Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я ничего не понимаю в юридических вопросах, месье Бурдон, — сказала Антуанета взволнованным голосом, делая над собой усилие, чтобы казаться равнодушной.
Он бросил на неё быстрый взгляд.
— Это вопрос не юридический и касается только нас обоих.
Антуанета нахмурила брови, но не решилась прервать его речь неуместным замечанием.
— Я осмелился, маркиза, сделать на ваше имя дарственную запись на имения Гондревиллей.
— Милостивый государь, это...
— Не считайте это для себя оскорблением, маркиза. Я не мог придумать иного способа для передачи Гондревиллям их собственности. Но если вы вспомните, что мой отец рисковал жизнью и будущностью своего сына, чтобы сохранить Гондревиллям их замок, что он из-за них умер от руки убийцы, то, может быть, иначе отнесётесь к моему поступку...
Антуанета в смущении опустила голову.
— Вы не внесены в список эмигрантов, — продолжал Бурдон, — а с вашим вступлением на землю Франции вы опять приобрели права французского гражданства. Теперь я могу, не нарушая закона, возвратить вам официальным образом вашу собственность.
В душе Антуанеты происходила борьба самых разнородных чувств. С одной стороны, гордость её возмущалась насильственным подарком; с другой — она боялась оскорбить отказом человека, к которому чувствовала невольно уважение и благодарность.
Бурдон поднялся с места. Он видел по лицу Антуанеты, что она примирилась с его предложением.
— Дело моё кончено, маркиза! — сказал он со своей обычной саркастической усмешкой. — Мы поняли друг друга, насколько возможно понимание между маркизой Антуанетой Гондревилль и Беньямином Бурдоном.
— Вы знаете, что этот вопрос, — она указала рукой на дарственную запись, которую он положил перед нею на стол, — может быть окончательно решён только моим отцом. Я поблагодарила бы вас от его имени, но знаю, что вы с презрением отнесётесь к нашей благодарности. Что же касается наших обязанностей относительно вас...
Он сделал отрицательный жест рукой.
— Это лишнее. Я не нуждаюсь в деньгах, я всегда могу прокормить себя.
Он вежливо поклонился ей. Она подала ему руку.
— Надеюсь, что это не последнее наше свидание? — спросила Антуанета.
— Нет, — ответил Бурдон, слегка прикоснувшись губами к её руке. — Я уезжаю на время, только не могу определить срока моего возвращения. Вероятно, в моё отсутствие многое изменится здесь. Император чуть ли не ежегодно ставит va banque свою корону и Францию против остального мира. Ещё большая опасность грозит от него отдельным личностям. Семела должна остерегаться огня Юпитера!
— Дерзкий плебей! — проговорила ему вслед Антуанета, но Бурдон не слышал этого восклицания, он уже вышел из комнаты.
В то время как Бурдон спускался с широкой лестницы старинного великолепного дома, Цамбелли подымался по ней.
Они встретились на площадке лестницы и, любезно раскланявшись друг с другом, обменялись несколькими незначительными словами.
Бурдон вышел на улицу, но едва сделал он несколько шагов, как кто-то положил ему руку на плечо.
— Как ты поживаешь, Беньямин? Я думал, ты уже в Египте.
Это был Дероне.
— Нет ещё. Ты сердишься, что я не обратил внимания на твои предостережения и не уехал отсюда? Но ты знаешь, я доктор и не имею права бросить сразу своих больных.
— Ну, теперь я надеюсь, что ты можешь отправиться в дорогу. Советую тебе поспешить. В твоём распоряжении всего одни сутки. Завтра Дюбуа прикажет арестовать тебя.
— Ты говоришь серьёзно?
— Разумеется. Наполеон сильно разгневан. Кто-то наговорил ему на тебя. Если бы ты слышал, как он отделал фуше, называл его изменником и террористом. По словам Наполеона, «республиканцы и идеологи проникли в мой дом, а полиция ни за чем не смотрит. Но мне нет дела до их угроз и шашней. Я обязан беречь спокойствие Франции и избавить её от шарлатанов, которые выдают себя за республиканцев и магнетизёров». Надеюсь, что намёк на тебя был достаточно ясен.
Бурдон пожал ему руку.
— Спасибо тебе, мой верный друг. Относительно меня будь спокоен. В моём доме не найдут ни одного клочка бумаги, к которому можно было бы придраться. Я всё уничтожил.
— Всё ли? — спросил с недоверием Дероне. — Ну, а я всё-таки советовал бы тебе бежать отсюда.
— Я считаю бегство бесполезным. Буду ждать, что будет.
— Ведь это глупо! Если он не расстреляет тебя, то по меньшей мере засадит в тюрьму.
— Если я обращусь в бегство, — продолжал Бурдон, — то это будет лучшим доказательством моей виновности. Учредят следствие — и тогда попадутся многие из моих приятелей. Его клевреты будут гнаться за мной, как за дичью. Бог знает, найду ли я приют в Петербурге. Вдобавок я не чувствую никакой склонности к путешествиям и опасным приключениям. Пусть лучше засадят меня в тюрьму.
— Ты, кажется, считаешь тюремный воздух очень полезным для себя?
— Сколько людей доживали до старости в заключении. Меня будет поддерживать сознание, что я не уступил ему, и он не будет считать меня трусом.
— Каков стоик! — проговорил с досадой Дероне. — Ну, делать нечего! Если ты хочешь поставить на своём, то вооружись терпением. Я похлопочу о тебе. В крайнем случае, мы поможем тебе бежать из тюрьмы.
— Ты лучше позаботься о молодом немце и уговори его поскорее уехать отсюда.
— Постараюсь. Я должен ещё одного человека взять на своё попечение.
— Шевалье Цамбелли?
— Да, я буду следить за ним шаг за шагом. Будь я проклят, если не он заварил всю эту кашу, чтобы погубить тебя.
— Вероятно. Но он не ожидает, как я буду спокойно расхлёбывать её.
— Он ещё меньше ожидает тех счетов, которые ему придётся сводить со мной. Прощай.
— До свидания.
Приятели пожали друг другу руки и расстались на перекрёстке двух улиц.
Антуанета ещё не успела прийти в себя от смущения, в которое привёл её визит Бурдона, как услыхала в соседней комнате голос Цамбелли, который из вежливости приказал сперва доложить о себе графу и графине Мартиньи. Это было очень кстати, так как иначе он бы застал её врасплох и совершенно растерянной.
На днях
