Повести - Петр Замойский

 — Всем слышно? — повторяю вопрос телефонистки.

Снова разнобой голосов. Одни гудят басисто, другие тянут тенорами, а вон совсем тоненькие, как бы детские голоса. Наверное, это помощники секретарей. А вот хриплые, словно худые трактирные граммофоны. Это, наверное, сидят за столами старые, наследственные писари с картофелеобразными носами, писари, впитавшие в себя еще от отцов и дедов подлость, хитрость, мошенничество и самое отъявленное взяточничество. Для этих ничего святого нет и не было.

 — Граждане секретари волостных управ, комитетов и советов, — начал я, — прежде чем передать…

 — Гро–о-мче… — наверное, из самой далекой волости послышался тоненький голосок.

 — Не надо громче, — пробасило рядом.

 — Это ты, Василий Афанасьевич? — тут же осведомился один.

 — Я, брат, я. А это вы, Сергей Петрович? Как живем?

 — Помаленьку, — ответил тенорок. — У вас земство или совет?

 — Слава богу, живем без совета. А вы?

 — У нас уже.

 — Дело ваше дря–янь.

Я отвел от уха трубку, спросил телефонистку:

 — В какой волости секретаря зовут Василий Афанасьевич?

 — А–а, Сурков. Мачинская волость.

И я сердито кричу в трубку:

 — Сурков из Мачи… Вас слышит тридцать одна волость и тот, кто сейчас вам об этом говорит.

Все голоса вдруг умолкли. Только дыхание и чей‑то шепот, тяжелый вздох: «О–о, че–орт!»

 — Всем ли известно, что Временное правительство свергнуто? — спрашиваю.

Снова молчание. Настороженное, готовое вот–вот взорваться на разные голоса.

 — Туда и дорога! — раньше всех ответил молодой голосок.

И вот взорвалось, захрипело, заревело разноголосо: тут и удивление, и вопросы. Кто отвечает «нет», некоторые — «знаем».

 — Дошло ли до вас обращение «К гражданам России»? — спрашиваю.

 — Не–ет! — ответили единодушно.

 — Записывайте. Размножите и доставите в села и деревни. Вывесите на видных местах, прочитайте на собраниях, митингах. Начинайте: «К гражданам России!»

Явственно зашуршали по бумаге карандаши и перья. Скоро понеслись одно за другим восклицания:

 — Есть… Дальше… Медленнее… Быстрее… Это ты, дядя Алеша?.. А это ты, молокосос? Не научился быстро писать…

 — Продолжаю. Пишите: «Временное правительство низложено». Точка.

 — О–ох! — вздохнуло в трубке. — Вот так то–очка!

Я медленно, растягивая слова, продолжаю:

 — «…Государственная вла–асть… перешла… в руки… органа… Петроградского… Совета… рабочих и солдатских депутатов — Военно–революционного комитета, стоящего… во главе… петроградского пролетариата и… гарнизона». Точка. Проверьте. Повторяю.

Забубнили, забарабанили, захрипели, запели, то радостно восклицая, то гмыкая от недоумения.

 — С новой строки. «Дело, за которое боролся народ», поставьте двоеточие.

 — А троеточие можно? — ехидно спросил кто‑то.

 — «…неме–едленное предложение… демо–кра–тиче–ского мира», запятая… «отмена… помещичьей собственности на землю», запятая…

 — Это верно, пока запятая, — перебил тот же ехидный голосок.

 — Повторите… не понимаю! — удивленно произнес голос.

Ему быстро кто‑то ответил:

 — Чего не понимать? «Отмена помещичьей собственности на землю».

 — «…рабочий контроль над производством», запятая, — продолжаю я.

 — Это нас не касается, — пробурчал кто‑то.

 — «…создание… Советского….» Слышите: «Советского»?

 — Слыши–им… «Сове–етского».

 — «…правительства», запятая, «это… дело… обеспечено».

Подождав некоторое время, я громко говорю:

 — Точка!

 — Покорнейше благодарим за такую точку, — опять тот же ехидный голосок.

 — С новой строки. «Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!» Подпись: «Военно–революционный комитет… при Петроградском… Совете… рабочих и… солдатских депутатов…» Число: «Двадцать пятого октября тысяча девятьсот семнадцатого года». Записали? Принимайте вторую.

 — Кто передал? — раздались требовательные голоса.

Что им ответить? Моя фамилия ничего им не скажет. Заявить, что я — секретарь уездного революционного комитета? Но они и о комитете ничего еще не знают.

 — Это Николай Иваныч? — спросил баритон.

 — Здравствуйте, — отвечаю.

 — Значит, Временного нет?

 — Кончилось.

 — Ти–ише! — прогремел бас. — Давайте вторую.

 — Пишите, — сказал я.

«Трудящиеся уезда!

Помещичье–кулацкое правление Уездной Земской Управы свергнуто. Арестованные большевики из тюрьмы освобождены. Власть в уезде перешла в руки военно–революционного комитета.

Трудящиеся крестьяне, фронтовики, народная интеллигенция! Поздравляем вас с пролетарской революцией. Немедленно организуйте советскую власть в селах, деревнях. Создавайте боевые вооруженные отряды по охране Советов.

Где еще гнездятся помещики, немедленно изгоните их. Возьмите на учет и под охрану имущество. Отныне все принадлежит народу.

О дне созыва Уездного съезда Советов будет извещено.

Да здравствует власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!

Председатель революционного комитета — Шугаев

Члены — Михалкин. Рахманов

Секретарь — Наземов».

 — Приняли, граждане?.. Да, передал Наземов…

 — Это к сведению? — спросил тот же ехидный голосок.

 — К немедленному исполнению! — говорю.

 — Скажите, гласных земства тоже арестуют?

 — Граждане, всё! — сказал я.

 — Скажите, волостные земства распустить или разогнать?

 — А я снова спрашиваю. Я — гласный. Мне самому явиться или за мной приедут?

В трубке хохот, кашель.

 — Объяви себя сверженным, — советует один.

 — В большевики переходи!

 — Господа, господа!

 — Какие, к черту, «господа»?

И опять перекличка, восклицания, смех.

 — А скажите, секретарь вы там или кто, какая доктрина будет у новой власти? — спросил тот же ехидный голосок.

Что ему ответить? Что за «доктрина»?

 — Ничего, — отвечаю. — Лечить хорошо будет.

 — Лечить? Доктрина? — послышался смешок.

Я быстро зажимаю трубку, обращаюсь к старшей телефонистке:

 — Скажите, как точнее объяснить: «доктрина»?

 — Наука или…

 — Спасибо. — И тем же голосом отвечаю: — Да, да, хорошо будет лечить…

 — Вы спутали с доктором?

 — Зачем же? По советской доктрине будут лечить ожиревших буржуев, избавят от бессонницы помещиков, бедноту излечат от нищеты и голода. Чем плоха доктрина?

 — Очень хорошо, — похвалил бас.

 — Молодец! — подхватил тенорок и расхохотался. — Жму руку.

 — У нас до сих пор большевиков нет. Как быть?

 — Не торопись, вырастут, — ответили ему.

 — Ленин вернулся?

 — Тише. Председатель, наведите порядок.

 — Открывайте митинг.

 — Сло–ова–а! — прогремел голос.

Товарищи, — говорю им, — на все вопросы ответить я не могу, одно ясно: власть из рук буржуазии вырвали рабочие. Временное правительство, которое не отдавало крестьянам помещичью землю, свергнуто. Здесь в уезде земская управа посадила в тюрьму большевиков, но солдаты–фронтовики их освободили, а заодно сьергли и земство. Вот и все.

 — Официальное подтверждение будет?

 — С печатью? — спросил я.

 — Совершенно верно.

 — Да, дело революции подтвердим и печатью.

Скоро в помещение вошли Михалкин и Рахманов.

 — Что случилось, товарищ Михалкин?

 — Звонить своим отрядам будем, — ответил мордвин. — Человек по десять мордвы и татар вызвать. Слышал? Начальника милиции изловили, а воинский скрылся. Надо ухо востро держать…

37

Комнатушка, которая громко именовалась редакцией газеты «Светоч», находилась в самом дальнем углу земской управы.

 — Итак, Павел, начнем делать газету, — говорю своему другу.

 — Будем, но только с чего ее начинать?

 — Я знаю столько же, сколько и ты.

Сторож привел к нам человека со странным названием: «выпускающий». И сам человек тоже странный, желтолицый, с опущенными рыжими усами, косоплечий. Поздоровался он густым грудным голосом, охотно принял папиросу.

 — Скажите, вы хорошо знакомы с газетным делом? — спросил я.

 — Целиком, — ответил он. — Вы — редактор?

 — Пожалуй, да. Но я в этом деле ничего не понимаю.

 — Вы хотите моей помощи? Охотно! Как назовете газету?

 — Пока не придумали.

 — Эсеровская была «Светоч», а вы — «Зарево».

 — Не–ет, не нравится. Назовем проще: «Большевик».

 — Хорошо, пойдемте в типографию.

Во дворе, в низком каменном здании, находилась типография. В ней было человек шесть рабочих. Впервые я увидел печатный станок. Один из рабочих приводил его в действие ногой. По диску, величиною с большую. сковороду, ходил валик: печатали бланки.