Княжна (СИ) - Кристина Дубравина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уткнулась лицом в стерильную рубашку, уже не так сильно мерзнув в объятьях мамы. Глубоко вздохнула.
Но глоток кислорода стал в горле комом, когда кто-то пробежал вдоль полутораметрового забора родильного дома с холодящим душу воплем:
— Спасите, убивают!!!
Анна развернулась к дороге, соединяющий центр акушерства и многоквартирный дом, но не увидела ни лица бегущего, ни фигуры его за кованной решеткой. Да совсем юнец, видимо, дёру давал, если даже верхушки его головы за забором видно не было!..
Сердце, превращаясь в лёд, едва ли не рухнуло из груди, когда она в тишине услышала частые тяжелые, весом, вероятно, в несколько тон, вздохи неподалёку, вдогонку которым раздался снова ор, разрывающий душу в клочья:
— Силовики!!! Прячься все!!!
А потом из-за угла родильного дома с главной дороги метнулся свет от фар чьего-то автомобиля.
Князева будто окаменела, сложив быстро два и два. Она, наверно, так и осталась бы на ступенях стоять, даже не пытаясь спрятаться от риска поймать пулю, если бы мать не дёрнула ту за локоть, затаскивая Аню в приёмную роддома.
— Пошли! Чего ждёшь? — шикнула мать и захлопнула дверь. Дочь оглянулась, не поняв, отчего медлительной стала вдруг, и в злобе на саму себя вздохнула громко.
Мама осторожно, чтоб лишний раз не засветиться в окнах коридора, почти вплотную к стене продвигалась.
А Князева, все ещё отчего-то неподвижная, так и осталась у порога. Дверь закрылась слишком громко, разбудила дремлющую медсестру; Аня же прислушалась к скрипу шин за порогом, стараясь даже не дышать. Шорох резиновых покрышек по гравию асфальта стих, почти не слышась за отчаянным криком подростка, какой всё бежал, зовя на помощь, вместе с тем всех по домам разгоняя…
А потом раздалась короткая автоматная дробь из трёх выстрелов.
Всё вокруг стихло. В первую очередь шумом отзываться перестало Анино сердце.
После долгих лет работы на одной и той же должности маму всё-таки повысили — если появление частных медицинских компаний, появившихся в России после распада Союза, можно было назвать «повышением». Но, как бы то ни было, Екатерина Андреевна Берматова своему долгожданному званию главного врача-акушера в платной клинике была очень рада.
Вместе с ней больше всех радовались Аня и Саша Белый, который под своё «крыло» взял роддом в Коньково, чтобы совсем точно обезопасить тётку от установок других рэкетиров. А те, наверно, носу бы побоялись сунуть на территорию бригады — авторитет Белова, Холмогорова, Пчёлкина и Филатова рос не по дням, а по часам.
И это, вероятно, чувствовала не только Москва, но и весь ближний круг бригадиров. Князева так уж точно это не только чувствовала, но и видела ясно.
Анна зашла в мамин кабинет, в котором бывала достаточно редко — мало того, что Екатерина Андреевна только как год перебралась на новое место работы, так и сама Князева редко появлялась в районе Беляево-Коньково, с девяносто первого года прочно обосновавшись в центре столицы.
На стенах кабинета висели какие-то грамоты и почётные листы, на части из которых возле имени мамы стояла фамилия «Князева», носимая покойным Аниным отцом и самой дочерью Берматовой. На столе валялись многочисленные дела и папки. У стены напротив стояла кушетка, спрятанная со стороны двери белой ширмой.
Князева положила сумку на стол. Мама щёлкнула чайником, а сама подошла к небольшой раковине у входа, взглянула на себя в зеркало с усталостью бескрайней, умыла лицо.
— Чай будешь?
— А кофе есть?
— Я тебе что в детстве говорила? — тётя Катя хмуро зыркнула глазами в зеркальную гладь, прежде чем прополоскала рот водой из-под крана. — Кофе вредно для сердца!
— Меня в сон клонит.
— Так поспи, кушетку никто не выносит отсюда. Хочешь, подушку найдём в кладовой?
— Я и без того днём на диване заснула, — хмуро подметила Анна.
Мама выразительно хохотнула то ли в удивлении, то ли в веселье, дочери не ясном. Акушерка прокрутила кран, стряхнула капли с рук, брызгая на стены и зеркало, Князеву вынуждая поморщиться от небрежности.
— Что, кавалер по ночам спать не даёт?
Девушке показалось, что её по лбу щёлкнули, отчего мозг в голове по стенкам черепа застучал глухо. Язык к нёбу прилип, будто клеем смазанный; Анна, шире распахнув глаза, смогла только пристыжено воскликнуть:
— Мама!
— Да ладно тебе, — не смущаясь совершенно ни взора Князевой, ни темы, куда какими-то косыми дебрями зашёл их разговор, тётя Катя махнула рукой. Последние капельки с её ладоней долетели до лица Ани и едва ли не испарились сразу же — вот каким горячим было лицо девушки.
Мама же села за свой стул, упёрлась локтями в деревянную поверхность и, чуть закатывая глаза, проговорила:
— Вот чего ты стесняешься? Ни о чём безобразном я же тебя не расспрашиваю. Вещи это… совершенно естественные, а ты всё, как в четырнадцать лет, кудахчешь, всё «мама-мама!..».
Анна выдохнула через рот, одним этим действием на все восклицания мамы отвечая, и отвела взор в сторону электрического чайника. Объяснять, что личная жизнь Князевой касалась только её одной, девушка не захотела — за два года, отделившие Аню от окончания рижского филфака до сегодняшнего момента, она поняла, что мать попыток залезть ей в душу не отставит всё-равно и всяческими способами попытается узнать, что к кому Князева чувствует, что от кого хочет.
Потому, что человек такой.
Тонкий голос в черепной коробке Ани отозвался гаденьким шепотом, предполагая ядовито, что девушка бесилась так только потому, что мама прямо в точку едким вопросом попала. Ведь Пчёла в ночь на двадцать девятое число действительно Князеву любил…
Да так, что у него, вероятно, до сих пор спину саднило от царапин, а у самой Анны ноги дрожали в подколенных связках.
Девушка подобралась в кресле от догадки, кольнувшей под рёбра кончиком ножа, и настырно вперила взгляд в синий пластик чайника, не планируя оборачиваться к маме лицом. По крайней мере, до тех пор, пока вода не вскипятится.
Но интерес Берматовой уже потух. Она теперь сидела напротив, в почти что тишине перебирала какие-то записки на своем рабочем столе. Половину от бумаг мама, не глядя, скинула в мусорное ведро.
— Роды тяжелые были?
Акушерка только приподняла взгляд, не задирая подбородка, ответила, чуть помедлив:
— Тяжелые, — а потом, снова дав себе какие-то секунды на «подумать», добавила: — Любые роды, начинающиеся раньше положенного срока, тяжелые.
Князева прикусила язык, чтобы матери не сказать, что вообще материнство
