Птицелов - Юлия Остапенко

Марвин молчал. Улыбка Лукаса стала шире, как будто он снова почувствовал себя в привычной колее.

— Ну и теперь объясни мне, малыш, какого беса ты, получив в полное своё распоряжение мою дочь, не воспользовался этим? Неужто так ничему и не научился?

«Научился ли я?.. Хороший вопрос, сэйр Лукас. Почему я не убил Рысь… так, как вы убили Гвеннет? Тоже отличный вопрос. Я ведь думал об этом — только в отношении не Рыси, а вашей давней возлюбленной, месстрес Ив из Мекмиллена. Возможно, вы ещё помните её… думаю, что помните, потому что она-то вас помнит даже слишком хорошо. И, знаете ли, мессер, она ведь была в моих руках. Она и её сын — а может быть, ваш сын? И, может быть, он дорог вам более, чем ваша дочь, которую вы только что сами убили? Отчего-то мне кажется, что так… нет, я знаю , что так. И знал всегда. Зачем мне было убивать Рысь, которая ничего для вас не значила, — когда я не тронул тех, чья смерть действительно смогла бы ударить вас… ударить вас так, как вы всё время бьёте меня.

Ну что, мессер, сказать вам всё это, что ли, и выйти из этой схватки победителем? Растоптать вас сейчас, после того как вы меня снова спасли? Показать, что я понял вас, я наконец-то понял вас и не отомстил вовсе не потому, что не понимаю, а потому, что вы мне омерзительны… мессер?

Научился ли я чему-то, спрашиваете вы? О да. Кажется, да. Только вряд ли у вас».

Он сказал вовсе не то, что подумал, хотя знал, как воспримет Лукас его ответ — сказал просто потому, что это было правдой:

— Она была глупая, но смелая. Не очень умелая, но ловкая… и весёлая, и очень верная. Она была язычница и поносила Единого, но знала о преданности больше, чем некоторые патрицианцы…

Лукас фыркнул.

— Не надоело меня стыдить, а? Плащ, кстати, можешь оставить себе. Тебе идёт. Рожу только ещё попостнее сделай, и в самый раз, хоть на проповедь.

— Рысь… Милла. — Марвин почти заставил себя произнести её имя. — Она шпионила за мной, но это вы ей велели, а она не могла отказать. Потому что она вас любила.

— Я знаю, — сказал Лукас. Марвин, наверное, убил бы его, если бы он сейчас улыбнулся, но он не улыбнулся.

— Знаете… А если знаете, почему же дали ей умереть? Почему даже не попытались спасти?

— Не начинай снова! Я спросил…

— Я помню, что вы спросили. Вы спросили, с чего это в мою дурную башку взбрела блажь оставить вашу дочь в живых. И зная вас, сэйр Лукас… — он невольно улыбнулся, когда Лукас вздрогнул при этих словах. — Зная вас, я легко поверю, что вы предполагали это, когда подсылали её ко мне. Вы думали… вы хотели , чтобы я её убил.

— Я этого ждал, — помолчав, признался Лукас.

— Ну конечно. То-то удивились, увидев нас в Нордеме вместе. И поэтому так легко её бросили. Для вас-то она уже была всё равно что мертва. Только от моей руки. А видите, как вышло — всё-таки не я её убил, а вы.

— Гвеннет припомнилась? — приподняв бровь, осведомился Лукас.

Это был удар ниже пояса. Марвин задохнулся и уставился на него. Спокойствие, понемногу перераставшее в торжество, разом слетело с него, будто шапка, сбитая постыдной затрещиной. Лукас наблюдал за ним, чуть прищурясь, и Марвин с ужасом осознал, что всё-таки послушно позволил впутать себя в его игру, вступил в словесный поединок, стал доказывать, кто виноват, кто на этот раз победил… И он опять хотел победить, хотя только что думал, что Ив вынудила его от этого отказаться. Выходит, нет?

Выходит, Лукас всё-таки прав? И я такой же, как он… просто моложе и глупее?

— Нет, — сказал он и, когда улыбка Лукаса стала шире, отчаянно замотал головой, не желая, чтобы Лукас воспринял это слово как ответ на свой вопрос. — Нет, я не стану… Вы спросили про Рысь. А я всё не мог понять, что ей нужно от меня… от меня, а не от вас. От вас ей хотелось только немного вашей любви, вот и всё.

— Любви, — с отвращением сказал Лукас. — Ох, Марвин… а впрочем, в твоём возрасте это простительно. Только если станешь злоупотреблять, дамы могут счесть тебя пошляком.

— Зачем вы это говорите?

— Затем, что ты меня разочаровал, — сказал Лукас и сел прямо. Он смотрел на Марвина снизу вверх, и в его взгляде было столько тоски, а в тоске — столько фальши, что Марвин ощутил приступ тошноты. — Ты так ничему и не учишься. Ну подумай сам, какое всё это имеет значение? Ты вляпался в дерьмо, причём не в первый раз, и только единожды за всё время, что я наблюдаю за тобой, повёл себя как следует — в Балендоре. Ты тогда сделал всё, чтоб победить, и должен был почувствовать бессмысленность такой победы. Чего ж ты и теперь пытаешься выйти из говна святым? Признай наконец, что главное сейчас было выжить, просто выжить и всё, так на хрена тебе сдалось остальное?

Марвин молчал долго. Дольше, чем мог себе позволить, если хотел выиграть эту битву. Но он ведь не хотел её выиграть.

Это вообще не было битвой. С самого начала не было.

— А если признаю, — сказал он, — то что?

Лукас какое-то время смотрел на него. Потом сказал совсем другим тоном:

— Марвин, да ты пойми наконец. Никто из нас не ушёл бы из Нордема живым. Ни ты, ни я, ни она. Нас бы не выпустили.

— Выпустили бы. Сэйр Лайам обещал…

— Да толку-то с твоего сэйра Лайама? Ты к нему хоть присматривался, благородная твоя башка? Он же не в себе. Совсем, видать, очумел после смерти герцогини. В этом форте пять минут до бунта, и мне вовсе не хотелось, чтобы именно наши шкуры стали для него поводом, к чему всё и шло.

— Они обещали, к тому же…

— Ты слышишь меня вообще или нет? — Лукас выпрямился и, упершись ладонями в колени, раздраженно посмотрел на Марвина. — Говорю тебе, сразу по окончании обряда Ойрек захватил бы в форте власть. Ты думаешь, почему я не хотел, чтобы он там присутствовал? Слишком удобно ему было бы — прирезать Лайама, а свалить на нас.

— Но им же… им же нужно ваше… и моё свидетельство…

— Лайаму нужно. Он хоть и сбрендил, но кое-что понимал. А из Ойрека политик такой же, как и делец. Небось, теперь продаст ребёнка Мессеры первому, кто побольше заплатит.

Марвин замер, будто громом поражённый. Эта очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Больше того — он как будто совсем забыл, что младенец, надрывавшийся криком на его руках — его король… будущий король, а впрочем, какая к Ледорубу разница.

Он отрешённо ощупал свой пояс, потом огляделся по сторонам.

— Где моё оружие?

— На беса оно тебе? — проворчал Лукас. — Может, мне ещё спиной к тебе повернуться, чтоб тебе попривычней бить было?

— Дайте мне меч. Я… потом вам верну.

— Что ты несёшь?

Единый, он сам не знал, что. Поэтому сказал только то, в чём был совершенно уверен: