Дорога домой - Бриттани Сонненберг

Мужчина сердито смотрит на Криса.

– А что, по-вашему, я похож на малайца? Разумеется, я индиец. Просто индиец не из Индии.

Он снова разворачивает газету. Крис поднимается, раздраженный, что знает об индийском среднем классе не больше, чем в начале разговора.

– Что ж, приятного дня, – говорит он.

– Вы здесь по делам? – спрашивает тот, странным образом заинтересовавшись теперь, когда Крис уходит.

– Да.

– Один совет. Не ведите себя как американский славный парень. Это всегда означает провал. Я видел это миллион раз. Вас съедят заживо.

Крису очень хочется сказать в ответ что-нибудь столь же язвительное и снисходительное, но на ум приходит только: «Заткнись», поэтому он просто кивает и, надеясь, что звучит это саркастически, произносит:

– Буду иметь в виду.

– Очень хорошо, очень хорошо, – рассеянно откликается мужчина и возвращается к своей газете, выбросив Криса из головы, прежде чем тот успевает отойти.

Но на заводе Крис следует полученному совету. Он беспощадно изучает допущенные по небрежности ошибки, жалуется на поведение индийских коллег накануне и уходит с середины обеда, просто сказав, что устал. Он в восторге от своего нового, резкого, бескомпромиссного я. Осмелев, он звонит домой, но попадает на автоответчик. Снова.

– Эй, привет. Перезвони мне, – говорит Крис и кладет трубку, даже не прибавив: «Я тебя люблю», как всегда делает во время заграничных поездок. «Тот мужчина на скамейке просто козел, – думает он, – но в его словах явно что-то есть». Крис слишком любезен, слишком терпим и уступчив. В баскетболе это тоже всегда было его проблемой: чересчур много передач.

«Чуть больше эгоизма, Крис», – говорил его школьный тренер.

«Какого черта ты все время отдаешь мяч?» – кричал тренер в колледже и отправлял его на скамейку запасных.

Воспитанный на строгой диете лютеранской скромности, Крис всегда благочестиво полагал, что такое поведение в конце концов принесет ему награду. Но это оказалось чепухой. В ту ночь ему снится, что он грабит банки и пинает разные предметы, до тех пор пока они не ломаются.

Как назло, в государственном парке Поконос, до которого Элиз ехала целый час, людно и шумно. Нуда, суббота. Повсюду дети. Элиз вдруг остро чувствует, что ей не хватает Ли, это удивляет и радует ее, и под влиянием порыва она звонит домой из телефона-автомата рядом с парковкой. Бэки дает трубку Ли, но едва Элиз слышит: «Мама?», как ей хочется прервать разговор. Она прикладывает усилие, чтобы ее голос звучал ласково и заинтересованно, пока Ли описывает замок, который они лепят из пластилина.

Через две минуты Элиз просит:

– Дай трубку Бэки, милая.

Элиз планировала прогуляться по круговой дорожке, но телефонный разговор выбил ее из колеи, и поэтому она следует за указателем на самую высокую точку, еще две мили вверх. Там людей меньше. Элиз двигается быстро, пытаясь отделаться от своих мыслей. Добравшись до вершины, она радуется, что захватила с собой большую бутылку воды. Вокруг никого, и она ложится на камни. От солнечного тепла и физической нагрузки Элиз задремывает, сновидения сменяют друг друга. В первом из них она снова в Гамбурге, пытается сдать платье в универмаге, старается вспомнить, как по-немецки будет «чек», потом она в Видалии, в кабинете Чарлза Эберта, электричество не горит, она с трудом сосредоточивается на узоре света, пробивающемся сквозь ставни, ногти впиваются в ладони, кто-то дышит ей в лицо, фыркает около правого бедра. Элиз в испуге садится, подавляя крик. Но это всего лишь собака.

Она неуверенно смеется и говорит:

– Привет.

Пес похож на дворнягу, но в его дружески-глуповатой повадке есть что-то от лабрадора. Он тяжело дышит ей в лицо, скалится, словно улыбаясь. Элиз осматривает ошейник. «Робокоп». Худшей клички для собаки она явно не встречала. Словно соглашаясь, пес со скорбным видом ложится рядом с ней и закрывает глаза.

– Робо? – доносится из леса. – Робо!

Пес не шевелится. Они находятся на выступе скалы. Элиз понимает, что следует крикнуть: «Он здесь!», но не делает этого. Хозяева Робокопа не слишком усердно его ищут. Еще несколько раз без особой охоты зовут: «Робо», а потом слышно только чириканье воробьев, тяжелое дыхание Ро да слабый шум машин на дороге внизу. Элиз понимает, что не права. В последнее время она уходит от ответственности, связей, как будто это одежда, а ей хочется искупаться нагишом. Час назад она была не в состоянии даже поговорить по телефону с собственным ребенком. Так почему же не воссоединить Ро (она не может заставить себя называть его Робо) с его хозяевами? Зачем в итоге разочаровать и бросить еще одно живое существо?

Он красавец. Темно-коричневая шерсть с рыжеватыми полосами, отливающая на солнце золотом. С виду ему года три-четыре. Когда Элиз жила в Видалии, ей нравились два далматина ее соседей. Они с Крисом всегда хотели иметь собаку, но слишком много переезжали. Честно говоря, собаку Элиз хотела больше, чем ребенка. Об этом она никому не рассказывала. А может, надо было. Один из ее любимых стихов Библии относится к началу истории о рождении Христа: «А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем»[35].

Там не говорится: «Мария позвала Иосифа и спросила, что он думает о непорочном зачатии». Элиз любит священную тайну этого стиха, но есть в нем и свои подвохи.

– Пить хочешь?

Ро смотрит на нее с надеждой. Она льет оставшуюся в бутылке воду рядом с его пастью, и он лакает, уловив примерно треть жидкости.

– Хорошо, приятель, – говорит Элиз. – Давай-ка спускаться.

Ро с энтузиазмом встает, радостно кружит на месте, прежде чем последовать за ней по тропинке. По пути вниз он то и дело бросается в лес, но всегда возвращается трусцой. У начала тропинки, рядом с автостоянкой, ждут его хозяева.

– Робо! – кричит полная женщина пятидесяти с лишним лет.

Пес торопится к ней, виляя хвостом. «А тебе-то казалось, что ему нужна новая семья», – размышляет Элиз, чувствуя себя странно преданной.

– Мы решили, что совсем его потеряли, – говорит мужчина. – Робо. О чем ты думал?

Он стегает его поводком, и тот оборачивается к Элиз, словно извиняясь.

– Красивый пес, – произносит она и, стараясь, чтобы голос звучал приветливо, произносит: – Я рада, что он вас нашел. Не знала, что мне с ним делать.

– Спасибо, – отзывается женщина, но с ноткой подозрения.

Мужчина оказался более чутким:

– Да, мы вам обязаны. С тех пор как дочь уехала в колледж, Робо – это наш ребенок.

– Что за порода?

– Дворняжка, – отвечает мужчина. – Два года назад он появился у нашего порога, ужасно голодный.

«Значит, я могла оставить его у себя, – думает Элиз. Черт. Она чувствует себя дурой. Ро скулит. – Надо отсюда убираться, а не то я умыкну эту собаку».

– Желаю вам приятного дня, – говорит она, идя к машине.

На обратном пути в гостиницу Элиз размышляет над своими потребностями: что бы это могло быть? Собака? Приведет ли ее в норму общение с животным? Иногда Элиз боится, что если кто-то или что-то не обуздает вскоре ее новые наклонности, она слетит с катушек – закончит барменшей в Вегасе или одной из тех вечных пеших туристок, над которыми они с Крисом всегда потешались в европейских аэропортах: косички-дреды, морщинистая, иссушенная солнцем кожа, пустые глаза.

По пути в бомбейский аэропорт и во время прогулки по маленькому горному городку после обеда Крис и Элиз глубоко потрясены одним и тем же зрелищем, хотя ни один из них никогда и не подумает упомянуть об этом в разговоре друг с другом: оба они видят труп. Крис становится свидетелем индуистских похорон: плакальщики, бархатцы, мертвое тело, которое несут по улице. Он мельком замечает эту сцену в окно автомобиля, содрогается и возвращается к блокноту с желтыми страницами, в котором набрасывает заметки к предстоящей встрече со своим начальником, информируя его о поездке в Бомбей.

На Мейн-стрит, съев в местном кафе сэндвич с куриным салатом, Элиз видит лежащую на тротуаре женщину, ее тело, от шеи, накрыто простыней. На лице струйка крови. Позднее Элиз не сможет припомнить, где была кровь, в уголке рта? На лбу? Женщину окружают медики, а за ними – редкая толпа зевак, наполовину состоящая из туристов, наполовину из местных жителей.

Элиз почему-то убеждена, что это самоубийство. Женщина излучает решение убить себя, как невеста излучает решение выйти замуж. Элиз не переходит на другую сторону улицы, чтобы избежать этой женщины, но и не смотрит на тело, минуя его. В потрясенной толпе никто не плачет, только перешептываются. Элиз возвращается к своей машине в трансе. «При виде мертвой женщины, – думает она, – мне следует захотеть домой, крепко обнять Ли, позвонить Крису. Но мне не хочется».