Призраки знают все. Рукопись, написанная кровью (сборник) - Анна Данилова

Поэтому-то он и сказал Берестову, что примерно через неделю всем станет известно, кто убил отца Кирилла… Он знал, что после опубликования рукописи многое из того, что произошло в последнее время в стране, объяснится; всплывут имена и связи руководителей центра, откроется и подлинная сущность деятельности отца Кирилла, и уж тогда Берестов сможет вздохнуть свободнее. Знал он и то, что отца Кирилла, уже настоящего, убьет Троицкая, и, только находясь в Париже, Крымов мог обеспечить себе алиби в случае полного провала, ожидая, когда же все это закончится…

Чайкин, уже потерявший надежду что-либо понять, потому что Юля, забывшись, начинала разговаривать с ним так, как если бы рядом находился более осведомленный Шубин, вскоре задремал. А Юля, листая страницы рукописи, почти физически ощущала, как эти бумаги жгут ей руки…

«Так продал Крымов Даниэлю Сора рукопись или нет? Раз она здесь, значит, он мог вместо нее отдать ксерокопию. Но это уже не сделка. А как же тогда? Неужели Крымов отказался от этой затеи, испугавшись последствий опубликования записок в отношении себя самого? Поскольку там фигурирует и его имя?!» Ей было страшно читать те строки, где упоминался Крымов, Юля боялась столкнуться с масштабами его деятельности.

Она дрожащими руками разорвала конверт, адресованный теперь уже ей – от Крымова.

«Юля, я в Париже. Вот мой телефон…»

Надо же?! Она с досадой отшвырнула записку: письмо опоздало почти на месяц! Прилетев в Париж, Крымов отправил ей весточку в надежде, что она будет его искать…

Значит, примерно такое же письмо ожидало ее и в Москве? А она, вместо того чтобы четко выполнять все его инструкции, потратила столько времени на Аперманис!..

И что теперь следовало делать с этой рукописью? Продать ее Лазареву? Ведь ПОКА еще тихо – значит, Сора даже если и купил одну часть рукописи, то еще не издал ее. А если так, то для Лазарева она будет представлять самую большую ценность на сегодняшний день. Больше того, его можно предупредить о том, что готовит против него Сора, и тогда Сора придет конец…

Юля ужаснулась собственным мыслям.

А что, если отнести всю эту макулатуру Крымову в больницу и посмотреть на его реакцию?

Это было все равно что подписать смертный приговор их чувствам, их романтической и такой неспокойной, полной страсти любви. Хотя сейчас, когда она держала в руках доказательства того, что любила вовсе не Крымова – такого, каким он был на самом деле, а образ, который она придумала себе сама и который боготворила, доходя до унижения, ей уже казалось, что никакой любви нет. Что вместо нее в ее душе образовалась черная, с рваными кровоточащими краями брешь, которую невозможно ничем заполнить… Что может быть невесомее и бессмысленнее пустоты?!.

Она повернула голову к окну и увидела мирно прогуливающихся по аллее людей. Они жили нормальной, размеренной жизнью, состоящей из простых и приятных вещей, таких, как семья и дом, работа, дети, любовь, наслаждения… Жили сейчас, этим днем и часом, не переживая за страну в целом, а заботясь о себе и своих близких автономно, в масштабе одной личности. И таких большинство, и от того, о чем они думают и как себе представляют свой завтрашний день, зависит и общество в целом, его потребности – политические, духовные, физические. А чем жила последнее время Земцова? О ком заботилась, кого обогревала своим теплом, кого кормила и кого любила?

Юля закрыла глаза от стыда за самое себя: она любила прежде всего себя в этой любви к Крымову. Любила образ женщины, которой пренебрегали, и упивалась этим по-мазохистски, получая от этого свою долю наслаждения. И ни о ком-то она не заботилась, никого не обогревала… Больше того, она забыла о самом дорогом для нее человеке – маме, которой так больше и не позвонила…

От этих мыслей ей стало нехорошо. Юля сидела в машине и представляла, что сделана почти из воздуха, – настолько сильно было ощущение того, что она внутри стала пустой. Потеряла ребенка. Потеряла любовь. Потеряла смысл жизни. Потеряла себя. Все разрушилось. Что оставалось делать?

– Леша… – она растолкала заснувшего Чайкина. – Отвези меня, пожалуйста, на почту. Только на другую.

Она сложила все крымовские документы, включая кредитные карточки (наличные деньги, которых оказалось чуть больше восьмисот долларов, она оставила себе, поскольку ее целью было представить все как ограбление, причем не без известной доли благородства со стороны грабителя), в новый коричневый конверт и отправила с почты, расположенной на окраине города, на имя главврача больницы, в которой находился Крымов. Зная о том, какие теплые у них отношения, и полагаясь на порядочность доктора Шпакова, она была уверена, что Крымов получит этот конверт максимум через три дня, а то и раньше.

Теперь надо было избавиться от рукописи. И она бы сунула ее в первый же мусорный бак, если бы не решила для себя, что не имеет на это права. Уж слишком велика была ответственность и та миссия, которую кто-то свыше возложил на ее хрупкие плечи.

От этих записок зависело, быть может, станет ли Лазарев президентом страны или нет. Но где гарантия, что тот же самый Лазарев или даже Крымов не вели двойную игру, работая одновременно на две секретные службы – на свою и иностранную? Тем более что сама Троицкая назвала Лазарева первым предателем: «…он был другом Харыбина, и этим все сказано…», «…в Штаты он попал, выполняя операцию по внедрению, а не наоборот…»

Тогда в случае публикации этих записок (а из письма Троицкой выходило, что отец Кирилл, воспользовавшись своим имиджем и возможностями, превратился в самого настоящего проповедника и патриота и предал тех, кто его поставил на это место; вот только неизвестно, каким образом эти его разоблачающие записки были обнаружены и украдены у него) окажется, что она сорвала годами готовящийся план, и все это из-за некомпетентности, легкомыслия…

С другой стороны, если рукопись уничтожить, то Лазарев (в случае, если он на самом деле ставленник организации, именующей себя «Х‑орденом»), окружив себя своими единомышленниками-оборотнями, до конца развалит государство.

Смерть Адель Сора доказала, что за рукописью охотятся и что ее убили, быть может, даже не столько из-за того, что она вела активные поиски записок агента-священника, сколько для того, чтобы насмерть запугать ее отца, безусловно честного и порядочного человека, который собирался, как Юле уже стало казаться, не столько сделать на их публикации деньги, сколько совершить благородный поступок – раскрыть обществу глаза на существование подобной организации и тем самым сорвать чудовищные в своих масштабах и циничности планы ордена.

Думая об этом, она неожиданно пришла к объяснению того, почему Крымов не отдал Сора рукопись, а отправил ее в С. Возможно, Даниэлю Сора уже угрожали смертью его дочери, и он как отец отказался от своих намерений, о чем и вынужден был сообщить Крымову. Но тогда зачем же было ее убивать, если он отказался? Значит, не отказался. Или Адель собиралась это сделать сама…

Как бы то ни было, но Адель была мертва, и теперь любой, кто будет иметь какое-либо отношение к этим запискам, тоже может погибнуть.

Юлю бросило в пот.

– Леша, отвези меня, пожалуйста, к Харыбину.

Она долго звонила, прежде чем открыть дверь своими ключами.

– Дима, это я… – сказала она на всякий случай, если вдруг он дома.

Но ей никто не ответил. Теперь, когда их с ним ничего не связывало, она чувствовала себя в этой квартире более спокойно, не боясь душераздирающих сцен, объяснений… Друзья – даже это громко сказано.

И если в передней она не заметила ничего особенного и прошла до гостиной спокойно, то, что она увидела, открыв дверь, потрясло ее. Гигантский миксер перемешал все, что было в комнате, где явно что-то искали. И она уже догадывалась что. Очевидно, этот КТО-ТО, так же как и она, думал, что на Крымова в аэропорту напал именно Харыбин… И этот человек или несколько человек пришли сюда, чтобы забрать то, что сейчас Юля держала в руках, крепко прижимая к груди, словно боясь выронить.

Она вышла из гостиной и осторожно подошла к двери, ведущей в спальню…

Чайкин, который ждал Юлю внизу, в машине, услышал ее душераздирающий крик, и волосы его встали дыбом.

В Москве шел дождь. Он поливал деревья, дороги, сыпал на теплую по-летнему листву и разгоряченные утренним жарким июньским солнцем головы прохожих, освежая их, но и заставляя одновременно прятаться от него в магазинах и кафе.

Юля прилетела из С. в том же черном платье, в котором хоронила Харыбина. Она смутно помнила то, что было на кладбище, потому что там ей сделалось дурно, и ее отпаивали какой-то успокаивающей травяной горечью…