Княжна (СИ) - Кристина Дубравина

в котором с прошлого утра была одна кружка объективно хренового чая, скрутился в узел. Аня не сразу поняла, что реакцию такую вызвало, — долгий голод или впитавшаяся в землю кровь — и тогда её кинуло в жар.

На секунду холод перестал ощущаться, а потом порыв мёрзлого утреннего ветра прошелся, показалось, насквозь, через все мышцы, нервы и вены, вынуждая челюстями клацнуть.

Князева в последний раз взглянула на место мгновенной смерти парнишки, которого она никогда не увидит и не узнает, и обогнула густую лужу по окружности.

Первые пять метров шаги продолжали быть такими же неуверенными — Анна всё оглядывалась то через одно плечо, то через другое, и всё чувствовала какие-то странные угрызения совести. Вторые пять метров дались проще от того, что Князева ледяными пальцами вцепилась в виски свои, ударяя резьбой дверного ключа по кончику носа, и проговорила себе тоном, какому училась старательно:

«Что ты могла сделать? В чем твоя вина? Что жить захотела, что не подставилась под какого-то сопляка? Своя жизнь дороже! Иди, иди… Ты уже всё-равно ничем не поможешь»

Третьи и последующие пять метров Анна почти бежала.

Впереди показался спуск в метро.

Князева нашла в кармане какую-то мелочь, что раньше, буквально несколько лет назад, показалась бы студентке филфака целым состоянием, и выменяла её на жетон. Бегом спустилась по ступенькам, ведущим на перрон, и принялась ждать поезд, без конца переминаясь с одной ноги на другую, оглядываясь по сторонам и чувствуя непривычное чувство удушения, чем-то напоминающее страх.

Вокруг было не так много людей. Преимущественно пенсионеры. Преимущественно они стояли по левую сторону перрона — именно с неё прокладывались рельсы, дорога которых вела к центру города. Преимущественно москвичи не смотрели по сторонам — Князевой казалось даже, что бабушки и дедушки разучились двигаться ровно до того момента, пока к «Коньково» не подойдёт поезд — и не искали чужих взоров.

Дежурный милиционер хмуро проходился от одного конца неширокой станции к другому, напоминая своими вышагиваниями смену караула у стен Кремля.

Анна, когда мужчина с погонами на плечах поравнялся с Князевой за её спиной, вдруг перестала дышать.

Волнение, душащее лозой, перестало давить на виски обручем, только когда из глубины тоннеля блеснули фары подбирающегося к перрону поезда. Ноги в капроновых колготках огладил воздух с сильной концентрацией креозота.

Немногочисленная толпа двинулась к вагонам, когда машинист полностью остановился. Анна слышала, как под водой, записанный голос диктора, объявивший станцую, назвавший следующую, указавший не облокачиваться на автоматически открывающиеся двери. Будто пробки были в ушах.

Князева зашла внутрь одной из последних. Сидячих мест толком не осталось, да и были они все в другом конце, до которого Анне добираться не захотелось. Всё равно, выходила же на следующей.

Она дождалась, пока двери закрылись, и прислонилась к стене совсем рядом от них.

Поезд тронулся, привычно медленно беря разгон. Стало трясти. Девушке снова захотелось спать.

Аня подняла взор, чтоб носом совсем ясно не клевать, и оглядела москвичей, с которыми ехала в вагоне. Она не рассматривала их одежды, сумки или головные уборы, это всё не казалось таким интересным.

Что-то, щёлкая в голове небольшим, но ощутимым токовым разрядом, дало Князевой указ смотреть глубже. Видеть больше.

И она увидела. На лицах стариков, почти у всех, как у одного, было одинаковое выражение лица. Прямо как маска — единая на всех, даже без прорезей для глаз и рта. Анна посмотрела на дедушку, сидящего на тройном сидении в окружении двух одинаково молчаливых пенсионерок, и увидела такую потерянность в его взгляде, что мороз прошёлся по коже, чуть ли не покрывая ту изморозью.

У всех людей вокруг неё какая-то пугающая пустота в глазах и, вероятно, головах, мыслях. И пустота эта — равномерная смесь ужаса осознания как произошедшего вчера у стен Домов Советов, так и событий грядущего будущего.

Как бы Анна саму себя не подбадривала, как бы Тому не пыталась убедить, что всё обойдётся, в том московском вагоне она посмотрела правде в глаза.

Легко не будет. Скоро так трясти будет, что с трудом на ногах устоять выйдет.

Старик, в лицо которого Князева столько вглядывалась, вдруг прямо посмотрел на неё, переводя взор откуда-то из бесконечности на Аню. Девушка встрепенулась, чувствуя себя нарушителем, покусившимся на что-то неимоверно святое, неприкасаемое, и оттого подобралась.

Сердце ухнуло, чуть ли не падая из грудной клетки под ноги Анне.

Колеса поезда стали реже друг о друга стучать, и по инерции девушку чуть качнуло. Она взялась за поручень, отвернулась от пожилого мужчины, который все так же на Князеву смотрел с каким-то спокойным смирением, и помечтала только, чтобы вагон быстрее пришел к перрону станции «Беляево».

Двери открылись только через пару десятков секунд, девушке показавшиеся более долгими, чем до того. Анна вылетела из вагона, так и чувствуя меж лопаток взгляд старика, познавшего жизнь во всех её проявлениях.

Дышать стало легче только на улице, постепенно пробуждающейся ото сна, какой прошлой ночью сошел за явную благодать.

Квартира мамы не менялась толком, наверно, с того самого времени, как у Ани стала развиваться память. Как в детстве Князева помнила положение мебели, десятки лет не знающей перестановки, так и в девяносто третьем году прихожая встретила зеркалом в прямоугольной раме, висящим над обувницей, табуреткой с обувной ложкой и зонтом на полу.

Девушка напоминала себе, что задерживаться долго не может, и, стягивая с себя свитер, взглянула на часы. Начало седьмого; ещё около сорока минут есть. Надо успеть позавтракать, сходить в душ, в идеале — чуть подкрасить губы с ресницами, найти среди маминых вещей какую-нибудь старую свою куртку, чтобы не окоченеть на обратной дороге.

Всё Анне удалось. Первым делом она помылась, струями воды убивая желание в который раз рухнуть в долгий сон, и чуть ли не заново родилась, когда помыла волосы. Пока чайник на газовой плите закипал, Князева резала себе бутерброды, по большей части хватая ломтики сыра на ходу. От кофе из пакетиков девушка отвыкла ещё в прошлом году, но альтернативы у Анны не было — или хреновый кофе, или ещё более хреновый чай.

Свой выбор она сделала быстро, хотя и кривилась долго. Мама, ну и отрава, как пила такое раньше?..

Девушка успела собраться — волосы подсушить у корней, накрасить глаза маминой тушью, припудрить лицо, даже найти в шкафах квартиры на Введенского свой старый изумрудный тренч, привезённый ещё из Риги — почти вровень к семи. Двери квартиры Екатерины Андреевны щёлкнули во второй раз, когда стрелки