Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев

– По-моему, все, – проговорил пьяный господин, вновь принимаясь за индюшечью грудку, – финита!

– Еще не финита, – пообещал Батишев, спокойно вкладывая револьвер в кобуру, – еще не кончен бал… Считай, Гришка, что тебе повезло, – добавил он, – завтра этого не будет. Я еще вернусь!

Батищев спокойно развернулся и исчез в дверях, а у Распутина внутри все разом ослабло, ноги подогнулись, и он сел на колени, закряхтел, мотая головой из стороны в сторону, потом перекрестился дрожащей рукой.

– Вот уж повезло так повезло, – продолжал он сипло, едва справляясь с собой, с онемевшим языком, – словно бы на том свете побывал… А теперь вот вернулся домой.

Через три минуты с кухни прибежали распутинские филеры:

– Что тут произошло?

– А ничего! – Распутин с ненавистью глянул на них. – Это у вас произошло, не у меня. Завтра же… – Он перевел взгляд на громоздкие, в футляре, похожем на платяной шкаф, часы, стоявшие в ресторане, стрелки на них показывали уже половину второго ночи. – Сегодня же я буду говорить о вас с начальником охранного отделения. Холодно вам не будет, – пообещал он. – Понятно?

– За что это он вас? – с интересом спросил Распутина пьяный господин, который доглодал индюшечью грудку и откинул кость в сторону. – А? – Он повел головой в сторону двери, где скрылся Батищев.

– Завидует, – сдавленно произнес Распутин. Это единственное, что он нашелся сказать.

– Так не завидуют, – возразил господин, принимаясь на сей раз за индюшечью ногу – здоровенную, как ляжка крупной козы, пупырчатую и белокожую, отвернулся от Распутина; словно бы тот и не существовал для него, щелкнул пальцами, подзывая официанта: – Любезный, еще чайку!

Тот понимающе наклонил голову – хорошо знал, какой чаек требует любитель вареной индюшатины.

Филеры помогли Распутину подняться с пола, увели в кабинет, там раздели и на машине увезли домой. Свидетель покушения на Распутина Арон Симанович впоследствии упомянул об этой истории в своей книге «Распутин и евреи».

Время от времени в доме Распутина появлялся князь Феликс Феликсович Юсупов – изящный, с женственным лицом и персиковым пухом на скулах, с большими голубыми глазами, о каких сентиментальные сочинители обычно говорят, что они похожи на два глубоких озера, с осиной талией, подтянутый, всегда модно одетый.

Поначалу Распутин относился к Юсупову плохо – особенно когда узнал, что тот во время учебы в Англии <cм. Комментарии, – Стр. 443…во время учебы в Англии…> стал «педиком», то есть голубым, но потом, услышав, что Юсуповы обладают самой крупной в России коллекцией драгоценных камней и что богатство какого-нибудь заваленного золотом по самую макушку Рубинштейна или Мануса – это детский лепет, тьфу, ничто перед богатством Юсуповых, опаял.

Хотя и был против, когда Феликс, излечившись от своей «английской болезни», вздумал жениться на <cм. Комментарии, – Стр. 444….жениться на… великой княжне…> красавице Ирине, великой княжне. «Старец» сам имел на нее виды, вздыхал, оглаживал бороду вздрагивающей от нетерпения рукой, но приблизиться к Ирине опасался. А вот Феликса, все обмозговав хорошенько, приблизить к себе решил. Он помогал Феликсу избавиться от последствий «болезни», приобретенной в туманном Лондоне, рассказывал о Сибири, о селе Покровском с «сясястыми редкозубыми девками, от которых удовольствия не больше, чем от навозной кучи», о реках Туре и Тоболе, в которых водится знаменитая сосьвинская селедка, возил с собой к тибетскому доктору Бадмаеву, знакомил Феликса с его колдовскими травками.

– У бурятского доктора травки такие, что даст одну понюхать – сразу в сон потянет, даст листик или почку от другой пожевать – радостно сделается, все худое из головы улетучится, благостно станет на душе и в природе, протянет корочку проглотить, боли всякие, самые разные, что мучают организм, пропадут, угостит веточкой – сразу же на женщину потянет. Это очень толковый доктор, Феликс, – поучал Юсупова «старец», – лучший из всех, что я знаю.

Одно время Юсупов исчез из поля зрения «старца», и он заволновался, засуетился: ведь Феликс – это и красавица Ирина, и камешки дорогие, редкостные, нашел Юсупова и начал усиленно зазывать к себе домой.

– Ты напрасно, милок, мною брезгуешь, – выговаривал он князю, – ты меня не чурайся! Я тебе еще знаешь как пригожусь? О-о! В министры проведу, хочешь? Нет?

Феликс в ответ вежливо улыбался и опускал ресницы, прикрывая ими стальной холод, возникавший в глазах.

Юсупов много раз задавал себе вопрос и никак не находил на него ответа: чем же этот человек взял царскую семью и именно императрицу? Какой именно силой он обладает? Даром каким? Тем, что может бороться с недугом наследника? Но делает он это с грехом пополам. Или всему виной мягкость, бесхребетность царя, видения, возникающие в ночи перед царицей, от которых та приходит в мистический ужас и ищет спасения в таких вот пронырливых, похотливых, прикрывающихся иконами мужичках, как Распутин?

«Старец», понимая, о чем думает Феликс, усмирял жадный блеск в своих глазах, делался кротким, как курица, голос у него становился ласковым, переходил в нежный голубиный бормоток – уже и не Распутин это был, а кто-то другой, на него совсем и не похожий.

Иногда «старец» заводил разговоры о том, что в Царском Селе не «папа» главный, а «мама», она главная и в Царском Селе, и во всей России. Она – всему голова, она – хлеб и мозги государства, она должна управлять Россией, она, а не «папа», – и тогда Юсупов настораживался, ждал, что Распутин будет рассуждать, приоткрывать занавес и дальше, но Распутин, словно бы что-то чувствуя, махал рукой: «Это я так, Феликс, не слушай меня!», и замыкался, забираясь в собственный кокон, затихал там и к сказанному больше не возвращался.

Через несколько дней «старец» вновь заводил разговор о том, что Россией должна управлять «мама» – сильная, волевая женщина, а не бесхребетный «папа». «У мамы – характер, хватка, мозги, – говорил он, – связи в Германии и далее по всему списку, а что есть у папы?» Феликс Юсупов понимал, что речи эти Распутин ведет неспроста. И ждал, чувствовал, что наступит момент, когда Распутин раскроется сполна, и он сможет расплатиться с этим чудовищем. За себя он рассчитается, за Ирину, за Россию, за женщин, поруганных, измочаленных, оскорбленных им.

Распутин же внимательно следил за Юсуповым, и князь понимал: «старец» все видит, засекает, от его глаз не ускользает ничто. Однажды Распутин сказал князю:

– Ты очень смышленый человек, князь, с тобой очень приятно говорить. Ты все схватываешь на лету. Соглашайся – и я тебя сделаю министром. А?

У Юсупова вне внутри опалило жаром – только этого ему не хватало! Едва люди узнают, что он – ставленник «старца», так и занесут в какой-нибудь «расстрельный кондуит». Чтобы потом при удобном случае поставить к стенке. Он задержал в себе дыхание и отрицательно качнул головой:

– Нет!

– Чего так?