К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Судьи, за 5 – 10 минут приговаривавшие людей к длительным срокам заключения или к расстрелу, прокуроры, дававшие санкцию на арест, – все они хорошо знали, что творят произвол. Но они предпочитали сами творить произвол, чем становиться его жертвами. «Без щемящего душу трепета, – писал в своих мемуарах бывший военный прокурор Ишов, – нельзя вспоминать работавшую во втором отделе Главной военной прокуратуры Соню Ульянову. Все дела, сфабрикованные в НКВД на честных советских граждан, проходили через окровавленные руки женщины, готовой переступить через горы трупов честных коммунистов во имя сохранения собственной ничтожной жизни».

Достаточно ясно представляли себе, с какими людьми они имеют дело, почти все начальники лагерей и большая часть офицерского состава, но относились к заключенным с чрезмерной и даже подчеркнутой жестокостью.

Могут спросить: что превращало многих (хотя и не всех) работников НКВД в садистов? Что заставляло их преступать все законы и нормы простой человечности? Ведь многие из них были в свое время, казалось бы, неплохими людьми, и они не по призванию, а по партийной или комсомольской путевке пришли в органы НКВД! Здесь было несколько причин. Пожалуй, главная из них – страх перед вполне реальной угрозой самому оказаться в положении заключенного. Этот страх заглушал все иные чувства. «Если многие арестованные, – сказал мне один весьма информированный собеседник, – из страха перед расстрелом или пытками почти без сопротивления давали на следствии любые показания, идя таким образом на сотрудничество с органами НКВД, то тот же самый страх сковывал и большинство работников НКВД». Во-вторых, как мы уже говорили выше, в органах НКВД шел особый отбор: одни работники, немного умнее и гуманнее других, отсеивались, другие, самые худшие и невежественные, оставались. Специально исследуя этот вопрос «о волчьем племени палачей» (в первой части «Архипелага»), А. И. Солженицын показывает, что большую часть работников карательных органов уродовала и развращала та безграничная власть над людьми, и особенно над заключенными, которой наделил чекистов режим Сталина. Вспоминая, как сам он, Солженицын, изменился, получив звание офицера в армии и власть над людьми, как много мелких и подлых поступков совершил он лишь потому, что имел власть, как еще в институте вербовали его поступить не только в военное училище, но и в училище НКВД, Солженицын восклицает:

«Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове – может быть, у Берии я вырос бы как раз на месте».

Солженицын приводит слова Л. Н. Толстого о развращающем влиянии материальной власти. Ф. М. Достоевский также писал в своих «Записках из Мертвого дома»: «Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека… кто испытал и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, …тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может грубеть и отупеть от привычки до степени зверя. Кровь и власть пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен» [419] .

Нельзя не отметить, что во времена Сталина для НКВД специально готовили работников, способных выполнить любой, даже самый преступный приказ. Известно, например, что в специальные «бригады», пытавшие по назначению следователя арестованных, включали обычно не только заматерелых палачей, но и 18 – 20-летних курсантов из школ НКВД. Их водили на пытки, как водят студентов-медиков в анатомический театр.

Часть работников НКВД была уничтожена еще во времена Сталина. Некоторых наказали в 1953 – 1957 гг. Но очень многие из этих людей отделались легким испугом – их сместили с занимаемых ими постов и отправили на пенсию или на другую работу. В большинстве случаев свои преступления они объясняли и объясняют тем, что руководствовались приказами свыше. Можно напомнить в этой связи, что Международный военный трибунал в Нюрнберге в решениях, под которыми стоит и подпись представителя Советского Союза, указал, что приказы, противоречащие основным правилам морали, попирающие нравственные веления, на которых зиждется человеческое общество, разрушающие самые основы человеческого общежития, не могут служить ни моральным, ни юридическим оправданием для тех, кто выполняет эти приказы.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРИЧИНЫ И УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И УТВЕРЖДЕНИЯ СТАЛИНИЗМА

9 О ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ СТАЛИНА ЗА ОРГАНИЗАЦИЮ ТЕРРОРА 1937 – 1938 гг.

Террор 1937 – 1938 гг. казался многим советским людям не только страшным, но и непонятным бедствием, вокруг которого сразу же стало возникать множество версий и легенд. Чаще всего это были не столько по иски истины, сколько попытки уйти от истины, найти какую-то формулу, ко торая помогла бы сохранить веру в партию и Сталина. Ниже будут рассмо трены некоторые из этих легенд.

СТАЛИН И РУКОВОДСТВО РЕПРЕССИЯМИ 1937 – 1938 гг.

Одна из наиболее распространенных версий состояла в том, что Ста лин ничего не знает о той волне террора, которая захлестнула Советский Союз, что от Сталина скрывают правду, что все эти преступления соверша ются за его спиной.

Конечно, было нелепым полагать, что Сталин, обладая безграничной властью, не знает об арестах и расстрелах членов ЦК и Политбюро, наркомов и секретарей обкомов, высших военных и хозяйственных руководителей, крупнейших писателей и ученых. Но такова уж особенность сознания, ослепленного верой в некое высшее существо. У этого сознания имеется своя логика: все хорошее оно связывает с деятельностью своего божества, а все плохое с трудами сатаны. Именно этими особенностями религиозного сознания можно объяснить появление версии о неведении Сталина. «Мы думали, – писал в своих мемуарах И. Г. Эренбург, – вероятно, потому, что нам хотелось так думать, что Сталин не знает о бессмысленной расправе с коммунистами, с советской интеллигенцией». Эренбург рассказывает о встрече с Пастернаком, который «размахивал руками среди сугробов и повторял: "Вот если бы кто-нибудь рассказал про все Сталину!" Мейерхольд тоже повторял: "От Сталина скрывают"» [420] .

Весьма характерен для того времени разговор комиссара 29-й стрелковой дивизии Ф. А. Стебнева с военкомом Вяземского участка А. Я. Ведениным, будущим комендантом Кремля. «Что творится, Андрей Яковлевич? – встретил меня Стебнев. – Что творится? – Он нервно ходил по комнате. – Я не верю, что в партии столько врагов. Не верю. Может быть, в каком-то высоком звене партии, в органах безопасности сидят не наши люди? Похоже, что партийные кадры уничтожают сознательно. Я даю голову на отсечение, что Иосиф Виссарионович не знает об этом. Сигналы, жалобы, протесты перехватываются и до него не доходят. Надо добиться, чтобы Сталин узнал об этом. Иначе – гибель. Завтра возьмут тебя, а за тобой и меня. Молчать нельзя» [421] .

И таким же было мнение тысяч других ответственных и рядовых членов партии. «Когда меня арестовали, – говорила на XXII съезде КПСС Д. А. Лазуркина, в прошлом ответственный работник Ленинградского обкома, – я почувствовала ужас, не за себя, а за партию. Я не могла понять, за что арестовывают старых большевиков... Я объясняла себе, что в партии случилось что-то ужасное, очевидно, вредительство. И это не давало покоя. Ни на одну минуту, когда я сидела два с половиной года в тюрьме и когда меня отправили в лагерь, а после этого в ссылку... я ни разу не обвиняла тогда Сталина. Я все время дралась за Сталина, которого ругали другие заключенные... Я говорила: "Нет, не может быть, чтобы Сталин допустил все это, что творится в партии. Не может этого быть"» [422] .

Философ А. Кольман был арестован уже через несколько лет после войны. Он оказался в одной камере с маршалом авиации Г. А. Ворожейкиным, участником Первой мировой, Гражданской и Отечественной войн. Находясь на крупных должностях, Ворожейкин часто встречался со Сталиным и именно его обвинял в массовых репрессиях. В своих мемуарах А. Кольман писал: «Я пытался убедить Ворожейкина, что он глубоко ошибается. Его ослепляет вполне понятное чувство личной обиды, тем более сильное, чем больше его, Ворожейкина, заслуги. Он смотрит на все эти ужасные события субъективно, а не с единственно правильной точки зрения, как на исторический процесс, вызванный классовой борьбой. Не в личности Сталина дело. Сталин – гениальный теоретик и революционный вождь. Он такой же продолжатель дела Ленина, как Ленин был продолжателем дела Маркса и Энгельса. Но Сталин, так же, как и мы, стал жертвой пятой колонны. Империалисты, убедившись в безуспешности своих попыток покончить с Советским Союзом извне, интервенцией и войной, пытаются уничтожить его изнутри, через своих агентов, таких, как Ягода, Ежов и Берия» [423] .