действиях и саксонцы, посланные королем Августом отвоевывать шведскую Померанию: конница Флеминга, получившего наконец вожделенный фельдмаршальский жезл, погарцевала у могучих бастионов Штеттина и Штральзунда, но была отогнана шведскими тяжелыми пушками.

Для спасения союзников Петр спешно направил в Померанию сначала драгун Боура, затем пехоту Репнина и гвардию. Командующим русской армией, обложившей мощную шведскую крепость Штеттин, назначен был фельдмаршал Меншиков, не бывший на Пруте и оттого полный сил и боевого задора. Имея в конвое свой лейб-регимент, Александр Данилович поспешил к Одеру взять под свое начало армию и спасти союзников.

Роман, вернувшийся снова в полк, покачивался в седле впереди своего эскадрона и размышлял, насколько веселее служить у светлейшего. С Александром Даниловичем все было как-то проще. И ничего, что мундиры у солдат под первым теплым солнышком расстегнуты, а вьюки приторочены не по уставу, а кому как удобнее,— для Меншикова главным была не форма службы, а сама служба. И потому, когда на постое хозяин поместья, ба-рон-немец, стал было жаловаться, что драгуны объели всю черешню в его саду, Александр Данилович первым делом поинтересовался: спелая ли ягода? Он самолично отведал ягод и хохотнул: созрела, сладкая! Затем с начальственной строгостью воззрился на старика барона и спросил жестко: «А в чьем войске, сударь мой, твои сыны ныне служат? Не в той ли они шведской фортеции на стенах стоят?» Трость Меншикова указала на видневшиеся вдали мощные бастионы Штеттина. Барон в страхе склонил голову и сам был не рад, что подступился к русскому фельдмаршалу с этой дурацкой черешней. Но Мен-шиков был ныне добр и не стал разорять имение барона так, как разорял имения враждебных панов в Польше, отпустил немца милостиво: «Ведаю, папаша, что оба твои сына офицерами в шведской армии служат! Но штраф возьму, не гневайся, с поместья не денежный, а натуральный. Немедля накормить весь полк! Да чтобы щи были у моих драгун с мясом! И доброго пива не забудь для солдат и господ офицеров поставить!» Барон, обрадованный, что поместье фельдмаршалом не конфисковано, побежал выполнять распоряжение светлейшего, и к вечеру у драгунских палаток, стоявших в помещичьем саду, дружно задымились костры, запахло бараниной; солдаты весело выкатывали из подвалов крепкие пивные бочки.

«Нет, этот поход совсем не похож на прошлогодний, когда в страшной жаре шли через объеденную саранчой черную молдавскую степь, а питались одним сухариком. Служится при Александре Даниловиче не в пример легче, чем при генерале Янусе, чума на его голову...» — рассуждали между собой сержанты и солдаты, усевшись с добрыми кружками пива вокруг костров.

А в самом поместье гремел бал, данный перепуганными окрестными помещиками для фельдмаршала и офицеров его лейб-регимента. Александр Данилович сам танцевал и в степенном гросфатере, и в чинном менуэте, а когда, обхватив за пышные бока хохотушку-немочку, полетел с ней в лихом драбанте, офицеры лейб-регимента весело переглянулись: «Наш Данилыч опять орлом летает!»

Александр Данилович и впрямь чувствовал себя орлом. Ведь сколько бы он ни утешал себя в прошлом году, когда Петр не взял его с собой в Прутский поход, что он, как генерал-губернатор Петербурга, нужен именно здесь, в Петербурге, но в душе щемило, что вся воинская слава достанется не ему, а другому фельдмаршалу, старому Шереметеву, и его генералам — Репнину, Алларту и этому удачливому чертушке Мишке Голицыну.

И потому, когда поход закончился скорым миром, Александр Данилович с государственной точки зрения конечно же поскорбел об отдаче Азова, за который в молодости и сам бился, но в глубине души был даже рад такому повороту дел и унижению соперников по воинской славе, потому как сразу поверил: снова грядет его час!

И впрямь, Петр, нуждаясь в командующем над войсками в Померании, вспомнил наконец о своем Алексашке.

И Александр Данилович снова взлетел в седло, чувствуя, что сбросил годков десять в кругу своих молодых офицеров. И он уж не упустит этой вдовушки-хохотушки. Светлейший, постукивая ботфортами, летел в лихом танце, молодея душой.

Эскадрон Романа в этот вечер нес караулы. Обходя посты, Роман вслушивался в задорную музыку, долетавшую из господского дома, но не завидовал общему веселью: что греха таить, сам вызвался дежурить по полку вне очереди. Сейчас, после Прутского похода, когда турецкая пуля так и не встретила его, тоска по Марийке и Ивасику не исчезла, а тяжелым камнем давила на сердце. После похода он съездил в Полтаву, но невеселая то была поездка. Вместе с поседевшим Бутовичем долго стоял он перед могилой Марийки и Ивасика. Рядом была еще одна могила: бабушка Ярослава не пережила смерти любимой внучки и правнучка и скончалась тихо, в одночасье. Сам Бутович жаловался на незаживающие раны, плакал. С трудом уговорил его Роман взять на себя хозяйские заботы о своем хуторе, обнял бережно, как свою память о Марийке, и выехал из Полтавы, чувствуя, что долго не вернется в эти края.

В новом походе за многими делами и трудами по эскадрону забывалось ему тяжелое горе. Зато в полку трудился не за страх, а за совесть. Эскадрон его отличал сам светлейший. Но и солдатам и офицерам усердие их эскадронного командира выходило боком, и они недовольно ворчали. Вот и сейчас все эскадроны гуляют и веселятся на широком постое, а здесь знай неси караульную службу!

Наособицу был недоволен Афоня. Перестала задаваться ему солдатская служба еще со злосчастного Прутского похода. Афоню в том походе преследовало злосчастье свое, личное. Не угодил он, видишь ли, генералу-немцу Янусу, показался ему пьяным на полковом смотре. И по злому навету немца был тотчас разжалован из офицеров в рядовые.

Спасибо еще Роману: как вернулся в эскадрон, снова сделал Афоню вахмистром. Но служить ныне при Ромке тяжело, ох тяжело. От тоски у него глаз свинцовый, рука тяжелая, все упущения видит. И все вперед лезет. Вот и сегодня, как снег на голову — караул вне очереди! Кто-кто, а вахмистр имел причины быть недовольным тем ночным караулом. Ведь еще днем на господской кухне он договорился с одной податливой немочкой о добром ужине в ее домике, и вдруг все полетело к черту из-за того, что опять нашего ротмистра тоска-кручина зеленая заела и он сам в караул напросился. Заодно и весь эскадрон, само собой, в караулы определили.

— Петербург! — назвал пароль Роман.

— Киев! — недовольно буркнул Афоня и выступил из темноты.

В этот момент на дороге вдали показались огоньки смоляных факелов.

— Скачет кто-то! Собирай караулы! — отдал Роман приказ вахмистру. Афоне не надо было говорить дважды. Он свистнул так лихо и по-разбойничьи, что заглушил танцевальную музыку. Когда всадники подскакали к воротам, те были уже закрыты, а на стене выстроились караульные с заряженными ружьями.

— Кто такие? — твердо спросил Роман передних всадников.

— Фельдмаршал Флеминг к фельдмаршалу Мен-шикову! — ответил один из саксонцев по-русски. Но Роману не нужен был переводчик. Он и так узнал краснорожего фельдмаршала, которого много раз видел во время злой службы в русском вспомогательном корпусе в Саксонии.

— Сейчас осведомлюсь, когда светлейший князь соизволит вас принять, господин фельдмаршал... — со скрытой усмешкой в голосе ответствовал Роман по-немецки и приказал до его прихода ворота не открывать.

Как он и ожидал, Меншиков был не очень-то обрадован вечерним визитом саксонца. Да Александр Данилович сие и не скрывал. Он выматерился по-русски от огорчения, что приходится прервать танцульку, галантно поцеловал немочку в пухлую ручку и приказал Роману с видимой скукой: «Ладно, вели открыть ворота союзничку!»

Впрочем, когда фельдмаршал Флеминг явился в дом, Александр Данилович встретил его с отменной лаской, обнял, как старого и верного (точнее, неверного) камрада, и провел в свой кабинет.

— Что привело вас ко мне в столь поздний час? — вежливо осведомился Меншиков, усадив Флеминга в кресло. Саксонец оглянулся, точно опасался, что их подслушивают, и прошептал:

— Магнус Стенбок на пороге Германии, светлейший князь! Мною получены точные сведения, что Стенбок со своей армией собирается высадиться в Померании и освободить от русской осады Штеттин, от саксонской Штраль-зунд и от датской Висмар. Он хочет бить нас поодиночке, мой князь!

— И всего-то! — весело рассмеялся Александр Данилович,— Подумаешь, какой-то генералишка Стенбок! Да от меня сам король шведский бегал, а фельдмаршалы его мне на аккорд сдавались! Не боюсь я вашего Стенбока!

И здесь Флемингу пришлось признаться в том, в чем признаваться очень не хотелось:

— Зато мы и датчане очень боимся этого шведа. Разве вам ничего не говорит его виктория под Гель-зингером?

— Зато у меня за плечами Полтава! — горделиво ответствовал Александр Данилович, но, взглянув на растерянного Флеминга, помягчал, сказал участливо: