МОИ ДРУЗЬЯ - Эмманюэль БОВ

Несмотря на сутолоку, путь передо мной неизменно оставался свободным. Когда предстояло перейти улицу, полицейский, как нарочно, останавливал движение. Когда перед нами возникал затор, стоило подойти ближе, как открывался проход.

Мы свернули в пустынную улицу. Свет фонарей дрожал на уровне вторых этажей. Наши тени, переломленные в коленях, то обгоняли нас, то следовали за нами по стенам. Наверху одного дома горящее окно отбрасывало свой увеличенный и потускневший квадрат на противоположный фасад.

Время от времени я опирался о стену: известка влезала мне под ногти.

Или вдруг хлопал себя по внутреннему карману, потому что, несмотря на опьянение, я не забывал о своем бумажнике. Я опасался, как бы спутник не воспользовался моим состоянием, чтобы его украсть.

Послышался граммофон. Номер осветил дверь.

Мы прибыли.

Должен сказать, что один я никогда бы не осмелился прийти сюда. Вдвоем – совсем иное дело. Внимание людей направлено не на тебя одного.

Тем не менее, я желудком переживал эмоцию.

Итак, я входил в один из этих домов, о которых был наслышан с детства. И входил сюда, как хозяин себе самому, а не как когда-то – примкнувшим к ватаге однополчан.

Я позвонил.

Несомненно для того, чтобы избавить нас от неловкости быть увиденными на пороге, дверь немедленно открылась.

Мы вошли.

Благодаря специальному приспособлению, дверь закрылась сама по себе.

Я тут же подумал о своей шляпе. Я обнажил голову и, чтобы придать себе вид завсегдатая, устремился прямо вперед.

– Не туда, – крикнула толстая женщина, нам открывшая.

На ней были белые чулки, кожаная сумочка на стальной цепочке и кружевной передник, слишком маленький для своего предназначения.

Она привела нас в зал, который ошеломлял своим размером, как все залы, которые находятся в глубине зданий.

Несколько клиентов, довольные от своей свежевыбритости, рассматривали пластинку граммофона, которая вращалась. В глубине была заброшенная сцена со смесью разных декораций.

– Барышни ужинают. Будут через несколько минут. Что пожелают господа в ожидании?

Я знал, что напитки в этих местах очень дорогие. Тем не менее, заказал бутылку вина.

Мы сели.

Я не снял свою накидку, потому что ее очень трудно надевать из-за подкладки рукавов.

Поведение Племяша меня раздражало. Он не снял свою фуражку. К тому же у него не было пристяжного воротничка. И вместо того, чтобы иметь униженный вид, как оно подобает, если ты не богат, смотрел он вызывающе.

Я толкнул его локтем.

– Сними свою фуражку.

Он подчинился. Красная полоска пересекала ему лоб от виска до виска.

В то время как мой сосед тер глаза послюнявленным пальцем, я под столом чистил спичкой ногти.

Еще не все лампочки были зажжены. Впечатление, как в кинематографе, когда пришел слишком рано. У клиентов был вид, будто сюда их привели насильно. Руки в карманах. Красные уши блестели, как носы. Потертая саржа проступала на молескине банкеток.

Фонограф остановился.

Один клиент, надув рот, стал имитировать его звук. Это не должно было быть трудно, поскольку я знал многих, кто так умеют.

Наконец появились женщины. Я их пересчитал. Числом их было семь.

Короткие платья издавали тот запах греха и нищеты, которым пахнут усыпанные блестками и мишурой одеяния восковых монстров, выставляемых в маленьких музеях на ярмарках.

Бледный грим и блеск кукол из глазированного картона. Перстни, в линию на пальцах, сверкали.

Когда одна из этих девушек легкого поведения была сама по себе, ее ноги казались красивыми, но как только она смешивалась со своими компаньонками, недостатки их бросались в глаза, уж и не знаю, чем это рационально объяснить.

Одна женщина села рядом с нами и, смеясь, откинулась на банкетку. У нее были желтые зубы, которые, из-за белизны ее лица, казались еще желтее. Глаза были подчеркнуты, как старый циферблат. Запах духов, который она издавала, чувствовался сильнее, когда она двигалась.

Племяш смотрел на нее с восхищением. Он совершенно изменился. Он болтал, смеялся и больше совсем не замечал меня.

Внезапно женщина поднялась и, взяв моряка под руку, увела его.

Я остался один. На столе было три стакана и две бутылки.

Я заплатил за все это и вышел с душой, полной горечи.

Я бы сделал все для Племяша. Я его полюбил – его, более слабого, чем я.

Я дал ему десять франков: вместо того, чтобы сохранить их на еду, он предпочел развлечься. Сейчас, быть может, его нет в живых, утопился. А если бы слушался меня, если бы меня полюбил, если бы не насмехался надо мной, мы были б счастливы.

В тот день я бы тоже с удовольствием пошел за женщиной. Я этого не сделал, потому что хотел снять ему комнату.

Он не понял, что в моем сердце сокровища нежности. Предпочел удовлетворить свое желание.

Делаешь добро, а тебя благодарят вот так.

Неужели так трудно понять друг друга на этой земле?

ГОСПОДИН ЛАКАЗ

I

Вокзалы дают мне возможность заглянуть в мир, который я не знаю. Атмосфера, которая их окутывает, более тонкая.

Я люблю вокзалы, Лионский в особенности. Квадратная башня, которая высится над ним, заставляет меня думать, несомненно, потому, что она новая, о памятниках германских городов, которые я наблюдал из вагонов для перевозки скота, когда был солдатом.

Я люблю вокзалы потому, что они живут и днем, и ночью. Если я не сплю, я себя чувствую менее одиноким.

Вокзалы открывают мне частную жизнь богатых людей. На улице богатые похожи на всех прочих. Когда они уезжают из Парижа, я слышу, как они говорят, смеются, отдают приказы. Вижу, как они расстаются. Это мне интересно, мне, бедному, без друзей, без багажа.

Догадываешься, что эти путешественники не хотели бы быть на месте кого-то, кто, как я, глазеет на них, отъезжающих.

Высокие девушки ждут, когда зарегистрируют их дорожные сундуки. Они красивы. Я изучаю их, спрашивая себя, были бы они так же красивы, переодетые в работниц.

Я люблю Лионский вокзал, потому что позади него Сена с ее берегами, со стрелами подъемных кранов, которые вращаются в небе, с баржами, неподвижными, как острова, с дымами, которые в небе перестают подниматься.

Однажды, не зная, чем занять время, я решил провести несколько часов на Лионском вокзале. Двери без замочных скважин колотили воздух. Ноги скользили по стеклянным плитам, как в сосновом лесу. Издания клеились к влажным стеклам киоска. Сквозняки мешали людям раскрывать газеты. За окошками касс, несмотря на день, горел свет. По виду служащие железной дороги состояли в родстве с полицейскими. Никто не обращал на меня внимания. Мне было грустно. Оставался я здесь через силу. Мне хотелось, чтобы пассажиры имели угрызения совести, уезжая, чтобы они думали обо мне, убывая в другие края. Я шел, опустив голову, и когда мне попадалась красивая женщина, я взглядывал на нее с меланхолией, чтобы тронуть ее сердце. Я надеялся, что она догадается о моей потребности любить.

Когда я выхожу из своего дома, я всегда надеюсь на событие, которое перевернет мою жизнь. Я жду его вплоть до самого возвращения. Поэтому я никогда ни сижу дома.

К сожалению, это событие никогда не происходит.

– Эй… там… человек!

Обернувшись, я увидел метрах в двадцати господина, который, должно быть, стоял на сквозняке: его пальто летело, как на палубе парохода. Чемодан свисал с конца правой руки.

Не зная, ко мне ли он обращается, я ждал. Тогда он сделал мне знак указательным пальцем, как бы нажав на спусковой крючок.

Я осмотрелся, чтобы убедиться в том, что он не зовет кого-нибудь другого, и, никого не увидев, приблизился.

Незнакомец был толст. Живот выпирал из пиджака. Кончики рыжих усов были равны друг другу. Я был удручен, не тем, что он принял меня за носильщика, но тем фактом, что он нарушил мою горечь. Теперь кто-то будет со мной говорить! Я буду похож на всех. Из-за этого человека у меня больше не было права стенать.

– Возьми чемодан, милейший!

В нем была медлительность людей, которые путешествуют и находят естественным, что к ним бросаются, что им прокладывают путь.

Я не спешил брать чемодан: на нас смотрела девушка.

Наконец, покорившись судьбе, я схватил ручку чемодана своей здоровой рукой и пошел за пассажиром.

Его пальто поднималось сзади, явно оттого, что он на нем сидел.

То и дело я останавливался, чтобы передохнуть и взглянуть на свои раздавленные пальцы.

Пассажир – тот в такие моменты не останавливался. Продолжал идти и дожидался дальше, чтобы не быть обязанным со мной говорить.

На всем этом пути глаза мои смотрели вниз, потому что мне было стыдно. Чемодан, напирая мне на ногу, задирал мне штанину.

Мне хотелось бы рассказать мою жизнь этому человеку: возможно, он мной заинтересуется. Мне хотелось этого тем более, что, если я этого не сделаю, я буду недоволен собой.