Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Однако прежде всего Марксу нужно было на время уйти в подполье — не по политическим, а по финансовым причинам: врач, который лечил Муша и преследовал Маркса, требуя оплаты счетов, выследил его в Камбервелле. Маркс написал Энгельсу письмо в нехарактерном для него стиле «плаща и кинжала», разъяснив, что семья останется у Имандта, а сам он инкогнито уедет в Манчестер {31}.

Маркс оставался у Энгельса до декабря, а потом тайком вернулся на Дин-стрит, где заперся в квартире, опасаясь наткнуться на доктора или коллекторов {32}. Это добровольное заключение закончилось, когда Женни получила 150 фунтов, свою часть дядиного наследства. Маркс не успел найти другую квартиру, поэтому, когда Имандт вернулся в Камбервелл, Женни и дети крайне неохотно вернулись туда же, на Дин-стрит {33}, и Маркс расплатился со всеми «враждебными силами», которые буквально взяли дом в осаду, как только заметили прибытие семьи {34}.

Кроме того, их ждал Пипер. Пока они были в отъезде, несчастный влюбленный открыл для себя музыку Вагнера, который приезжал в Лондон чуть раньше в этом же году {35}, и Пипер решил, что сможет поднять упавший дух семьи, исполнив несколько вещиц композитора. Маркс рассказывал Энгельсу, что был в ужасе от этой «музыки будущего» {36}. Но если попытка Пипера взбодрить семью с помощью музыки не удалась, то сам он был отличным тонизирующим средством. Эти первые недели в Лондоне и первое Рождество без Полковника Муша были бы гораздо тоскливее, если бы не эскапады Пипера.

Однажды, когда он давал урок девочкам, ему пришла записка. Незнакомая рука, написавшая приглашение на рандеву, явно была женской, и это обстоятельство буквально довело Пипера до исступления. Он показал записку Женни, и она сразу узнала почерк Элеонориной няньки-ирландки. Ее вряд ли можно было назвать женщиной мечты Пипера, и вся семья дружно веселилась на этот счет. Однако, джентльмен до мозга костей, Пипер на свидание пошел, видимо, не желая разочаровывать леди {37}.

На самом деле за прошедший печальный год Пипер стал более практичным и разумным человеком. Человек, которого Женни называла «Байрон из Сохо» {38}, пришел к заключению, что по-настоящему счастлив он может быть, только если найдет жену с достаточным количеством денег, чтобы преодолеть трудные времена. Держа в голове эту мысль, он отправился соблазнять дочь зеленщика, которую Маркс называл «сальная свеча в зеленых очках… без грамма мяса на костях». Она уже давно была влюблена в Пипера, поэтому он без обиняков отправился к зеленщику, объявил, что любит его дочь, и потребовал кредит для обеспечения своих насущных потребностей и того славного будущего, которое он, без сомнения, ей обеспечит. Он попросил у будущего тестя для начала 20–40 фунтов и заверил, что женится на его дочери в благоприятный момент {39}.

Ответ от зеленщика пришел в письменной форме, на адрес «Дин-стрит, 28»: он запретил Пиперу когда-либо появляться на пороге его дома. Затем в квартире Маркса появилась тощая молодая леди и предложила Пиперу бежать вместе. Однако Пипер был не настолько заинтересован в костлявой фройляйн, тем более что сама она была бедна, поэтому роман быстро сошел на нет {40}. Тем не менее Женнихен и Лауру очень позабавила эта романтическая комедия, разыгравшаяся в их квартире. Женнихен называла Пипера «Бенедикт — женатый человек» из шекспировской пьесы «Много шума из ничего», пока Лаура, которой исполнилось 10, не поправила ее, сказав, что Бенедикт был остроумен, а Пипер — просто клоун, причем клоун без гроша в кармане {41}.

Наследство дядюшки позволило семье Марксов прожить без долгов всю зиму. Теперь в письмах Энгельсу Маркс если и упоминал про деньги, то только в отношении торговли и финансов, а не своих личных проблем.

С помощью Фердинанда фон Вестфалена Женни получила паспорт, чтобы поехать в Трир вместе с детьми и Ленхен весной 1856 года {42}. Поводов для поездки было два. Мать Женни болела, а самой Женни и детям не терпелось уехать с Дин-стрит. Они оставили Лондон 22 мая и планировали отсутствовать в течение 3–4 месяцев {43}. Можно было бы предположить, что, оставшись наедине с Пипером, без Женни и детей, Маркс воспользуется возможностью беспрепятственно поработать — но уже через день после их отъезда он решил, что не может здесь оставаться, и стал строить планы побега.

Он сообщил Энгельсу, что доктор рекомендовал ему сменить городской воздух на более здоровый, чтобы свести к минимуму повторяющиеся приступы печеночной колики {44}. Кроме того, в его письмах чувствуется, что Марксу нужно сменить обстановку для психологического восстановления. В самом деле, в письме Энгельсу от 23 мая видно, как быстро Маркс буквально рассыпается на куски, когда рядом нет семьи, чтобы отвлечь его. Он с головой уходит в Шекспира и рассказывает Энгельсу, как его заинтересовало слово «hiren» в «Генрихе IV». Он высказывает сомнение, что Сэмюэл Джонсон был прав, интерпретируя «hiren» как «сирена». А может быть, спрашивает Маркс, это игра слов? «Hure» или «whore», «шлюха» — и «сирена»? А возможно, это «heoren», родственное «hearing» — «слушающий»? После этого он заключает: «Ты сам видишь, в каком угнетенном состоянии духа я нахожусь сегодня — по тому громадному интересу, который я демонстрирую в данном вопросе» {45}.

Чтобы иметь возможность работать (то есть иметь возможность жить), Марксу был необходим якорь в лице Женни и его детей. Он мог сосредоточиться только посреди семейного шума и гама. Всю свою жизнь он мечтал находиться только в их обществе. Этот человек, с 17 лет посвятивший себя борьбе за счастье всего человечества, не мог заставить себя сесть за письменный стол в отсутствие женщины, которая возглавляла его невеликое домашнее царство. Он особенно ждал свою Женни. Она была не только другом и любовницей, она была человеком, чей интеллект работал на одной волне с его интеллектом, чья душа была созвучна его душе с тех самых пор, как 13 лет назад начался их медовый месяц. Ни сердце, ни голова Маркса не работали без Женни.

К началу июня он был уже совершенно не в состоянии переносить свое одиночество и отправился вместе с Пипером в Гуль, а затем, уже в одиночестве, в Манчестер, чтобы побыть там с Энгельсом, который только что возвратился из Ирландии вместе с Мэри {46}. По дороге от Дублина до Галоуэя Энгельс наблюдал опустевшие земли, обезлюдевшие из-за голода и наводненные английскими военными и полицией. Он описывает деморализованное состояние населения: «Они раздавлены политически и промышленно, все — от крестьянина до буржуа-землевладельца». Проклиная Вестминстер, Энгельс пишет: «Так называемая свобода английских граждан основана на подавлении колоний».

В знак солидарности Энгельс ныне щеголял с огромными усами, популярными среди обедневших ирландских аристократов. К ним он добавил пышную бороду — в противовес своим гладко выбритым коллегам-англичанам, — и она закрывала даже воротничок и галстук {47}. (К этому времени борода Маркса была коротко подстрижена.)