Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ОСЕННИЕ ТРАВЫ
Овражистый кусок берега Дёржи никогда не косят. Здесь растут высокие несъедобные травы. Летом они густы, буйно зелены и некрасивы. Они красивы осенью, когда опадут листья, увянет и пригнется осока, а стволы дудочника, дикого тмина, репейника одеревенеют и станут похожими на миниатюрный лес. Вон тогда стоит войти в заросли, присесть на укрытый травою валун и неторопливо разглядеть царство, до которого не охоч вечно занятый делами человек.
Бурый цвет преобладает. Его контрастность смягчается бледной угасающей зеленцой зонтиков тмина, снежной белизной соцветий тысячелистника, нежной голубизной одиночных цветков цикория. Доцветает белый донник, ярким малиновым огнем горит запоздалый шар татарника, серым пухом лохматятся треснувшие стручки кипрея.
Богаты тонкими нежными красками осенние травы. Но еще богаче запахами. Снизу, от земли, веет сыроватой прелью листьев, душно от крапивы, легкий древесный запах исходит от стволов дудочника, маслянисто и хлебно пахнут созревшие семянки тмина, цикория, лебеды, терпкую приятную горечь распространяет полынь. Нет только цветочного аромата. Ярко-желтые шапки рябинника, головки поздней ромашки, цветок лугового василька не привлекают ни пчелы, ни бабочки. Заросли осенних трав — пристанище птиц. Воробьи, синицы, свиристели прилетают сюда как в столовую. Ради птиц и одеревенели высокие травы, всю зиму будут стоять, не согнутся под метелями и снегами, чтобы кормить своими семенами пернатых зимовщиков.
НА СМЕНЕ НОЧИ И ДНЯ
Середина сентября. Пять часов утра.
Высоко над деревней в легких чешуйчатых облаках стоит луна. Она только-только пошла на убыль, правый нижний угол ее словно подтаял. Белый лунный свет ярок, он забивает наплывающую с востока розоватую синь медленного рассвета.
Я иду на восход, и впереди меня движется моя собственная тень. Через каждые двадцать шагов замечаю, как тень истончается, делается совсем прозрачной, вот на траве уже не заметна, лишь на желтой ржаной стерне угадывается чуть-чуть. Проходит еще минута, и тень пропадает: сила двух источников света — луны и зари — сравнялась.
В березнике матово белеют ближние стволы, а в глубине все сумеречно, зыбко, даль не просматривается, идешь — будто в сказку вступаешь: одна за другой растворяются перед тобой двери, и возникает такое ощущение, что дверям этим не будет конца, и вроде бы начинаешь робеть, хочется остановиться, подождать, но таинственная сила все влечет вперед, к последней двери, за которой должен распахнуться во всю силу светлый, радостный простор. Но прежде чем достигаю этой, желанной черты, заря успевает залить березник, молочно-розовым светом, и сказка кончается. И тогда мне становится жаль исчезнувшей сказки, которую начали, но не досказали лунная ночь и восходящая заря.
ОЗЯБШИЕ БОРОВИКИ
Небывалое дело: в сентябре, в самую грибную пору, пошел снег. Валит и валит, как будто нежданная зима заявилась. Посмотрел я на небо — не видать просвета, — накинул плащ-палатку и отправился по грибы.
Лес пестрый: на полянах белым-бело, а под березами, как под зелеными шатрами, — желтая постель из листьев. Но вот взошло солнце — и шатры потекли. Кап… кап… — застучала капель по сухим листьям, точно весна наступила.
Долго ходил я по лесу, и хоть бы один боровик на глаза попался. Уж начал было ворчать: кто-то успел до меня. Но подумал: кому охота в такую непогодь в лес тащиться?
Стал я ближе приглядываться. Грибы ведь как собираешь? Настроишься на дальний, что называется, прицел, сразу всю поляну глазом охватываешь, и, если стоит где боровик или подосиновик, мимо не пройдешь. Но зато очень легко разминешься с тем, который под ногами окажется. Обычно таким манером в бору ищут. А в березнике по-другому надо: под ноги гляди да не суетись, не старайся побольше обежать, наберись терпения.
Как только вспомнил это правило, так сразу и увидел семейку белых. Головенки у них небольшие, желтовато-коричневые, как раз под цвет опавшего листа. Вот ведь ловко замаскировались! И не вдруг бы нашел, если бы не капель. Омыло каплями шляпки, и они заблестели глянцевитой кожицей, а лист, намокая, наоборот, становился серым и жухлым, — боровики-то враз и выделились.
Присел я перед семейкой, ножик достал и только дотронулся до шляпки, так руку и отдернул. Гриб был холодный-холодный. Показалось мне, что боровикам зябко. Ну, как же, думаю, на таком-то холоде вылезти из теплой моховой постели! Срезал грибы, положил в корзину — да под палатку: отогревайтесь! И такое чудо тут случилось: один за другим потянулись в мою корзину боровики, штук пятьдесят в то снежное утро нашел.
А что ж удивительного: гриб, он тоже обхождение любит.
ПОЗДНИЙ МУХОМОР
При полном безветрии с глухого серого неба сыплется «манка». Снежинки настолько мелкие, что тают, не долетая до земли, — от тепла, излучаемого прелой листвой.
В березнике, на полянке, устланной бурыми листьями, красуется яркий молодой мухомор. Шляпа у мухомора цвета ранней вишни, с белыми крапинками по полям. Ножка матовая, стройная, с нежной манжеткой повыше колена.
Красивый поздний гриб был так похож на нарядного парня-гуляку, проспавшего ярмарку, что я сожалеючи сказал: «Бедняга, ну кому восхищаться твоей красой: зима ведь с неба сыплется!» И занес было ногу, чтобы растоптать, но что-то удержало меня.
Постоял над мухомором и устыдился своего бессмысленного побуждения. А вдруг усталый охотник мимо пройдет… Может, дровосек, заморившись, присядет покурить… Увидят — подивятся, а придет сравнение с парнем, который после ярмарки покрасоваться на улицу вышел, — улыбнутся светло и что-то приятное из своей жизни вспомнят.
Чувство красоты на то и дано человеку, чтобы жили в душе светлые желания. Не будь этого, одолела бы слепая страсть растоптать все, чего нельзя в рот положить.
РАССВЕТ В ОКТЯБРЕ
В октябре зори белые.
Медленно и робко светлеет край неба на востоке. Светлая полоса ширится и, набирая молочной белизны, гонит ночную синь к западу. На закатном краю синь сгущается до черноты — там еще царствует ночь.
На востоке ни розовинки. По белому куполу веером вытянулись дымчатые облака, словно борозды по косогору, и устремились в ту точку, откуда должно показаться солнце. Его приближение чувствуется по вспыхнувшему наконец розовому пятну повыше горизонта. Похоже, будто в горниле невидимой кузницы сквозь слой угля прорвалось пламя, и отсвет его заиграл на кровле. Но кузнец не дал разыграться огню, подкинул свежего угля — и
