52-е февраля - Андрей Жвалевский

— Пошли в мою комнату. Я печенек приготовила.

В комнате горели две толстые фиолетовые свечи, которые воняли чем-то приторным, а у него и без них голова кружилась. Он попытался поцеловать Наташу, но от волнения попал куда-то между глазом и ухом.

Она испуганно села на диван, подтянув коленки к подбородку. Как будто ёжик в клубок свернулся. Он уселся рядом и принялся продираться к ней через ее руки и коленки. Чем сильнее она сопротивлялась, тем меньше он что-то понимал и тем больше дурел.

Им обоим было стыдно. Оба боролись с закрытыми глазами, как два раненых крота. И почти в полном молчании, только Наташа иногда жалобно попискивала.

А потом вдруг сказала, чуть не плача:

— Не надо! Пожалуйста!

Из него словно выдернули предохранитель. Он навалился на нее всем телом, уже не целуя, а кусая каждый кусочек ее тела, до которого мог дотянуться.

И вдруг замер. Внизу по трусам растекалось стыдное и липкое.

Он вскочил и бросился из комнаты. Сунул ноги в кроссовки, даже не зашнуровывая их, и вылетел на лестничную площадку. Уже на выходе из подъезда с ужасом увидел, что пятно проступило на штанах (зачем он выбрал светлые?!).

Осмотрелся и увидел лужу. Почти не думая бросился в нее, стараясь побольше извозиться в районе пояса. И уже так побежал домой…

53.02.2013. 00:53. Динка

— Маааам, сил моих нет, пошли уже домой, а? — Динка перевалилась через очередной сугроб и так и осталась лежать, распластавшись на снегу.

— Пошли, — отозвалась мама.

— А Пуська? — возмутилась Динка, не вставая.

— Солнце встанет, еще раз поищем.

— А оно встанет?

Мама с завистью посмотрела на дочь, которая уютно устроилась в сугробе, раскинула руки и плюхнулась рядом.

— Давай ангелочков делать, — предложила Динка, ничуть не удивившись.

Лимит удивлений на сегодня был исчерпан.

Но шевелиться даже для того, чтобы делать снежных ангелов, было лень, поэтому мама и дочь валялись посреди бескрайних снежных просторов и глядели в небо.

— Смотри, звезды, — задумчиво сказала мама, — завтра будет ясно.

— А завтра будет? — спросила Динка.

— Что за настроение? — возмутилась мама и слегка присыпала Динку снегом.

Та даже не пошевелилась. Лежала, смотрела на звезды, полностью растворившись в ночном небе.

— А мне кажется, что все время будет ночь. И снег. И темно. И никуда не надо идти, ни с кем не нужно встречаться.

— Это просто перезагрузка, — объяснила мама. — Завтра все начнется по новой.

— А почему вы поссорились? — неожиданно спросила Динка.

Так неожиданно, что мама не сразу сообразила, о чем она. И о ком.

— Дураки были, — с чувством ответила она.

— Это понятно, — усмехнулась Динка, — но ты говорила про «ту историю», «тот случай». Что случилось-то?

Мама долго подбирала слова, а потом решила сказать просто.

— В конце восьмого класса мы решили друг с другом переспать.

Динка тихонько охнула, но мама проигнорировала этот звук.

— Мы были к этому совершенно не готовы, не знали, как себя вести, дико стеснялись и боялись. По крайней мере, я стеснялась и боялась. А у него просто крышу снесло. У мальчиков вообще с гормонами хуже, им гораздо сложнее себя контролировать. Особенно в восьмом классе.

— И что? — тихо спросила Динка.

— Честно говоря, тогда я вообще не поняла, что случилось. Он вдруг вскочил и убежал. А меня еще час трясло, как от температуры, зубы по стакану стучали, когда я пыталась воды попить. А потом мне было стыдно поднять на него глаза. Потом я решила, что он сбежал, потому что я какая-то неправильная, потом я думала, что должна была что-то сделать и не сделала, и что это из-за меня у нас ничего не получилось…

— А он?

— А он меня просто не видел… Думаешь, мы целовались тогда, когда из яблоневого сада убежали? Мы разговаривали всю ночь. Про то, что тогда случилось, про то, что должно было случиться, про то, как мы скучали, про то, о чем мечтали…

— Но вы с ним потом… еще… пробовали? — Динка давилась словами. Если бы не эта ночь, тишина и снег вокруг, никогда бы не решилась у собственной мамы такое спросить.

— Дин, все должно быть вовремя. Время дружить, время любить…

— Ты мне еще скажи, что только после свадьбы, — обиделась Динка.

— Да при чем тут свадьба, — вздохнула мама, — просто любовь — вещь такая… Эмоциональная. Невозможно умом влюбиться. Переспать с кем-то, потому что все уже переспали, а ты еще нет, — это совсем не любовь. Но понять разницу ты сможешь только потом, когда полюбишь. А когда любишь, не думаешь о том, что «это можно», а «это нельзя». Ты просто любишь. И на самом деле все можно.

— Все можно? — ехидно переспросила Динка.

— Если любишь, солнце, то можно. Только давай мы сразу в терминах определимся, чтобы ты потом на меня не сваливала, если что. Любишь — значит, уверена, что он тебя не обидит и не предаст, и ты сама не обидишь и не предашь, любишь — значит, доверяешь и знаешь, что тебе доверяют. И если уж совсем откровенно, то если ты решаешься на секс, то должна понимать, что можешь забеременеть. И это тоже нужно обсуждать. До того как. Желательно.

— Ты хочешь сказать, что была готова родить в девятом классе? — спросила Динка.

— В девятом однозначно нет, — отрезала мама, — нас эта история в восьмом очень многому научила.

— Например?

— Не спешить. И знаешь, первая любовь потому так в душу и западает, что она вся — одно большое предвкушение. Не все сразу, а по чуть-чуть. И радости от этого «чуть-чуть» не меньше, чем от всего сразу.

Динка надолго затихла.

— А вдруг ее не будет, этой первой любви? — спросила она.

Теперь затихла мама.

— Я придумала, — сказала она через минуту. — Загадываем. Если находим Пуську, то будет. Если не находим — не будет. Подъем! Зайдем к бабушке за какой-нибудь котлетой, будем ее приманивать.

Но приманивать никого не пришлось. У бабушкиного подъезда сидела Пуся и укоризненно смотрела на приближающихся людей. «И где вы шляетесь?» — как бы спрашивали ее честные собачьи глаза.

— Динка, я тебе письмо отправила, — сказала мама. — Почитай, ладно?

Прошлое. 10 «Б»

Была весна. Прекрасная, теплая, красивая, яркая. С одуряющими запахами, грозами, теплым ветром, молодыми листочками, прозрачным воздухом, ранними рассветами, поздними закатами.

О такой весне мечтаешь весь год. А она приходит на две недели, сшибая все на своем пути, снося все крыши, растворяя все запреты, и уходит, улыбаясь и оставляя руины здравого смысла в головах.

Мы поехали на дачу к Таньке отмечать конец учебного года. Нас было много, человек пятнадцать, но с тем же успехом могло быть и сто. Мы с Сашей никого и ничего вокруг не замечали.

Быть вместе — это было такое счастье, такая радость, что непрерывно хотелось не то петь, не то смеяться, не то бежать и кричать.

Как только он пропадал из моего поля зрения, солнце меркло. Я даже не сразу осознавала, что происходит, и только когда он обнимал меня, тихо подкравшись сзади, или брал за руку, или целовал в затылок, мир внезапно обретал краски, и я понимала, что пока его не было рядом, я не дышала. Вернее дышала, но как-то не так, этого дыхания не хватало для жизни.

Мне катастрофически не хватало для жизни Его.

Я говорила:

— Я не могу без тебя жить.

И это было правдой. Не могла. Никогда больше в жизни это не было такой правдой.

Я смотрела, как он болтает с пацанами, и улыбалась. Он не был самым красивым. Он не был самым высоким. Но я не могла отвести от него взгляда, я не могла на него не смотреть.

Настал вечер, потом ночь. Мы сначала сидели на улице, потом забились в дом, пытаясь спрятаться от комаров. Часов до двух ржали как ненормальные, орали песни под гитару. А потом как-то незаметно все расползлись спать.

В компании никто не сомневался, что мы спим вместе, поэтому в нашем распоряжении осталась одна, причем очень неширокая кровать.

И тут всю легкость этого прекрасного весеннего дня сдуло. Я окаменела.

Сашка ушел умываться, а я осталась одна в комнате с ощущением приближающейся катастрофы.

Сначала я ужасно боялась, что он будет ко мне приставать. Так боялась, что меня даже затошнило. Потом Саша вернулся и тихонько пристроился рядом со мной. По тому, как он старательно укладывался, пытаясь даже нечаянно до меня не дотронуться, я поняла, что приставать он ко мне не будет. Накатила волна облегчения. И благодарности. И я даже немного задремала, но тут в голову шибануло понимание того, что он лежит от меня так близко, и воспоминания о том, как… Не важно о чем, но они накрыли меня с головой, сердце забухало так громко, что я была уверена, что Сашка слышит, как оно колотится. О сне не могло быть и речи. Что делать, я не знала.