Проклятая игра - Клайв Баркер

Это было, возможно, правдой. Европеец заглотил ее целиком, поместил ее куда-то в глубину, где он держал свои самые любимые вещи. В то место, где был источник нуля, который давил на него на Калибан-стрит. Перед лицом такого вакуума он, наверное, съежится — тогда ни о каком восстановлении не может быть и речи. Такое место, — говорил зуд, — такое жуткое место. Хочешь взглянуть?

— Нет.

Давай, посмотри! Взгляни и трепещи! Взгляни и уймись! Ты хотел знать, чтоон такое, так вот — сейчас ты увидишь.

«Я не слушаю», — подумал Марти. Он сосредоточился, в хотя как на Калибан-стрит, здесь не было ни верха, ни низа, ни переда, ни зада, он почувствовал, как снижается. Было ли это лишь метафорой, когда он представлял Ад точкой? Или он просто пробирался по внутренностям Европейца к его кишкам, где была спрятана Кэрис?

Конечно, ты никогда не выйдешь обратно, — усмехнулся зуд. — Нет, если ты уж попал сюда. Обратной дороги нет. Он никогда не высрет тебя. Ты останешься запертым здесь раз и навсегда.

—Кэрис вышла, — возразил он.

Она была в его голове, — напомнил ему зуд. — Она вошла через его библиотеку. А ты влез в навозную кучу иглубоко, о да, друг мой, оченьглубоко.

— Нет!

Наверняка.

— Нет!

Мамулян помотал головой. Она была наполнена странной болью и голосами. Или это всего лишь прошлое болтает с ним? Да, прошлое, это оно жужжало и гудело в его ушах эти последние недели громче, чем за предыдущие десятилетия. Как только его мозг начинал бездействовать, История начинала притягивать его к себе, и он возвращался в монастырский двор к падающему снегу, и справа от него дрожа стоял мальчик барабанщик, и паразиты уползали с остывающих тел. Две сотни лет жизни сжались в последовательность нескольких моментов. Если бы выстрел, убивший палача, опоздал на несколько секунд, топор опустился бы, голова его скатилась и века, в которых он жил, не удержали бы его, да и он не вместил бы их.

Но почему круг этих мыслей вернулся сейчас, когда он посмотрел на Энтони? От этого события его отделяло сто семьдесят лет и тысячи миль. «Мне не грозит опасность, — упрекнул он сам себя, — так почему же я дрожу? Брир балансирует на краю полного разрушения — уничтожить его легкая, хоть и неприятная, задача».

Он кинулся внезапно, его здоровая рука схватила Брира за горло прежде, чем тот успел среагировать. Изящные пальцы Европейца вонзились в желеобразную гнилую плоть Брира и сомкнулись вокруг его пищевода. Затем он резко дернул. Добрая половина шеи Брира оторвалась с потоками жидкости и гноя. Послышался звук, словно где-то выпускали пар.

Чэд зааплодировал с сигарой в зубах. Том перестал хныкать и из угла, где он свалился, тоже наблюдая за битвой. Один человек дрался за жизнь, другой — за смерть. Аллилуйя! Святые и грешники, все вместе.

Мамулян отбросил слизистый ком. Несмотря на огромные повреждения, Брир все еще стоял.

— Мне что, разорвать тебя на куски? — спросил Мамулян. Только он заговорил, что-то зашевелилось в нем. Девушка все еще боролась со своим заключением?

— Кто там? — мягко спросил он.

Кэрис ответила. Не Мамуляну, а Марти. «Здесь», — сказала она. Он услышал. Хотя нет, не услышал — ощутил. Она призвала его и он последовал за ней.

Зуд в Марти был на седьмом небе. Слишком поздно, чтобы помочь ей, — сказал он, — слишком поздно для всего.

Но она была уже близко, Марти знал это, ее присутствие прогнало панику. «Я с тобой, — сказала она. — Теперь нас двое».

Зуд не унимался. Он смеялся над мыслью о побеге. Вы пойманы здесь навсегда, — сказал он, — лучше смириться с этим. Еслиона не может выйти, как сможешь ты?

Двое, сказала Кэрис. Теперь нас двое. В самый непрочный из моментов, он уловил смысл ее слов. Они были вместе, и вместе они были больше, чем просто сумма их частей. Он думал об их слитых организмах — физическом акте, который был метафорой этого другого единения. Он не понимал этого до сих пор. Его разум восторжествовал. Она была с ним — он с ней. Они были одной невидимой мыслью, представляя друг друга собой.

Пошли!

И Ад раскололся — у него не было иного выбора. Вокруг все распадалось на куски, пока они выхватывали себя из объятий Европейца. Они ощутили несколько чудесных мгновений существования в едином разуме, и затем сила тяготения — или какой-нибудь другой закон, действовавший в этом состоянии, — вступила в свои права. Настало разделение — жестокое исторжение из скоротечного Эдема, и они понеслись к своим собственным телам; слияние завершилось.

Мамулян ощутил их бегство как рану более травматическую, чем любую из нанесенных до этого пор Бриром. Он прижал палец к губам, выражение жалобной потери появилось на его лице. Брир, казалось, уловил намек — его момент настал. В его разжиженном мозгу спонтанно сформировалась картина — словно одна из зернистых фотографий его альбома, только эта картина двигалась: падал снег, языки пламени плясали над жаровней.

Мачете в его руке отяжелело в течение секунды — теперь оно скорее было как топор. Он поднял его — и его тень упала поперек лица Европейца.

Мамулян взглянул на изуродованные останки Брира в узнавание пришло к нему: он увидел как все шло к этому моменту. Сгибаясь под тяжестью лет, он тяжело рухнул на колени.

Как только он сделал это, Кэрис открыла глаза. Это было мучительным, тяжелым возвращением, более ужасным для Марти, чем для нее, привыкшей к «чувствованию». Но все же никогда не было до конца приятно ощущать, как дух опутывают мускулы и мясо.

Глаза Марти тоже раскрылись и он взглянул на тело, которое занимал — оно было тяжелым и спертым. Большинство его составляющих — кожа, волосы, ногти — было мертвым материалом. Его собственное существо вызвала в нем чувство отвращения. Нахождение в таком состоянии было лишь пародией на ту свободу, которую он только что вкусил.

Он начал подниматься из своего распластанного положения с легким стоном омерзения, словно бы он, проснувшись, обнаружил свое тело покрытым насекомыми.

Он поискал глазами Кэрис, чтобы убедиться в воскресении, но ее внимание было поглощено видом, недоступным для Марти из-за частично закрытой двери.

Она наблюдала зрелище, которое она откуда-то знала. Только точка наблюдения была другой, я ей потребовалось немного времени, чтобы распознать эту сцену: человек на коленях с выставленной напоказ шеей, руки чуть расставлены, пальцы слегка вывернуты в универсальном жесте покорности; палач с неясным лицом, поднимающий лезвие, чтобы обезглавить свою ждущую жертву, кто-то смеющийся рядом.