Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Не так ли и в человеческой дружбе? Если ты в силах выдержать черные дни размолвки, ссоры, если готов ради друга оставаться «кустом», — будете сильными оба: и он и ты. А коль потянешься вверх, подминая других, станешь хоть и деревом, но одиноким, топор судьбы-дровосека непременно изберет тебя, а сухая земля одиночества не напоит твоих корней, и не дадут они побегов.
ОКНА НА ВОСХОД
В избе еще по-ночному темно, а стол у кухонного окна уже высветлился настолько, что можно чистить картошку, затворять оладьи, помыть собранные с вечера огурцы. Небо только намекнуло на рассвет, и любую другую работу делать без света еще нельзя, но готовиться к стряпне можно: окна на восход позволяют.
Сколько я помню себя в детстве, мне никогда не удавалось встать раньше матери. Как бы рано ни проснулся, она уже у стола. Приготовив все, что нужно, она затопляет печь, и тогда уже свет зари вместе с отблесками огня, растолкав по углам остатки ночи, будят всю семью. К тому часу, когда отцу идти на конюшню, а нам в школу, печь истоплена, завтрак готов — никто не задержан.
В деревне о работнике, судят не по тому, когда он спать ложится, а по тому, когда встает. А раньше работника всегда встает хозяйка. Для нее-то и ставилась изба так, чтобы кухонное окно смотрело на восход.
Я живу в старой избе, и хотя особой нужды вставать рано у меня нет, все равно подымаюсь чуть свет: будит проникающая в окно заря. Окно передает все, что происходит на небе. Посерело небо — в избе начинает таять ночной сумрак; заалела, заполыхала заря — розовыми стали печь, стол, посуда на полке; а уж солнце взошло — так все целиком и вкатилось в избу. Не улежишь, не усидишь, руки сами просят работы. О настроении и говорить нечего: любая печаль, неудача, хворь, что мучили с вечера, сейчас забыты, наступающий день встречаешь со светлой надеждой.
Сколько видывал я русских деревень, все они поставлены так: половина окон на восход. А нынче мода пошла иная: деревня, застраивается на манер города — поквартально. Тут уж окна куда пришлись. Говорят, в век электричества не все ли равно куда окнам смотреть? Так-то оно так, но электричество зажигать приятнее все-таки вечером, а вставать, право, лучше с солнцем. Красивее и полезнее.
ВО ДВОРЕ
Что-то разбудило меня в четыре утра. Оделся. Вышел на улицу. Полная луна стоит в чистом небе. Метель, наработавшись за ночь, улеглась, оставив высокие сугробы. Кругом такая тишина, что речной перекат, не слышный днем, кажется далеким поездом.
Что-то смутное томит меня. Будто работа какая не сделана. Отворяю дверь во двор. Тепло и уютно. Пахнет сеном и дровами. Еще конским потом от хомута и дегтем от сбруи. Но ведь тут, я знаю, никогда не висело ни хомута, ни уздечки. Откуда же запахи?
Это проснулось во мне детство.
Через дверь проникает луна. Я слоняюсь по двору. То доску переставлю, то поправлю выпершее полено. Тянет взять в углу кошель, набить сеном и нести в хлев, положить охапку в ясли и стоять и слушать, как жует скотина, угадывать, глядя на коровьи бока, время отела, подсчитывать овечий приплод и радоваться, что вот, если все будет хорошо, шерсти хватит, чтобы сменить и себе и ребятам валенки, а мяса — и на базар и на приварок.
У меня на дворе пусто, я никогда не водил скотины. Отчего же такое приходит на ум? Это проснулись во мне когда-то слышанные заботы отца.
На моем дворе не пахнет скотиной. Теплый дух я улавливаю от соседского двора. Слышу, как хлопнул сосед дверью, зажег в хлеву свет, ворчит на кого-то. Он делает то, что во мне живет лишь воспоминанием: набивает корзину сеном, несет корове…
Сколько стоять в деревне двору, столько водиться в нем скотине, столько выходить по утрам хозяину и смотреть, и слушать, и предполагать, какой приплод будет к весне. А как выведется на дворе скотина, так и хозяин — не крестьянин.
ПОКОЙ
Рано утром перед восходом солнца деревенская улица полна редчайшим покоем. Еще дремлют сады, молчаливы избы, неподвижна пыль на дороге, стынет под окнами трактор. Все замерло в сладком оцепенении перед готовой вот-вот пробить минутой пробуждения.
И если бы вдруг по какой-то причине минута не пробила, сладкий покой обратился бы в омертвление.
И душе человека, как всему сущему, нужны лишь мгновения покоя. Превратятся мгновения в часы и дни — наступит паралич желаний. Нормальное состояние души — стремление и мятежность.
ОБЖИТОЙ ДОМ
Когда подступает боль, я ложусь и гляжу на стены. Стены моей избы старые, бревна потемнели, в трещины и пазы набилась пыль и спрессовались запахи долгой жизни, что протекла здесь. В углу висит пучок травы-душицы, в вазе на столе — ветка вереса, от печки веет теплым кирпичом и березовым углем, пять свечей в подсвечнике, которые я держу на случай отключения электричества, источают аромат растопленного пламенем воска. Пахнут вещи, пахнет мытый с речным песком пол, пахнет куртка, в которой я хожу в лес, сквозь окна пахнет цветущей яблоней с сада и вспаханным полем из-за реки. Запахи сменяют один другой, много лет они повторяются, но не уходят совсем, их вбирают, впитывают старые стены, хранят в щелях и пазах, и сейчас, в минуты тяжкой боли, отдают мне, и я обостренным до чрезвычайности обонянием ловлю их, как эликсир, и чувствую, как выравнивается сбившееся с ритма сердце, сильнее в жилах ток крови, и проясненным умом понимаю, что действительно в родной избе и стены лечат.
Новый дом — еще не дом. Вот когда стены вберут в себя запахи нашей жизни, когда скажем: дом обжитой, тогда способен он будет исцелять и тело и душу. Новый дом — всего лишь надежда, старый — целительная память.
АПТЕКА У КРЫЛЬЦА
В десяти шагах от моего крыльца старая печина. Изба сгорела в войну, хозяин построился на новом месте, а печину заселил бурьян. Я взял косу и собрался скосить. Идет соседка, бабка Маня, и говорит:
— На сердце жалишься, а лекарство губишь! Гляди, сколь пустырника тут. — И показала мне пустырник, из которого сердечные капли делают.
Вечером друг приехал, директор совхоза.
— Великолепный запах! Медовый. Уж не пчел ли завел?
Я кивнул на высокие
