Отверженные - Виктор Гюго

— Вот как я его спас!

И бедняга зарыдал, говоря сам с собою, — ошибочно думают, что монологи не в нашей натуре. Сильное волнение часто выражается вслух.

— Во всем виноват дядя Метиенн. С какой стати было умирать этому дураку? Какая надобность была издыхать как раз тогда, когда этого от него не ждали? Из-за него погиб господин Мадлен! Вот лежит он в гробу, и уж на кладбище снесен. Все готово. Да и возможно ли выделывать такие штуки? Есть ли тут здравый смысл? Господи боже мои. Вот он и умер! Ну, теперь что я стану делать с его девочкой? Что скажет торговка? Шуточное ли дело, чтобы такой человек да так умирал? Как я подумаю, что он сам полез под мою повозку! Господин Мадлен! Как бы не так! Он задохнулся. Ведь я ему говорил! Он не хотел мне верить. Ну, вот теперь! Славно распорядились! Умер мой дорогой, добрейший из добрых созданий Божиих. А малютка-то его! Ну, хорошо же, я туда не вернусь вовсе. Останусь здесь. Выдать такую штуку! Старые дураки! Но каким это образом он пробрался в монастырь? С этого все и началось. Таких вещей нельзя делать. Господин Мадлен! Господин Мадлен! Господин Мадлен, господин мэр! Не слышит. Вот и выпутывайся!

Он рвал на себе волосы.

Вдали из-за деревьев слышался пронзительный скрип. Запирали кладбищенские ворота.

Фошлеван нагнулся над Жаном Вальжаном; вдруг он отскочил и подался назад, насколько позволяло пространство ямы. Жан Вальжан раскрыл глаза и смотрел на него.

Вид смерти страшен, но видеть воскрешение столь же ужасно. Фошлеван словно окаменел, бледный, растерянный, взволнованный всеми этими разнообразными ощущениями, не зная, с кем имеет дело — с живым человеком или с мертвецом, он глядел на Жана Вальжана, который, со своей стороны, тоже уставился на него.

— Я было задремал, — проговорил наконец Жан Вальжан и сел в гробу.

Фошлеван кинулся на колени.

— Пресвятая Богородица! Как вы меня напугали!

Он вскочил и воскликнул:

— Спасибо вам, господин Мадлен!

Жан Вальжан был лишь в обмороке. Свежий воздух привел его в себя. Радость — отлив ужаса. Фошлевану было почти столь же трудно прийти в себя, как и Жану Вальжану.

— Так вы не умерли! Ах, какой же вы умница! Я так громко звал вас, что вы и очнулись. Когда я увидел вас с закрытыми глазами, я подумал про себя: ну, кончено, он задохнулся. Я готов был с ума сойти, я был близок к помешательству. Меня посадили бы в Бисетр. Что бы я делал, если бы вы умерли? А малышка-то ваша! Вот бы моя торговка удивилась! Прямо кидают ей ребенка на руки, а дедушка умирает ни с того ни с сего. Вот так история! Святые угодники, какая оказия! Ну, да вы живы, вот что главное!

— Мне холодно, — сказал Жан Вальжан.

Эти слова окончательно отрезвили Фошлевана. У обоих, хотя они и пришли в себя, была бессознательная тоска в душе, какое-то странное чувство, внушаемое угрюмостью места, где они находились.

— Уйдем скорей отсюда! — воскликнул Фошлеван.

Он порылся в карманах и вытащил фляжку, которую взял на всякий случай.

— Прежде всего надо пропустить по капле, — сказал он.

Фляжка довершила то, что было начато свежим воздухом. Жан Вальжан выпил глоток водки и окончательно пришел в себя.

Он вылез из гроба и помог Фошлевану снова заколотить крышку. Три минуты спустя оба выбрались из могилы. Впрочем, Фошлеван был совершенно спокоен. Он не слишком торопился. Кладбище было заперто. Внезапного появления могильщика Грибье нечего было опасаться. Молодец был у себя дома, занимался поисками билета и никак не мог найти его, по той простой причине, что он находился в кармане у Фошлевана. А без билета он никаким образом не мог вернуться на кладбище.

Фошлеван взял лопату, Жан Вальжан заступ, и оба быстро зарыли пустой гроб.

Когда могила была завалена, Фошлеван сказал Жану Вальжану:

— Пойдем отсюда. Я оставлю себе лопату а вы возьмите заступ.

Надвигалась ночь. Жану Вальжану сначала трудно было двигаться и ходить. В гробу его ноги одеревенели и делали похожим на труп. Оцепенение смерти охватило его между этими четырьмя досками. Он должен был как бы оттаять после могилы.

— Вы оцепенели, — сказал Фошлеван. — Жалко, что я хромоногий, а то бы мы пустились во всю прыть.

— Ничего, — отвечал Жан Вальжан, — через несколько минут я смогу идти нормально.

Они направились по тем же аллеям, по которым проезжал катафалк. Достигнув решетки и будки сторожа, Фошлеван, державший в руке билет могильщика, кинул его в ящик; сторож потянул за шнурок, калитка отворилась, и они вышли.

— Как все хорошо идет! — сказал Фошлеван. — Славная мысль пришла вам в голову, господин Мадлен!

Они прошли по Вожирарской заставе самым естественным образом. В окрестностях кладбища лопата и заступ служат настоящим паспортом. Улица Вожирар была пустынна.

— Господин Мадлен, — сказал Фошлеван, осматривавший по дороге дома, — у вас глаза моложе моих. Укажите мне номер 87.

— Вот он как раз и есть, — сказал Жан Вальжан.

— На улице ни души, — продолжал Фошлеван. — Дайте-ка мне заступ и подождите меня здесь минутки две.

Фошлеван вошел в дом номер 87 и, руководимый инстинктом, который всегда ведет бедняка на чердак, поднялся наверх и постучался впотьмах в дверь мансарды. Послышался голос:

— Войдите.

Это был сам Грибье.

Фошлеван отворил дверь. Квартира могильщика была, как и все подобные бедные жилища, чердаком без мебели, заваленным хламом. Ящик для укупорки, а может быть, и гроб, заменял комод, горшок изпод масла заменял кадку для воды, соломенный тюфяк заменял постель, голый пол заменял и стол, и стулья. В углу на лохмотьях, обрывке ковра, сидела исхудалая женщина с кучей детей. Это бедное жилище носило следы недавней бури. Словно там произошло землетрясение. Все было перерыто. Крышки сняты, тряпки раскиданы, кувшин расколот, мать была заплакана, дети, вероятно, побиты; словом, все следы неудачных, яростных поисков. Очевидно, могильщик с остервенением искал свой билет, и его потеря отозвалась в чердаке на всем, начиная от кувшина и кончая женой. Вид у него был отчаянный.

Но Фошлеван слишком торопился покончить с этим приключением и едва заметил грустную сторону своих успехов. Он вошел и сказал:

— Вот, я принес вам назад вашу лопату и заступ.

Грибье взглянул на него с изумлением.

— Ах, это вы, поселянин? Что это значит?

— Это значит, что вы выронили свой билет из кармана, что я нашел его на земле, когда вы ушли, что я сам похоронил вашего мертвеца, завалил могилу, сделал за вас дело, а сторож отдаст вам завтра ваш билет, и вы не заплатите пятнадцати франков. Вот и все.

— Спасибо, крестьянин! — воскликнул Грибье в восхищении. — В следующий раз я плачу за выпивку.

VIII. Удачный допрос

Час спустя, среди густого мрака ночи, двое мужчин с ребенком подошли к дому номер 72 по улице Малый Пикпюс. Старший из них взялся за молоток и постучал. То были Фошлеван, Жан Вальжан и Козетта.

Оба старика зашли за Козеттой к торговке на улицу Шемен-Вер, где Фошлеван оставил ее накануне. В течение этих двадцати четырех часов ничего не понимавшая Козетта молча дрожала. Она дрожала так сильно, что не находила слов. Она ничего не ела и совсем не спала. Добрая торговка засыпала ее расспросами, не получая иного ответа, кроме грустных взглядов. Козетта не выдала ничего из того, что видела и слышала за последние два дня. Она угадывала, что они переживают кризис. Она глубоко сознавала, что надо быть умницей. Кто не испытал на себе великой силы трех слов, произнесенных с известным выражением на ухо маленького запуганного существа: «Не смей говорить!» Страх — нем. Да и никто не умеет соблюсти тайну так хорошо, как ребенок.

Но зато, после этих мрачных суток, увидев Жана Вальжана, она испустила такой крик радости, словно вырвалась из бездны.

Фошлеван был монастырский житель и знал условленные пароли. Все двери отворились перед ним. Таким-то образом была решена сложная двойная задача: выйти и войти.

Привратник, которому были даны инструкции, отпер маленькую дверцу, сообщавшую двор с садом и которую еще двадцать лет тому назад можно было видеть в глубине двора, против главных ворот. Привратник провел их всех через эту калитку, и оттуда они пробрались во внутреннюю комнату, разговорную, где накануне настоятельница отдавала приказания Фошлевану.

Настоятельница, с четками в руках, уже ждала их. Одна из матерей гласных, с опущенным покрывалом, стояла рядом. Свеча тускло озаряла разговорную.

Настоятельница оглядела Жана Вальжана. Опущенные в землю глаза — самые зоркие. Потом начались расспросы.

— Это вы его брат?

— Да, честная мать, — отвечал за него Фошлеван.

— Как зовут?

— Ультим Фошлеван.

У Фошлевана действительно был брат Ультим, который давно умер.