Остров - Алексей Карташов

Гретель помолчала немного, перекладывая ручки на столе. Легонько провела рукой по стопке исписанной бумаги (Ганс вспомнил, что не успел еще прочитать ей последний кусочек книги, написанный вчера вечером). Повернулась к нему и продолжила, уже почти нормальным своим голосом:

— Я сегодня была опять в библиотеке, разговаривала с мисс Джонсон.

— Расскажи, да, — попросил Ганс.

Гретель вздохнула, села поудобнее. Подробно, почти слово в слово, пересказала все, что узнала сегодня про корабль-библиотеку. Ганс не перебивал, не задавал даже вопросов. Потом она, помолчав, добавила:

— А когда мы зашли внутрь, мисс Джонсон сказала мне еще одну вещь. Мы приехали на этом корабле.

Ганс кивнул: он уже понял. Только решил уточнить кое-что.

— Она твердо это знает? Мы ей сами сказали?

— Нет, мы ведь забыли все к тому моменту. Но в тот день прибыл только один корабль, утром. Были еще маленькие яхты, но вроде бы пассажиров на них не было. А паром в тот день не ходил, был понедельник. И мы были такие… беленькие еще совсем и одеты во все приличное. — Она грустно улыбнулась. — И с большой сумкой.

— А почему она раньше не сказала об этом? И никто не говорил нам?

— Понимаешь, тут люди считают, что, если кто-то приехал и не хочет говорить о прошлом, значит, не надо его расспрашивать. Ты вот знаешь, откуда приехали Джон и Саманта? Или Карл?

— Нет, — признал Ганс. — Но погоди, вот про Майкла я знаю все, с самого его детства.

— Майкл сам любит рассказывать о себе, ты разве не заметил? Что все его рассказы — про себя, а уж остальное в виде приправы?

— Ну почему? — не согласился Ганс. — Я от него столько всего узнал…

— Да, про его друзей, про его женщин, про страны, где он бывал. А хоть раз вы говорили с ним вообще о любви или о дружбе, вообще о путешествиях? О жизни и смерти?

Она встала и прошлась по комнате, потом опять села на стул.

— Ты пойми, я же его не упрекаю. Просто он такой человек. А Джон совсем другой. Но он никогда не говорит про свое прошлое.

— Ты думаешь, он тоже не помнит?

— Вряд ли. Мы с тобой, наверное, одни такие. — Ганс не мог понять, горечь он услышал или гордость. — Но если люди не хотят говорить сами — никто не спросит.

— Хорошо. — Теперь Ганс перешел к главному вопросу: — А что мы делали на корабле и почему ушли оттуда?

— Это совсем просто, — отвечала Гретель. — Ну что ты мог делать там? Ты не моряк, морского дела толком не знаешь. Не повар, это уж точно! — Она наконец улыбнулась. — Ты делал то, что ты умеешь, — читал книги.

— И потом?..

— И потом нашел свою книгу. Вот так тебе повезло.

— И в ней было сказано, чтобы я остался здесь?

— Получается, так. — Гретель опять встала, не могла она долго сидеть на одном месте. — Чтобы ты остался здесь, жил в этом доме и работал. Писал. А я… чтобы была с тобой.

— Подожди! — Гансу не очень нравилось что-то, но что именно — он никак не мог сформулировать. — Но ведь могло статься, что это ты нашла свою книгу? И в любом случае, ну подумай сама, вряд ли мы оба нашли их одновременно?

— Да, это уж совсем было бы странно, — согласилась Гретель. — И что это значит?

Ганс помолчал, разглядывая испачканные краской руки, и наконец поднял глаза.

— А это значит, что один из нас здесь ради другого, и только ради этого.

Они долго молчали, иногда украдкой поглядывая друг на друга. Потом Ганс добавил:

— И еще мне очень не нравится, что мы все забыли. И знаешь, почему? Я теперь могу объяснить.

— Я тоже могу, — тихонько отвечала Гретель. — Потому что мы не знаем теперь, от чего мы отказались. И мы не знаем, сами мы решили или нас уговорили. Нет, решили-то, конечно, сами, но была ли эта книга той самой, единственной? А нас заставили забыть, чтобы мы не задавались этим вопросом.

— Или мы сами решили забыть? — все-таки возразил Ганс.

— А если сами, то зачем? Чего мы могли бояться, спрятанного в памяти? Нет, милый, так и так получается: мы все забыли, чтобы не сомневаться. А теперь мы знаем об этом.

Ганс помолчал, потом глянул на часы и поднялся с кровати.

— Нам пора уже собираться. Знаешь, давай мы еще подумаем об этом, у меня не все складывается в голове как следует. И еще: не бойся ничего, все же хорошо, правда?

Гретель подняла глаза. Он выдержал взгляд, улыбнулся и обнял ее. Гретель порывисто прижалась к нему, и они постояли молча. Ганс чувствовал, как она чуть дрожит, мелко-мелко, а потом успокаивается, и он снова улыбнулся, на этот раз сам себе.

* * *

Ганс давно сидел на террасе, но не шел поторапливать Гретель. Смотрел в звездное небо, шевелил пальцами в неудобных ботинках. На прием полагалось идти хоть и в тропическом, но в приличном одеянии: светлые брюки, светлые ботинки, рубашка, хорошо хоть с коротким рукавом. Гретель погладила его единственную рубашку, пришила оторвавшуюся пуговицу, а сейчас занималась своим платьем. Она долго терзала Ганса, наконец он сказал: надевай зеленое! Гретель обрадовалась, потому что белое хоть и было новее и моднее, но ей нравилось меньше. “Я в нем толстая, — говорила она убежденно, — не спорь”. Ганс уже давно и не спорил: в конце концов, всякая женщина имеет право на свою причуду.

Он посмотрел в окно: Гретель стояла перед зеркалом, что-то делала с прической. Ее рыжие кудри никогда не хотели ложиться ровно, вечно растрепывались через полчаса, и она старалась придать беспорядку нарочито небрежный вид — дескать, так и надо. Ганс некоторое время наблюдал за ее немножко угловатыми движениями и поймал себя на мысли: а сумеет ли она хорошо держаться на приеме? Правильно себя вести? Опять он разозлился на такой вопрос, но предательская мысль не уходила. А когда он понял, что злится почему-то на Гретель, а не на себя, ему стало совсем муторно.

Гретель повернулась решительно, подхватила сумочку и вышла из комнаты. Посмотрела несколько мгновений на Ганса, вздохнула:

— Милый, ты волнуешься? Не надо! Честное слово, я знаю, в какой руке держать вилку, а в какой котлету!

Они оба засмеялись, а Ганс подумал с досадой: “Ну откуда, откуда она всегда знает, о чем я думаю?”

С улицы донеслось бибиканье: подъехало такси. Не пешком же идти на прием! Ганс пощупал очередной раз бумажки в кармане — вроде бы хватало на дорогу и приличные чаевые — и предложил даме руку с некоторой церемонностью.

Особняк губернаторши сиял в темноте на соседнем холме, — собственно, его было хорошо видно даже с террасы, правда, дорога вилась непредсказуемо. У ворот их встретил лакей в ливрее, почти незнакомый, Ганс только помнил, что зовут его Кларенс. С важностью отворил кованую калитку, пожелал приятного вечера бархатным басом и повернулся к следующим гостям. Ганс и Гретель двинулись к дому по дорожке между мерцающих факелов. Цикады, замолчавшие было, снова грянули хором.

Сад выступал из темноты громадными баньянами с узловатыми переплетениями стволов. Летучие мыши стремительно чертили изломанные линии. Дом был ярко освещен изнутри, оттуда доносились взрывы смеха и ровное жужжание разговора, а снаружи он смутно белел в темноте, даже не было заметно неизбежных темных разводов: в сезон дождя все зарастало плесенью, и большинство хозяев даже не обращало на нее внимания. Губернаторша все же, по старой привычке, следила за внешним видом дома, как будто в любой момент могла прибыть с визитом особа королевской крови. Так что каждые пару лет дом заново штукатурили, а вот сейчас что-то с ремонтом задержались.

На террасе, под навесом, сияли лампы, стояли группами люди, лакеи разносили коктейли и закуски. Саманта, в шафрановом платье, помахала им приветственно рукой справа, из дальнего угла, и Гретель обрадованно потянула Ганса за собой. Он выпустил ее руку и шел чуть сзади, невольно замечая легкую нескладность ее движений, выбившуюся прядь, царапины на пятках туфелек.

Саманта расцеловала Ганса и обняла Гретель — Ганс невольно залюбовался, как они хорошо смотрелись вместе: рыжая светлокожая Гретель и смуглая Саманта, почти того же роста, но чуть пошире в кости и пополнее. Послушал их разговор пару минут, вставил несколько слов и потихоньку отошел в сторону. Заметив Карла в середине террасы, он решительно направился туда. По дороге ухватил с подноса у проходившего лакея бокал с “Маргаритой”, отхлебнул глоток и понял, что хочет сегодня напиться.

Карл, в ослепительно белой рубашке, внимательно слушал двух немолодых джентльменов, кажется приезжих. Впрочем, совсем уж джентльменами назвать их было трудно. Скорее они напоминали профессоров, не особо следящих за внешним обликом. Один из них, покрупнее и на вид постарше, с седой львиной шевелюрой, как раз расспрашивал Карла о рифе Грейт-Уолл. Ганс очень любил это место, где дно обрывалось стеной в бездну и на стене цвели, теснясь, невиданные анемоны всех расцветок — только надо было освещать их фонарем, на этой глубине все цвета пропадали, кроме безмерной синевы. Как раз об анемонах-то и спрашивал старший профессор, и Карл представил всех троих: