Дорога домой - Бриттани Сонненберг

Но хотя бы отношения с Элиз кажутся прочными, говорит себе Крис, особенно сейчас, когда у них появилась малышка Ли. Крис обожает блеск своего обручального кольца, успокаивающего его, когда он далеко, дающего благородное, если не примитивное ощущение защищенности, словно путешествие в Индию на встречу с клиентами то же, что загнать в берлогу медведя ради пропитания семьи. Представляя себе Элиз, он видит ее качающей Ли в колыбели в серебристом свете луны, хотя в свои два с половиной года Ли уже слишком большая, чтобы ее качать. Даже в Гамбурге, когда Ли была младенцем, Крис никогда не видел, как Элиз баюкала ее по ночам, поскольку они вставали к ней по очереди. Он спал как убитый, пока жена успокаивала плачущую дочь. В свой черед Крис, слишком высокий для кресла-качалки, неуклюже пристраивал в нем свое почти двухметровое тело, испытывал какие-то женские чувства, держа на руках младенца, напевая колыбельную. Преодолев начальное мучительное желание спать, Крис, как только Ли засыпала, наслаждался теми неземными моментами с новорожденной дочерью. Иногда он сожалел, что не может остаться с Ли на следующий день, а Элиз послать вместо себя в офис – порывы, которые в смущении подавлял в свете утра.

Сейчас Крис хочет, чтобы Элиз демонстрировала немного больше благодарности за его усилия кормильца или хотя бы делала вид, что скучает по нему во время его деловых поездок. Больше в духе его матери, испускавшей трагические, неодобрительные вздохи по телефону всякий раз, услышав об очередной заграничной командировке сына, и пришедшей в ужас, когда он поехал на юг учиться в колледж. Элиз же, напротив, весело машет ему на прощание, даже не предлагая собрать чемодан. Это началось недавно: в Гамбурге она плакала, если ему приходилось на одну ночь улетать в лондонскую контору. Но, возможно, виной тому просто гормоны в период беременности, и хорошо, что она независимая, бранит он себя, когда самолет подпрыгивает при посадке в Бомбее; он счастливчик, никак не наоборот.

Это правда: Элиз нравятся командировки Криса. Она знает, что это странная реакция; другие матери на детской площадке, куда она водит Ли, всегда с жалостью смотрят на нее, услышав об очередном отъезде Криса. Но Элиз чувствует, как что-то в ней раскрывается, когда он уезжает. Возвращение в Америку она восприняла с облегчением; одиночество, ее постоянный тайный спутник в течение десяти месяцев их пребывания в Гамбурге, реже заявляет о себе теперь и, кажется, наносит удар, именно когда Крис в городе.

Отчасти это связано с необходимостью отчитываться: если Крис дома, Элиз ощущает себя под наблюдением. Прежде это казалось ей одной из самых прекрасных черт брака – ежедневное присутствие рядом другого человека. Теперь же представляется вторжением в личную жизнь. Возвращение Элиз на родину сопровождалось новым ощущением безрассудства. В Германии она была так осторожна: страшилась обидеть, не так выразиться, произвести плохое впечатление. Здесь же ставки намного ниже: в Уайнсайде, маленьком пригороде Филадельфии, она чувствует себя восхитительно анонимной.

Элиз пыталась объяснить это новое чувство Крису, надеясь, что он отреагирует положительно. Это обнаруживается во время обсуждения поисков няни для Ли. Каждый день Элиз требовались несколько часов свободы от дочери, чего Крис не понял. Она же не нуждалась в этом в Гамбурге, заметил он. А теперь нуждается, ответила она. Почему? Элиз попыталась описать это новое чувство, новые желания, возникшее безразличие к материнству, напоминавшее об игре на кларнете, когда ей было двенадцать лет. Три года Элиз посвятила этому инструменту, а в один прекрасный день просто не нашла в себе желания практиковаться дальше. И никогда об этом не жалела.

Последнее замечание Элиз в разговоре с Крисом опустила, понимая, что оно будет плохо воспринято. Честно говоря, эта склонность и к излишнему прилежанию, и к отказу ее пугает. Нельзя же просто бросить ребенка, как бросаешь занятия в оркестре. Разумеется, она по-прежнему глубоко любит Ли. Но просто не может черпать силу в прежнем источнике.

– Ты скучаешь по преподаванию? – спросил Крис.

Элиз едва не ответила «да», желая, чтобы именно это и было причиной. Но она не скучает по преподаванию, по крайней мере пока. Она верит, что все это вернется: непреклонное чувство долга и ответственности, неустанная забота, ее настоящая сущность, другими словами. Но сейчас ничуть не страдает от отсутствия всех этих обязанностей – в смысле, когда Крис в отъезде. Если он дома, эти новые импульсы безответственности смущают Элиз, как в одиннадцать лет – растущая грудь: личное развитие становится достоянием гласности. Она стыдится своих новых привычек – с каких это пор она становится женщиной, оставляющей трехлетнего ребенка с няней, чтобы пообедать, в одиночестве, в дорогом ресторане в центре города? Но ее жажда к этим тайным удовольствиям – она лишь вскользь упоминает о них в разговоре с Крисом – перевешивает нерешительность.

Мастурбацию Элиз открыла для себя в четырнадцать лет. Она делила комнату с Айви, которой было восемь. В тот год она попыталась рассказать матери о Папсе. Тогда Элиз пряталась за религией, как другие девочки из ее класса прятались за макияжем, сожгла все свои записи «Битлз» во время летнего религиозного возрождения. Но отчаянно желая защитить Айви от их деда и отдать свою душу Христу, Элиз вдруг обнаружила, что если сильно сжать ноги, напрячь мышцы и сунуть внутрь палец, ее охватывает эйфория, с которой не могло сравниться беспокойное щупанье Папса. Когда Айви спала, Элиз экспериментировала. Когда Айви бодрствовала, собственное нетерпение вызывало у Элиз мучительное чувство вины. Нечто похожее происходило сейчас в отношении Криса. В последнее время единственное место, где она ведет себя с ним естественно, – это спальня. Она, Элиз, более раскованная, ненасытная. Она видит, что он и возбужден этим, и сбит с толку. Однако наутро за завтраком она не может вести себя так же непринужденно или страстно – оцепенело поедает хлопья, как будто их секс был встречей на одну ночь.

Элиз тоже начала путешествовать, когда уезжает Крис. Со времени внезапной смерти отца у нее есть кое-какие деньги и личный счет. Учитывая крайнюю бережливость Чарлза Эберта, сумма немалая, однако кажется грехом тратить ее на пляжный коттедж на побережье в Нью-Джерси или на ночевку в Нью-Йорке. Эта греховность – одно из огромнейших наслаждений Элиз. Иногда она берет с собой Ли, чаще же оставляет ее с няней, Бэки. Пока Крис ни о чем не догадывается: Элиз научила Бэки говорить Крису, если тот позвонит, что Элиз ушла по магазинам или к подруге. Если он звонит ночью, Бэки не должна снимать трубку. Элиз понимает, что это игра в русскую рулетку и ее праздное времяпрепровождение обязательно обнаружится. Но она обожает ощущение противоречивости неправильного поведения, неразумного бунта, даже если толком и не понимает, против чего или кого бунтует. И поэтому, когда Крис объявляет о командировке, первая реакция Элиз – медленная улыбка: она представляет, куда отправится, рисуя в воображении застывшие песчаные дюны в утреннем свете.

Последние два дня – а впереди еще два баловства ради – Элиз не покидает маленькую гостиницу в Поконосе, где предоставляют ночлег и завтрак. Она просыпается, чувствуя свежий ветерок, насыщенный запахом сосен, и неторопливо идет завтракать в главный дом. Единственные другие гости – суетливая чета стариков, празднующих свою золотую свадьбу, как невольно подслушала Элиз. За французским тостом она неторопливо читает «Нью-Йорк тайме», заботливо оставляемую на каждом столе их совершенно невидимыми хозяевами.

После всех этих месяцев в окружении немецкого языка Элиз все еще завораживает звучащий вокруг английский, хотя они с Крисом в Штатах уже больше года. Со времени возвращения она абсолютно по-новому пристрастилась к чтению. В Миссисипи, где она росла, хорошие мозги приравнивались к кривым зубам, и к тому времени, как Элиз поставили брекеты, она усвоила улыбку, которая успокаивала людей, заверяла их, что в ее обществе они никогда не почувствуют себя запуганными. В классе были умные девочки, но их участь на школьных танцевальных вечерах служила достаточно ясным предостережением, и в последний свой приезд в Видалию Элиз столкнулась с Мейси Лейн Каргилл, которая побеждала на всех конкурсах по орфографии и работала теперь в местной библиотеке. Вот куда приводил тебя ум в районах ниже линии Мейсона-Диксона[34]: расставлять по полкам кулинарные книги и утихомиривать подростков.

Но на северо-востоке все по-другому. Женщины читают, имеют собственное мнение о политике и вычеркивают своих мужей при голосовании. Элиз вынуждена признать, что ей больше нравится раздел газеты, посвященный образу жизни, нежели передовица, но испытывает небывалую жажду новостей. Отчасти, возможно, потому, что вернулась в свою страну, читает о своем президенте и снова может ощущать себя членом общества.