Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

С отсутствием прожекторов на аэродроме связано одно из тяжелых воспоминаний в моей жизни. Первые дни войны наши семьи проводили в саду, в полукилометре от ДОСов, спали на земле и в наскоро вырытых траншеях, опасаясь бомбежки, которая была более, чем вероятна. Потом прямо в военный городок подали красные пульманы, были выделены грузовые автомашины, и началась погрузка наших семей со всем скарбом. Делалось это не только из соображений гуманности. Летчики не могли толком воевать и летать на прикрытие других целей, пока оставался беззащитным военный городок, в котором находились семьи.

Казалось бы, кому же взять на себя всю организационную работу по эвакуации, как не партийной организации, возникшей среди жен офицеров, которую возглавила заядлая коммунистка лет пятидесяти, председатель женсовета гарнизона, мать одного из летчиков, командира четвертой эскадрильи нашего полка, Зинкина. Но товарищ Зинкина в первый же день собрала вещи и, раздобыв машину при помощи сына, дернула в Киев, бросив своих коммунисток, среди которых была и кандидат в члены ВКП(б), моя жена, двадцативосьмилетняя Вера Антоновна Панова, зарывшая, к счастью, кандидатскую карточку позже в землю, во время продвижения эшелона по районам, находящимся под угрозой оккупации. Немцы, сами до предела политизированные, расстреливали коммунистов и евреев без суда и следствия. Позже Зинкина пыталась подсесть в этот эшелон уже в Киеве, но ее с позором выгнали. Должен сказать, что многие шибко идейные вели себя подобно Зинкиной, сын которой, срочно отозванный в первые дни войны на учебу в Москву, погиб при налете бомбардировщиков на Хутор Михайловский.

Мне удалось вырваться минут на сорок и поприсутствовать на рампе, где шла погрузка наших семей в вагоны. Грузилась только часть семей, в том числе и моя, позже оставшиеся спасались, как могли, больше вагонов не подавали. Моя семья разместилась слева от входа на двух квадратных метрах грязного пола. Все сидели на чемоданах вплотную, как в кинотеатре. Стоял плач, шум, звучали слова прощания, раздавались поцелуи, кто-то обнимался с родными, многие в последний раз. Там я в последний раз видел своего сынка Шурика. Я попрощался с семьей, жена пожелала мне победить врага, она верила, что я останусь жив, да и я сам, особенно после Китая, где прошел испытание огнем, был уверен, что немцам придется со мной повозиться. Подошел паровоз и, подцепив эти шесть вагонов, потащил их в сгущающихся сумерках на станцию «Васильков-1». Станция была перегружена составами. Туда и сюда сновали эшелоны с боеприпасами и войсками, чувствовалась паника и полный беспорядок. Не доезжая до станции, эшелон остановился, и стал ждать зеленый свет. А здесь, как на грех, налетел одиночный «Юнкерс» и при свете жиденькой луны принялся бросать бомбы по скопившимся на станции эшелонам. Как рассказывала мне позже жена, шестилетняя Жанна прятала голову в бабушкин пиджак и говорила: «Где же ты, папа, почему не прилетишь и не прогонишь немцев». А мы не могли взлететь, хотя все происходило в пределах нашей видимости, из-за отсутствия прожектора. Думаю, что все равно бы начали взлетать, но, к счастью, в Василькове была какая-то небольшая точка ПВО с крупнокалиберным пулеметом и опытным стрелком, который довольно точно бил по бомбардировщику трассирующими очередями. Немец сбросил бомбы и принялся поливать станцию огнем пулеметов, но потом наш пулемет с земли выдал несколько удачных очередей и отогнал бомбардировщика, ушедшего блудить в темноту в поисках другой добычи. Как рассказывала мне потом жена, именно в ту ночь, спасаясь по покрытым ночной росой полям, она простудила Шурика.

Это было только начало тяжелого мученического пути наших семей по просторам России. Удивительно, какие мучения и унижения пришлось пережить нашему народу под властью всегда правых и непогрешимых, не умевших организовать простых вещей, шарлатанов и демагогов. Сколько нам пришлось хлебнуть горя и унижений, даже там, где им, казалось бы, и взяться было неоткуда. Примерно к часу ночи вагоны подцепили к какому-то пассажирскому составу, машинист которого не стал ждать никаких сигналов, а сам погнал эшелон в Киев. Ждать распоряжений от дезорганизованного начальства было бесполезно. А в Киеве все-таки было немало зениток. Дальше дело пошло веселее, эшелон пересек Днепр и устремился к Конотопу, где только что авиация противника разбомбила такой же эшелон с семьями военных, прямо у путей лежали убитые женщины и дети, был раскидан скарб, горели вагоны. Через Конотоп эшелон проскочил по уцелевшему пути и через сутки-двое был уже в районе Белгорода, в спокойных, по тем временам, местах. И хотя наши семьи ехали в ужасных антисанитарных условиях, но они были в безопасности и так ли, сяк ли, могли прокормиться. Конечно, основная часть имущества пропала, будучи оставленной в квартирах, но кое-какие вещи для обмена на еду и деньги в семьях все же были. Кроме того, в этот эшелон были выделены продукты с военного склада: мука, сахар, крупы. И как ни тяжело было нашим семьям, вдоволь хлебнувшим страданий на этом пути по развороченной войной стране, но когда нам сообщили, что эшелон пересек Днепр, на душе у летчиков повеселело, и мы взялись за свою основную работу. Неуязвимость немцев доводила нас до белого каления. Нужно было искать методы борьбы с ними в любых условиях. Вроде бы начали появляться какие-то надежды, связанные с четырьмя рейками, которые мы не знали, зачем, были прикреплены к каждой нашей нижней плоскости.

Утром, 24 июня 1941 года, к нам, на Васильковский аэродром, прибыла автомашина, загруженная ящиками с доселе невиданными секретными боеприпасами. На второй машине приехала группа инженеров по вооружению. После короткой беседы, нам, летчикам, летающим на самолетах «И-153», показали новые боеприпасы «PC» (реактивные снаряды). Инженеры по вооружению подвесили два таких снаряда на мой самолет, на котором мне предстояло взлететь, и на высоте двух тысяч метров над нашим Васильковским аэродромом произвести показательный пуск реактивных снарядов. Конечно, я волновался и переживал: дело было совершенно незнакомое и неизвестно, как поведет себя новое, по слухам, грозное, оружие. Однако других желающих лететь не нашлось, и выпало командиру эскадрильи — воодушевить личным примером. Даже я, боевой летчик, волновался, думая о том, сработает ли электрическая сеть самолета, и не сорвется ли раньше времени предохранитель, как сработают ветрянки ударника, и не оторвется ли реактивный снаряд при взлете. Но вот получены последние инструкции от старшего инженера нашей 36-ой истребительно-авиационной дивизии, и я благополучно взлетел в воздух. Набрал высоту в 2000 метров и, заходя с востока на запад, установил СВР — переключатель пуска снарядов, похожий на телефонный диск, на пуск по одному с каждой плоскости — серия 1. Потом включил тумблер электросети и, пролетая над Васильковским аэродромом на высоте 2000 метров, нажал на пусковую кнопку, которая разместилась на баранке ручки управления самолета. Произошла мгновенная вспышка и реактивный снаряд улетел по прямой от моего самолета на дистанцию примерно в 2000 метров, где и разорвался, оставив после взрыва облако черного дыма. Во время второго захода, на высоте примерно в 1000 метров, я выпустил второй снаряд — с тем же эффектом. Настроение летчиков нашей эскадрильи повысилось. Эти 72-миллиметровые снаряды, а на штурмовиках даже 132-миллиметровые, мы успешно применяли всю войну. А немцы, полагаясь на мощь своих пушек, изготовили подобные только к самому концу войны. Итак, наша «Чайка» брала на свои нижние плоскости восемь реактивных снарядов.

Двадцать пятого июня 1941 года во второй половине дня, по прямому проводу, проведенному на старт нашей эскадрильи, мне позвонил командир дивизии, Герой Советского Союза, полковник Зеленцов и сообщил: «На ваш Васильковский аэродром с юго-запада летят четыре бомбардировщика „Хенкель-111“». Боевой приказ был записан в журнал учета боевых вылетов адъютантом эскадрильи В. И. Шлеминым. Мы подвесили к нашим самолетам реактивные снаряды и завели моторы. Через пять минут с наблюдательного пункта, который разместился на крыше ангара, мне сообщили, что противник с юга заходит на наш военный городок, где еще находились наши жены и дети. Я дал сигнал взлета, через пять минут мы уже набрали нужную высоту и взяли курс на юг, на встречу с врагом, которого вскоре обнаружили. Самолеты противника шли на высоте около ста метров над землей, курсом на наш гарнизон. Каждый такой самолет, как мы знали, нес до трех тонн бомб. Медлить было нельзя, и, развернув свою группу истребителей из восьми самолетов, я повел ее в лобовую атаку на врага, приказав поставить регуляторы ракетного огня на пуск по две ракеты — дистанция взрыва 2000 метров. Каждый летчик должен был, исходя из этих данных, строить свою атаку. Наши группы стремительно сближались. Самолеты противника летели развернутым фронтом, не подавая никаких сигналов, типа: «свой» или «чужой», установленной на этот день пуском ракеты красного цвета. Это был один из приказов, который до конца войны в бомбардировочной авиации никто не выполнял, уже не знаю, почему. Как только дистанция сближения составила 3000 метров, я открыл огонь и произвел пуск реактивных снарядов, что послужило сигналом и для других моих летчиков. Мы пускали реактивные снаряды серией по две ракеты через каждую секунду. Как я и рассчитывал, прикинув скорость нашего сближения и время полета ракеты, первые реактивные снаряды стали рваться примерно в ста метрах перед бомбардировщиками. После этого пристрелочного залпа следующий накрыл цель, черные разрывы образовались над самыми самолетами противника, а уже последний залп пришелся метров на 150 сзади них. В момент нашей атаки бомбардировщики начали сильно раскачиваться с крыла на крыло, и пилоты делали отворот вправо — на восток. Через какую-то долю секунды мы разошлись с ними на встречных курсах. Самолеты были покрашены в темно-синий цвет, без каких либо опознавательных знаков, которые с началом войны зачем-то закрасили на наших машинах. Мы сделали боевой разворот на 180 градусов и начали их преследование, обстреливая из пулеметов. Бомбардировщики дали полный газ и вскоре оторвались от нас. Две машины дымили, оставляя длинные черные шлейфы. Все они тянули к востоку. Мы продолжали преследование до Днепра километров около 60, пока я не подал команду возвращаться на свой аэродром. После посадки, я, как командир группы истребителей, выполнившей боевой задание, позвонив по телефону, доложил на командный пункт 36-ой истребительно-авиационной дивизии о результатах атаки противника. Выслушав мой доклад, наш бравый командир полковник Зеленцов обругал меня за то, что я не сбил ни одного самолета противника, которые сбивать, сидя на командном пункте, как известно, несколько легче, и подвел итог: «Плохо ты воюешь».