Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Александр Дюма

Лицо Фра Диаволо не было ни слишком надменным, ни чрезмерно смиренным — оно было спокойным, а это свидетельствовало о полной власти духа над плотью. Три четверти собравшихся были с ним знакомы, но он ответил только на приветствия первых двух человек. Он поймал взглядом несколько женских лиц и с улыбкой приветствовал одну или двух женщин. Французская стража оттеснила толпу от телеги и от эшафота на расстояние не менее сотни шагов по окружности. У подножья лестницы ожидали палачи: мастер Донато с двумя своими помощниками.

Телега остановилась; Фра Диаволо хотели поддержать, но он сам с легкостью соскочил на землю и твердой походкой направился к лестнице. За ним последовали священник и секретарь суда. Секретарь зычным голосом зачитал ему приговор.

Приговор перечислял потери и общественный урон, вмененный в вину Фра Диаволо, начиная с убийства его мастера-седелыцика вплоть до убийства двух французских солдат. Братство во смерти в полном составе последовало в карете от Кастель Капуано до эшафота; все представители Братства во смерти сидели напротив него в телеге, затем спустились вместе с ним из нее, держа руки на его плечах. Все вместе они подошли к подножию эшафота. Пока руки одного из Братьев во смерти лежали на плечах Фра Диаволо, рука палача не имела права коснуться его. Как только эти руки убирались с плеча, он поступал в распоряжение палача.

Когда приговор зачитали, Фра Диаволо без малейшего волнения заговорил вполголоса с человеком в длинном белом плаще; палач терпеливо ждал; наконец Фра Диаволо твердым голосом, стоя спиной к эшафоту, обратился к Братству:

— Мне больше нечего вам сказать, поднимите свои руки, брат мой, я готов.

Палач занял место сзади него, поднялся первым на лестницу и хотел помочь приговоренному и поддержать его за плечи, но тот лишь покачал головой.

— Не нужно, я хочу подняться сам.

И с завязанными руками, неверными движениями он начал подниматься наверх, приговаривая: «Дева Мария, Дева Мария, Дева Мария» всякий раз, когда преодолевал следующую ступень, все выше и выше. Когда он взобрался на самый верх, палач набросил ему на шею петлю, затем немного подождал — на случай, если у приговоренного найдется для людей еще несколько слов.

И действительно, Фра Диаволо обратился к толпе и громко воскликнул:

— Прощу прощения у Бога и людей за все преступления, которые я совершил, и взываю к Святой Деве Ma…

Он не успел закончить — одним ударом ноги мастер Донато отправил его в вечность.

Разбойник, почувствовав, что падает в пустоту, последним усилием разорвал веревки, которыми были связаны его руки. Палач молниеносно взбежал на несколько ступеней, прыгнул и повис на плечах преступника — если у того еще не была сломана шея, то ее следовало сломать; еще несколько раз сильно тряхнул, затем начал соскальзывать вдоль его тела, чтобы повиснуть на ногах, прежде чем спрыгнуть, но не успел. То ли узел был скверно затянут, то ли веревка была новой и плохо скользила, то ли, наконец, дело было в живучести Фра Диаволо, только он внезапно обхватил палача и начал стискивать его изо всех сил, бывших у него при жизни, а теперь приумноженных последними судорогами.

«Браво, Фра Диаволо, браво!» — в один голос заревела толпа, в то время как палач, так же близкий теперь к смерти, как и его жертва, издавал тяжелый хрип.

Двое помощников бросились на помощь своему старшему товарищу. Какое-то мгновение на конце веревки висели сразу четверо — бесформенная куча, вполне достойная виселицы; но в то же мгновение веревка неожиданно оборвалась, и все четверо свалились на подмостки эшафота. При виде такого зрелища в толпе поднялся яростный рев, полетели камни, торговцы размахивали своими палками, а лаццарони своими ножами; все бросились к эшафоту с криками: «Смерть Донато! Смерть его помощникам!».

Но дни правления Фердинанда, когда неаполитанская чернь могла с легкостью разнести эшафот и разорвать палача, который действовал не по правилам своего ремесла, на куски, безвозвратно ушли в прошлое. Французы, оцепившие пространство вокруг эшафота, направили штыки в сторону толпы, выстроившись в одну линию, отогнали ее в глубь рыночной площади и держали теперь на расстоянии.

В это время офицер, распоряжавшийся церемонией казни, заметил у эшафота необычную группу, состоявшую из Мане, графа, кучера на лошади и двоих пленников, и вежливо, как и подобает офицеру с офицером, адресовал им несколько коротких вопросов и получил на них столь же сжатые ответы. В двух словах Мане рассказал, откуда взялись у них пленники, и поинтересовался, как можно с ними поступить.

Офицер посоветовал сдать их по пути в тюрьму Викария.

Затем молодые люди спросили у него:

— Как найти лучшую в городе гостиницу?

Офицер, ни секунды не мешкая, ответил:

— У Мартина Цира, гостиница «Виктория»[136].

Мане раскланялся с офицером.

— Ты понял, — сказал он после этого кучеру.

Кучер привез путешественников к Викарии. Оба молодых человека спешились и препроводили своих пленников к тюремному привратнику, которым взамен попросил назвать их имена и адреса. Прежде чем распроститься с ними, Лев подумал, что бедняги, должно быть, остались без денег и им следует восстановить свои силы. Он сунул одному из них монету в один луидор. Через десять минут они вошли в здание гостиницы «Виктория», расплатились со своим кучером, потребовали в гостинице горячую ванну и завтрак — две вещи, в которых они отчаянно нуждались после ночи в Понтинских болотах и двенадцати лье пути, которые проделали, несясь во весь опор.

Но прежде ванны Мане написал письмо первому камергеру короля Жозефа, а Лев отправил свои бумаги министру полиции Саличети.

За столом каждый из молодых людей получил свой ответ: первый камергер королевского дворца ответил Мане, что король Жозеф Бонапарт весьма рад добрым вестям об императоре и Мюрате, привезенным им.

Граф Лев получил от секретаря министерства полиции письмо, которое извещало его, что министр полиции с удовольствием примет его, как только тот окажется во дворце.

Каждый из них принял к сведению эти письма, и молодые люди занялись своим туалетом.

CIX

КРИСТОФ САЛИЧЕТИ, ВОЕННЫЙ МИНИСТР И МИНИСТР полиции

Туалет прирожденно элегантных людей скор.

Храф Лев, в котором наши читатели уже узнали Рене, относился к таким людям. Поскольку его должности второго помощника у Сюркуфа и третьего помощника на «Грозном» не были утверждены, он не пожелал облачаться ни в причудливый мундир, который носил во времена своего пиратства, ни в обычную форму моряка; он надел один из тех костюмов, в которые облачалась молодежь того времени, то есть в сюртук со стоячим воротником, застегивавшийся на бранденбуры; тугие кашемировые панталоны, боты с отворачивавшимися голенищами, галстук и белый жилет и надел шляпу с отвернутыми полями. Было три часа пополудни, когда под именем графа Льва он был представлен Его Превосходительству военному министру и министру полиции.