Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

— Что привело вас ко мне в столь поздний час? — вежливо осведомился Меншиков, усадив Флеминга в кресло. Саксонец оглянулся, точно опасался, что их подслушивают, и прошептал:

— Магнус Стенбок на пороге Германии, светлейший князь! Мною получены точные сведения, что Стенбок со своей армией собирается высадиться в Померании и освободить от русской осады Штеттин, от саксонской Штраль-зунд и от датской Висмар. Он хочет бить нас поодиночке, мой князь!

— И всего-то! — весело рассмеялся Александр Данилович,— Подумаешь, какой-то генералишка Стенбок! Да от меня сам король шведский бегал, а фельдмаршалы его мне на аккорд сдавались! Не боюсь я вашего Стенбока!

И здесь Флемингу пришлось признаться в том, в чем признаваться очень не хотелось:

— Зато мы и датчане очень боимся этого шведа. Разве вам ничего не говорит его виктория под Гель-зингером?

— Зато у меня за плечами Полтава! — горделиво ответствовал Александр Данилович, но, взглянув на растерянного Флеминга, помягчал, сказал участливо:

— Не боись, фельдмаршал. Главное, не давай Стен-боку генеральной баталии до русского сикурса. А я тебя всегда выручу, старый камрад. Вот моя рука! — И когда Флеминг стал трясти княжескую руку, Александр Данилович весело предложил: — А не вспомнить ли нам прежние забавы? В зале у меня и музыканты наготове, и партнерши для танцев отменные!

От таких предложений Флеминг никогда не отказывался. И снова загремел бал в померанском поместье.

Летом 1712 года Меншиков обложил Штеттин со всех сторон. Супротив устья Одера были поставлены русские батареи, и ни один шведский корабль не мог прорваться ныне в крепость и доставить припасы и подкрепление. Началась блокада. На штурм фортеции русские, однако, не могли пойти, ожидая от датчан тяжелую осадную, артиллерию.

24 июля 1712 года в лагерь Меншикова под Штеттином прибыл сам Петр. По сему случаю все полки были поставлены во фрунт; балтийский крепкий ветер развевал плюмажи на касках гренадер (мода, заведенная Александром Даниловичем) и полковые знамена. Солдаты стали веселее, улыбались открыто. Петр оглянулся на скакавшего рядом Меншикова: уж не выдал ли он своим людям по чарке водки перед царским смотром? Но Алексашка только осклабился от радости.

— Чему радуешься-то? — вырвалось у Петра.

— Твоему счастливому прибытию, мин херц! — Да-нилыч с хитрецой, как в прежние годы, лукаво прищурился. Петр хотел было сказать: «А ну, дыхни!» — но сам вдруг улыбнулся и махнул рукой. Не хотелось портить сияющий июльский день.

После смотра помчались с Данилычем к устью Одера, где белели паруса только что прибывшего датского флота. Балтийский зюйд бил прямо в лицо, и Петр физически вдруг ощутил, как расходятся морщинки у глаз, кожа под морским ветром становится свежей. Соленый зюйд, как в молодые годы, будил мечты о дальних заморских странах и походах. «Может, и солдаты оттого улыбались на царском смотре, что легко здесь, на Балтике, дышится?» — подумал Петр. И вспомнил, как эти же солдаты в прошлом году стояли на Пруте. В чаду и копоти битвы всем было не до улыбок. На четвертый день беспрерывных боев лица были черные от пороха и знойной степной пыли, а глаза красные от бессонных ночей. Минул всего год — и, поди, улыбаются. Сыты, довольны — этот поход для них пока что веселая прогулка. Столь разный лик у войны!

— Мин херц! Флагман выслал шлюпку! — весело скалит зубы Алексашка, словно и впрямь к ним вернулась молодость.

Но молодость не возвращается. Хотя датский флот и приветствовал царскую шлюпку королевским салютом и на палубе стосорокапушечного датского флагмана «Фре-дерикус» был выстроен почетный караул, а посланные на мачты матросы размахивали шляпами и кричали виват, в каюте вице-адмирала Габеля Петра и Меншикова поджидали совсем иные виваты. Вице-адмирал без всяких дипломатических тонкостей, по-моряцки, заявил, что осадную артиллерию ему поручено доставить не русской армии под Штеттин, а саксонцам под Штральзунд, а также датскому корпусу генерала Ранцау под Висмар.

Данилыч пробовал было подступить к вице-адмиралу с византийской лаской, щедротами и обещаниями, но адмирал был сух и надменен:' «У меня есть приказ моего Адмиралтейства, и я выполню этот приказ!» Данилыч точно налетел на .каменную стену и отскочил.

Петр хмуро отказался от адмиральского обеда и поспешил на берег. На обратном пути задал Данилычу выволочку:

— Ты что, порешил, что сей адмирал — это тебе какой-нибудь турецкий паша и возьмет твой знатный бакшиш? Правильно моряк ответствовал: приказ Адмиралтейства есть приказ. Эх, мне бы такой флот и таких адмиралов!

— Так ведь, мин херц, многие знатные датчане тоже не без греха. Вон, Василий Лукич Долгорукий, посланник наш в Копенгагене, сказывал: почитай, все датские министры взятки и проценты берут!

— Министры — воры, а Габель — истый моряк! И тебе, Данилыч, пример не с тех министров брать, а с этого адмирала. Не то опять многие ясновельможные паны жалуются, что, идя через Польшу, вымогал ты от них великие проценты. Пойми наконец, ты ныне не нищий и не шут гороховый, а российский князь и фельдмаршал! — И Петр для убедительности повертел, сходя с лодки на берег, тростью-дубинкой. Улыбчивое настроение мигом слетело с лица Данилыча. Скакал сзади угрюмый, нахохленный. Петру стало жаль любимца, потому в лагере сказал уже веселей: — Ладно, зови ужинать! А тяжелые пушки нам, чаю, другой союзничек — прусский король доставит. Сей пруссак спит и во сне видит, что мы Штеттин-то для него у шведов берем!

Однако скоро выяснилось, что и прусский король Фридрих опасается Магнуса Стенбока. Из Пруссии шли обильные припасы — хлеб, мясо, пиво, но в тяжелой осадной артиллерии Берлин отказал,— сие значило бы открытую войну со Швецией, а шведы столь часто били своих соседей, что Пруссия боялась выступить, пока Магнус Стенбок готовился к своему походу в Германию.

Коалиция меж тем совершила из-за медлительности саксонцев и датчан обычную ошибку коалиционных войн. Наступала уже осень, а общий план действий все еще был не разработан, и по-прежнему союзники стояли не рядом, плечом к плечу, а каждый под своей шведской крепостью: русские под Штеттином, саксонцы под Штральзундом, датчане под Висмаром.

— Разбрелись, как овцы без пастуха, и похоже, овечек сих мы в эту кампанию вместе не соберем! — сердито сказал Петр Мецшикову, покидая лагерь и отправляясь в Карлсбад для повторного лечения.

Карлсбад успокоил его. Осень стояла сухая, тихая; все окрестные горы блистали золотом осенней листвы. Встретили его, не в пример прошлому году, с большим почетом: приветствовать Петра явился сам наместник Богемии граф Братиславский, из Вены прискакал императорский посол граф Ностиц. Еще бы, в этом году Петр явился не после прутской неудачи, а из Померании, где стояла русская армия, вошедшая в пределы империи. Ну и по-родственному, конечно, встретили: Алексей Романов ныне свояк нового императора Карла VI. Последний посемейному прислал свой презент: огромную бочку доброго рейнвейна. Но ежели Вена рассчитывала споить Петра, то крепко ошиблась. Бочку эту царь пожертвовал обществу городских стрелков, в-которое он был избран почетным членом. Впрочем, на стрельбище Петр ходил только один раз — нанюхался уже пороха предостаточно на полях баталий. Предпочитал работать в токарне Андрея Гейдемена, где искусно выточил для себя табакерку, работал с добрыми мастерами-каменщиками, осваивая прочную кладку. Здесь-то его и застал Лейбниц, прибывший в Карлсбад с дипломатическим поручением.

— Ни одного монарха, государь, я, к сожалению, не видел в фартуке каменщика! — с явным восхищением воскликнул философ.

Петр улыбнулся, снимая фартук. Простодушно пояснил:

— Моему парадизу на Неве нужна прочная кладка! — Визиту ученого немца Петр был душевно рад.

Правда, когда философ заговорил об участии России в окончании войны за испанское наследство, Петр от разговора о том уклонился. Но зато просидел с Лейбницем до позднего вечера, беседуя об учреждении Академии наук в Петербурге, открытии университетов в Москве, Киеве и Астрахани.

И хотя дипломатическая миссия философа была неудачна, Лейбниц с восторгом писал: «Я нимало не раскаиваюсь в сей поездке, столь необычны духовные качества этого великого монарха».

Посреди этих мирных занятий и размышлений снова вдруг затрубил военный рог: пришло срочное известие от Меншикова: новая гроза севера генерал Магнус Стенбок объявился-таки в Германии. Шведский флот одним своим видом заставил датскую эскадру без боя удалиться в Копенгаген, а вслед за тем Стенбок высадил свой корпус в Штральзунде. Перепуганный Флеминг, как всегда, поступил самым неразумным образом — пехоту отправил в Саксонию, а сам с кавалерией отступил к Висмару, где соединился с датчанами.

В свой черед, как докладывал Меншиков, господа датчане имели ревность не по разуму и, не дождавшись русской подмоги, встретились со шведами в открытой битве при Гадебуше. Первым бёжал с поля баталии, конечно, Флеминг со своей прославленной ретирадами конницей. Немногим дольше продержались и датчане. Яростный натиск шведской пехоты опрокинул сначала первую, а затем и вторую линию, и, бросив обоз и пушки, датский генерал Ранцау отступил в полной конфузии. От полного разгрома датчан спасло только то, что Стенбок не стал их преследовать, а расположил свое войско на винтер-квартирах между Висмаром и Любеком.