Гном. Трилогия - Александр Шуваев

  - Сколько "теноров" в наличии? Чтоб заправленные и с экипажами?

  - Два.

  - Поднять по боевой тревоге их и всех зенитчиков. "Тенорам": пусть держат сектор от двух до пяти. Радиус - двести. Зенитчикам - сектор от часа до шести, позиции в километре от внешних обводов. Локаторам - круговая. ВСЕМ локаторам. И чтоб ни одна муха!

  - Да как...

  - Да как хотят! Ладно - сто восемьдесят... Дальше: каждому придать пару "бесов", для начала, и чтоб сменная пара - на земле, заправка, экипаж в кабинах. Тревогу объявил?

  - Так точно!

  - Тогда дальше... сколько "теноров" всего?

  - Вместе с теми двумя - девять.

  - Все заправить. Всем - полный боекомплект. Пилот, оператор радарной установки, радист, - как минимум. Постоянно держать в воздухе шесть, как доведете, - сектор с двенадцати и до семи. Радиус - триста. И где хотите, - но родите мне стрелков!

  - Да искать-то чего?

  - Не пропускать никого вообще. А ждать в первую очередь "десятки", "шестерки", "тэшки". Маловероятно, но все "бостоны", что будут прорываться в секторе, сажать тоже. При сопротивлении, даже при простом отказе подчиниться, - огонь на поражение. Остановить любой ценой. Это касается и "теноров". Любой ценой. Вплоть до тарана, если не получится по-другому.

  - Передал. А бункер, - он спасет?

  - В него попасть труднее. Этих карт, по-моему, ни у кого нет. Без привязки, без тренировки, при том, что воздушные коридоры у нас как положено: узкие и все в стороне. Как раз для того, чтоб кто попало не видел, где что расположено, да как оно выглядит сверху. Нереально. Разве только случайно. Он и заводоуправление-то навряд ли найдет. Вот только мы не знаем, что за пакость они везут. Может, она весь завод снесет. Может, вообще не сработает.

  - Может, - вообще ничего не везут?

  - Не может. Наука этого не допускает. Иначе он не позвонил бы. Заблудиться - может, упасть - тоже, а не вылететь - нет.

  После появления промышленников дискуссию, в значительной мере, пришлось начинать заново, благо размеры командного бункера позволяли вести полноценное заседание. Они были куда более перепуганы и недоверчивы, поскольку, по естественным причинам, не знали подробностей, а непонятная воздушная тревога только добавила смятения.

  Но это были солидные, испытанные люди. Страшно мешали накопившиеся между ними личные счеты: генералы успели договориться о неком моратории на такие вопросы, а вот они этого времени не получили.

  Человек, который, в значительной мере, был причиной этих счетов, сложной вязи ревности и соперничества до ненависти, с удовольствием слушал их бесплодную, как у базарных баб, перебранку, но расчеты его не оправдались, потому что на самом деле они не были базарными бабами. Промышленники, наступив на горло своей собственной песне, все-таки договорились: прежде всего гарантии от арестов и отстранений, а потом все прочее. Сейчас или потом. Ключевым вопросом, не терпящим отлагательства, и без которого бессмысленно было бы все остальное, стало пресловутое "Соглашение о совместной охране", неопубликованное, но зато свято соблюдавшееся на практике, поскольку это был вопрос жизни и смерти каждого из присутствующих. Реформы, проведенные в этот день, по сути, всего-навсего оформляли и обеспечивали реальность его содержания. Хорошо, что договоренность была достигнута, потому что в противоположном случае Александру Ивановичу пришлось бы настоять. Понятно, что это был бы наихудший вариант, которого следовало избегать всеми силами.

  Внешне реформы не несли ничего нового. НКГБ вновь, как уже бывало, отодрали от НКВД. Государственный Совет Обороны вновь превратили в Государственный Совет Труда и Обороны, как десять лет назад, то и другое мотивировали близким концом войны. Структуры государственной власти и до этого постоянно сливались-разделялись, разукрупнялись, выделяя новые конторы в соответствии с требованиями времени, народ к этому привык и ажиотажа не проявлял.

  Но, в данном случае, смысл был.

  НКВД, утратив функцию разведки, контрразведки и политического сыска, сохранил за собой милицию, и пригреб внутренние войска, охрану лагерей и особо важных народно-хозяйственных объектов. Эта структура ушла под полный контроль "промышленной группы": колоссальное хозяйство, находившееся в ведении комитета не позволяло принять иного решения. У них возникли, пожалуй, наибольшие проблемы с преданным и управляемым руководством, особенно среднего звена, но зато имелись терпение и средства, чтобы постепенно-постепенно такую лояльность обеспечить. Они купили преданность материальными благами и человеческим отношением к профессионалам. Человек либо жил хорошо, либо покидал систему. Но это - потом. Пока же промышленные наркомы сидели с каменными лицами и про себя материли военных, устроивших такую замятню: от горного хребта вставших в связи с последними событиями проблем впору было поседеть. Чего стоила, к примеру, такая мелочь, как возможные бунты оставшихся по лагерям зе-ка. Ведь узнают. Ведь давить придется. В том числе, не исключено, что в самом прямом смысле. Танками. И ловить разбежавшихся. И это была не главная проблема. Каждый из них навскидку мог назвать еще две-три. Вслух, правда, ничего такого не говорили: их уже трясло, а вот генералы пока что сидели страшно довольные собой, веселые, возбужденные и могли пришибить под горячую руку. У них было профессионально упрощенное представление о том, что такое победа. С более сложным воевать куда сложнее.

  Истинный, первоначальный смысл ГСТО был в том, чтобы сохранить власть сорока людей, заседавших в нем, от всякого посягательства, будь то снизу или сверху. То есть просто до предела. Сорок первым, председателем, был единогласно избран сохранивший официальный пост председателя СНК товарищ Сталин. Двадцать по факту наиболее влиятельных генералов. Двадцать промышленных баронов. И бессменный председатель. Такое парадоксальное решение было принято из соображений вполне прагматичных: любая другая кандидатура имела бы меньше достоинств, и очень скоро приобрела бы не меньшие недостатки, - если не следить. Казалось бы, очередной декоративный комитет, но, однако, вопросы в нем решались простым большинством при голосовании.

  Так в жизни страны начался не слишком долгий, но очень необычный период, названный в народе "опричниной". Казалось бы, предельно неудачное и неточное название, поскольку классически опричниной были непосредственные приближенные грозного царя, для которых существовала только его воля, и более ничего. Но народ всегда прав. В стране по праву силы в период нестабильности выделилась группа людей, на которых произвол повелителя не распространялся. Они были помимо, опричь возможности поступить с ними исходя из соображений целесообразности, Требований Момента, личной неприязни или просто случайного каприза.

  То, что в стране появилось четыре десятка людей, над которыми властен исключительно закон, гарантом которого они же сами и являлись, и в соблюдении которого были заинтересованы, было принципиальным новшеством. И неважно, что законы пока что были неписанные: такого не было со времен Ивана I. С равным успехом оно могло как пропасть под влиянием обстоятельств, так и дойти до уровня события необратимого, живущего собственной жизнью. Справедливости ради надо отметить, что участники этого не осознавали.

  Поначалу им казалось, что функции их собрания будут предельно простыми, но очень скоро убедились, что, по сути, управляют кадровой политикой в масштабе страны. У каждого из них, естественно, имелись подчиненные, у подчиненных - свои подчиненные. Раньше даже у самых высокопоставленных людей была только косвенная возможность замолвить словечко за нужного или верного человечка. И действовала она только до определенного уровня. В серьезных случаях все решали непостижимые резоны Вождя, а то и колебания его настроения. Теперь они могли вступиться всерьез. Взять - и не отдать на расправу. Можете представить себе, какая сложная система личных преданностей возникла при этом. Точнее, - если раньше она просто существовала, то теперь стала неизмеримо более прочной. Те, кто не были в подчинении у одного из сорока, под такое покровительство стремились. Иных брали, иных сохраняли. А от иных избавлялись при первой возможности. Образовавшаяся чуть ли ни в первые недели система поначалу являлась по факту чем-то средним между институтом вассалитета средневековой Европы и кланами средневековой же Японии*. Дикость, конечно. Примитив. Но восточная деспотия в сути своей еще проще. Какую бы сложную бюрократическую систему ни создавала для управления страной.