Белая тишина - Григорий Ходжер

Когда они подошли, Богдан увидел среди японских солдат русского офицера. Солдаты и русский офицер еле передвигали ноги. Партизаны обыскали их, отобрали оружие, ножи. У офицера нашли какие-то бумаги и передали Богдану.

Лыжники повели их в тайгу, разожгли костер. Возле огня солдаты ожили, заговорили. Партизаны вскипятили чай, предложили солдатам и русскому офицеру.

— Куда шли? — спросил офицера Кирба.

— В Николаевск, — ответил белогвардеец.

— Есть еще здесь ваши отряды?

— Нет, все уходят в Николаевск и в крепость Чныррах.

Богдан развернул переданные ему офицерские бумаги и прочел: «Приказ. Секретно».

— Это секретные документы, — сказал офицер, увидев в руках Богдана штабные документы. — Я не стал их уничтожать, хотя и мог. Вас похвалят ваши командиры, когда вы передадите.

— Наши командиры сами знают, — резко оборвал его Кирба. — Японцы откуда шли?

— У них спрашивайте.

— Кто понимает по-русски?

Один из японцев поднялся и низко поклонился.

— Я понимай, я переводчика.

— Где еще есть японцы?

— Японсака нету. Японсака в Николаевска ушел. Наша тозе ходил туда, но ваша эта досика на ногах…

— Что такое?

— Досика, досика, — японец показал на лыжи. — Оченно худо. Быстро ходи. Снега монога, досика быстро ходи.

Охотникам, не понимавшим по-русски, перевели про «досика», и они рассмеялись. Переводчик совсем согрелся, смех партизан подбодрил его, и он рассказал, что все японские отряды из сел убегают в крепость Чныррах, в форты рядом и в Николаевск.

Богдан с трудом прочитал одну страницу приказа и сказал Кирбе, что документы надо немедленно передать в штаб. Кирба разрешил ему самому доставить документы командующему, и Богдан, торопливо выпив чай, покинул отряд.

На следующий день он пришел в Касьяновку, переполненную партизанами, и встретился с Федором Орловым.

— Богдан, свет ненаглядный, откуда ты? — сказал Орлов, обнимая Богдана.

— С Квакинской бухты, японцев бьем, — похвастался Богдан.

— Обожди, это не ваш отряд тут, под Касьяновской, разгромил японский отряд?

— Мы, — улыбнулся Богдан.

— То-то, смотрю я, у тебя японский револьвер на боку. А я, брат, к ним на переговоры отправляюсь. Парламентер я. Слышал такое слово?

— Нет, не слышал. Ты разве командир, чтобы переговоры вести?

— Переговоры от имени штаба фронта может вести каждый боец по поручению командующего. Ясно?

— Не совсем ясно. Почему тогда Тряпицын сам ходил на переговоры?

— Тряпицын? Вот этого, брат, не знаю, меня тогда не было с ним рядом. Ты спроси у него.

— Где он находится?

— Вон там, четвертый дом отсюда, — усмехнулся Орлов и удивился, когда Богдан, не прощаясь, побежал к штабу.

Богдан вошел в штаб, но к командующему его не пустили.

«Раньше все заходили кому нужно было, теперь даже нужные ему документы не передашь», — с обидой подумал Богдан.

На его счастье, от командующего вышел Даниил Мизин.

— Здравствуйте, товарищ Мизин!

— А, Богдан — беженец! — улыбнулся Мизин.

Богдан, быстро вытащив из кармана документы, протянул их Мизину.

— Это мы отобрали у белого офицера и сразу сюда…

Мизин, все еще улыбаясь, развернул бумагу, глаза его выхватили напечатанные крупными буквами «Приказ» и гриф «секретно». Он пробежал мельком по документу и устремился к двери, за которой находился Тряпицын.

Богдан выскочил из штаба, побежал к Орлову и застал его в кошевке: Орлов прощался с друзьями и смеялся.

— Привет, ребятки, передам от вас япошкам!

— Ты посерьезней там говори! — наказывали партизаны.

— Ну, товарищ Сорокин, поехали! — крикнул Орлов и, увидев Богдана, помахал ему рукой. — И от тебя передам привет японцам, только не скажу, что ты их здорово бьешь.

Кошевка тронулась с места, лошадь лениво поскакала по протоптанной тысячами ног дорого. Партизанский парламентер Федор Орлов отправился с письмом штаба Николаевского фронта в город Николаевск. Богдан смотрел вслед кошевке и не знал, что он последний раз видит Федора Орлова.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Лыжный отряд Глотова вышел из Мариинска по-охотничьи затемно. На озере крутила поземка, жестокий мороз с ветром щипал щеки охотников. Многие привычные к ветрам охотники были обцелованы морозом, коричневые пятна клеймом красовались на их щеках, на кончиках носов.

Следы нарт полковника Вица замела поземка, оставила тут и там на затвердевшем желто-коричневом снегу отпечатки собачьих лап и след полозьев нарт. Охотники наклонились над следами, но никто не мог точно подсчитать, сколько нарт в отряде полковника. Только Пиапон был совершенно безучастен ко всему, что творилось вокруг: он думал о Богдане.

Тяжелое и грустное было расставание. Еще когда вечно занятый доктор Харапай после продолжительного разговора — воспоминаний заспешил к своим больным, обмороженным и раненым, Пиапон сказал Богдану:

— Ты не должен покидать нас. Когда охотники идут на медведя, они идут своим родом, когда род идет войной на другой род, никто не покидает своих. Ты не должен покинуть нас, мы идем на охоту на большого и страшного медведя.

К Пиапону тут же подсели Токто, Калпе, Дяпа.

Богдан потупил взгляд и тихо проговорил:

— Мы не на одного медведя идем, их много. Отряд, за которым вы пойдете, еще не самый большой медведь.

— Какой бы он ни был, но ты не должен нас покидать.

— Я хочу повоевать…

— А мы с белыми потягаться на лыжах идем?! — рассердился Калпе.

— Нет, но…

— В снежки с полковником будем играть, — сказал Дяпа.

— Ты один будешь, тебя могут убить, — высказал Токто затаенную тревогу за жизнь Богдана.

— Я не один, в Николаевск много нанай идут.

— Но ты будешь без нас, — сказал Пиапон.

— Оставайся, — сказал с грустью Токто. — Я тебя, как сына, люблю…

Богдан сидел с опущенной головой. Пиапон видел его торпоан,[75] он находился не как у всех на макушке, а правее и ниже к затылку. Пиапон в детстве много раз ворошил волосы отца и всегда удивлялся такому необычному расположению торпоана и, только став взрослым, узнал, что люди с таким торпоаном всегда бывают волевые и упрямые, правда, никто не мог сказать, чего при этом больше — упрямства или воли.

— Ты же знаешь, ты сейчас у всех у нас сердце ногтями царапаешь, — воскликнул Калпе. — А больше всех у деда.

— Вы можете с нами в Николаевск идти, — наконец выдавил из себя Богдан.

— Ты взрослый человек, все понимаешь, — сказал Токто. — Когда одна собака в упряжке потянет в другую сторону, разве она может перетянуть всех остальных?

«Нет, нам его не отговорить», — подумал Пиапон и отошел в сторону, где Глотов беседовал с другими партизанами.

— Павел, ты отговори Богдана, может, он послушается тебя, — попросил он.

Павел Григорьевич подумал и ответил:

— Ты знаешь, он встретился с другом своим Кирбой, а Кирба совершил геройские поступки. Теперь ты понимаешь? Наш авторитет пошатнулся. Мы идем за небольшим отрядом полковника, а они идут на армию, где генералы, где японцы. Им куда интереснее, кроме всего этого, посмотреть на большие села, на город Николаевск. А еще ко всему этому у них боевая дружба и молодость.

Ночь переспали рядом, как спали всю дорогу. Пиапон чувствовал себя глубоко обиженным. Утром Калпе с Дяпой, не попрощавшись с Богданом, вышли надевать лыжи. Пиапон долго завязывал мешок, а Токто, как никогда раньше, раскуривал трубку. Опять молчали. Первым не выдержал Пиапон. Он подошел к племяннику, обнял и поцеловал в обе щеки. Говорить он не мог, чувствовал, если скажет слово, то голос выдаст его. Богдан всхлипнул и прошептал:

«Дедушка, ты же знаешь, я не могу по-другому. Мы встретимся, обязательно встретимся». Пиапон прижал его еще крепче к груди и вышел. Вслед за ним вышел Токто, что-то бормоча, Пиапон разобрал только одно слово: «Неблагодарный».

Пиапона грызла обида, она глубоко где-то внутри его тела мышью засела в уютном гнезде. Он обижался на племянника и в то же время оправдывал его.

— Ты о Богдане думаешь? — спросил Токто, пристраиваясь рядом.

— О нем. Всю душу вывернул, все болит.

— Упрямый, с малых лет упрямый.

— Самостоятельный.

— В большого деда пошел, он тоже редко кого слушался, все делал по-своему.

— Пота с Идари мне наказывали беречь сына, а как теперь беречь?

— Я тоже об этом думаю, я ведь тоже не меньше забочусь.

Ветер усиливался, задымила поземка, постепенно закрывая дальний край озера Кизи. Проводник-ульч уверенно вел отряд к поселку Кизи. Пиапон немного отвлекся от мыслей о Богдане. Отвлекали его собаки, тащившие тяжелые нарты с партизанским грузом. Они устали, высунули красные языки и дышали с хрипом. Отряд замедлил движение, люди пришли на помощь собакам.