МОИ ДРУЗЬЯ - Эмманюэль БОВ

– Только?

– Да, господин. Костюм, который стоил сто шестьдесят франков в 1916. В то время деньги имели большую ценность, чем сегодня. Этот полный костюм. Брюки, пиджак, жилет. Подождите, я сейчас его найду.

Через несколько мгновений госпожа Жюно появилась с костюмом, завернутым в полотно.

Она разложила его на столе, вынула булавки и, взяв пиджак, показала его спереди и сзади на вытянутых руках.

Я пощупал ткань.

– Взгляните на подкладку, господин.

Костюм, действительно, был новый. Пятен подмышками не было. Петлицы и карманы не были растянуты.

– Сердце кровью обливается, господин, когда расстаешься с такими реликвиями. Надеюсь, что муж, который на небе, меня не видит. Но, что вы хотите, я не богата. Надо жить. Мой муж меня простит. Вот мы, взгляните.

Она мне показала фотографию величиной с метр, на которой была пара новобрачных.

– Видите, господин, это увеличение с увеличения. Чем больше мой муж, тем больше он мне кажется живым.

Я долго смотрел на пару. Я не узнавал госпожу Жюно.

– Да, господин, это мы, в 1915. Назавтра мы уезжаем в деревню.

Она смерила меня глазами с ног до головы.

– Он был вашего размера, но немножко более крепкий.

Я подумал, что если он был более толстым, костюм мне не подойдет. Из деликатности я не стал говорить о своем опасении.

– В 1914 мы уже были помолвлены. О! господин, эти вечера на набережных Сены. В Париже было слишком жарко. И все, из-за войны, нас беспокоили.

– Но ваш муж не был солдатом.

– О, господин, но подумайте сами. Он не был сильным. И именно он, который мог бы жить, потому что не был солдатом, был унесен болезнью.

– Такова жизнь, – пробормотал я.

– Да, таков этот мир.

– Но от чего он умер? – спросил я, внезапно испугавшись, что это могла быть заразная болезнь.

– От кровоизлияния.

Воспользовавшись тем, что вдова предалась воспоминаниям, я осведомился о цене костюма.

– Недорого, господин, семьдесят пять франков. Взгляните на этот покрой.

Она описала рукой полукруг, который представлял, без сомнения, воображаемый размер.

– Потрогайте ткань. Это довоенный английский драп. Можете себе представить. В самых больших магазинах такой ткани вы больше не найдете.

Перед комнатой консьержки я прошел быстро, смущенный, потому что она знала, что в пакете у меня подмышкой костюм.

Голос меня окликнул.

Я обернулся. Консьержка, которая меня подстерегала, стояла у лестницы.

– Господин с первого этажа пожаловался. Я же вам сказала, что госпожа Жюно живет на втором. Нужно слушать. А то потом мне отвечай перед жильцами.

Чтобы не нарваться на историю, я удалился, не впадая в ярость.

Из-за костюма я не пошел обедать к Люси: она бы надо мною посмеялась.

Поел в одном из этих маленьких ресторанчиков, где меню написано мелом на грифельной доске, потом, чтобы провести время, прогулялся по улицам.

Пиджак немного жал подмышками. Рукава, слишком длинные, щекотали мне руки. Брюки слишком облегали ляжки. Но черное мне шло.

Расстегнув пальто, я, не подавая виду, наблюдал себя во всех витринах. Я отметил, что намного лучше выгляжу в витринах, чем в настоящих зеркалах.

Когда я почувствовал, что пищеварение завершилось, я вошел в банное заведение. Я знал, что здесь есть отделение для мужчин и другое отделение для женщин. Так бы я не вошел.

Кассирша дала мне номерок. Несмотря на то, что был я здесь один.

Гарсон не замедлил меня позвать.

Я вошел в кабинку. Дверь на ключ не закрывалась. Эта особенность угнетала меня во время всей процедуры, особенно когда я слышал шаги.

Поскольку ноги были у меня холодными, горячая вода показалась мне очень приятной.

Проявляя осторожность по отношению к глазам, я намылился маленьким мылом, которое не тонуло. Я развлекал себя, держась на поверхности.

Когда вода остыла, я поднялся рывком и вытерся – сперва лицо – полотенцем, которое намокло так же быстро, как носовой платок.

Выйдя из банного заведения, я почувствовал себя настолько хорошо, что пообещал себе возвращаться сюда всякий раз, когда будут деньги.

V

Ровно в десять часов я прибыл к г-ну Лаказу.

Я был одет в свой прекрасный костюм и, первый раз в этом сезоне, вышел без пальто.

В кабинет я проследовал с большей уверенностью, чем в прошлый раз.

Фабрикант говорил со своей дочерью. Увидев меня, он принял удивленный вид.

– Садись, – сказал он, – через минуту я буду твоим.

Он забыл, что позавчера говорил мне вы. Потом, обращаясь к горничной:

– Я двадцать раз вам повторял, что не следует впускать людей, меня не известив.

– Значит, сегодня ты придти не сможешь? – спросила девушка, когда я сел.

– Нет, дитя мое.

– А завтра?

– Но ты занята!

– Да, после четырех часов. Я выхожу из Консерватории в четыре.

– Я не смогу. В субботу, если хочешь.

– Хорошо.

Поцеловав своего отца, девушка вышла. Как в прошлый раз, она, закрывая дверь, взглянула на меня. Этот взгляд, несмотря на даль, меня смутил.

– Так что, милейший, ты купил костюм?

– Да, господин.

– Очень хорошо. Встань-ка.

Я починился, немного смущенный тем, что был без пальто.

– Повернись.

Я исполнил, приподняв свое слишком низкое плечо.

– Но он тебе очень идет. Можно сказать, что сшит был под размер. Сколько ты за него заплатил?

– Сто франков.

– Это не дорого. Теперь я могу послать тебя на мой завод. Ты представителен. Могу рекомендовать тебя начальнику отдела кадров.

Г-н Лаказ развинтил вечное перо с резервуаром, встряхнул его и написал несколько строк на визитной карточке.

Чтобы он не заподозрил, что я читаю поверх плеча, я предусмотрительно отдалился.

– Держи, – вскрикнул фабрикант, изучая карточку в профиль, чтобы убедиться, что чернила высохли.

Я уложил эту карточку в бумажник, не читая, и сел, ожидая, что г-н Лаказ займется мной, задавая вопросы.

Сегодня, когда я менее взволнован, я чувствовал себя способным отвечать разумно и, уходя, показаться интересным.

– Тогда до свиданья, милейший, Ба… Ба… Батон. Все на сегодня. Завтра к семи утра приходи на мой завод, это все дома от 97 до 125, улица Победы в Бийанкуре. Спросишь г-на Карпо. Он даст тебе работу. Получишь день отпуска, придешь ко мне. Давай, милейший, до свиданья.

Разочарованный краткостью визита, я поднялся.

– До свиданья, господин. Спасибо большое.

– Да, до свиданья, как-нибудь увидимся.

Я вышел, пятясь, кланяясь, шляпа прижата к груди.

VI

На рассвете я пришел на самую близкую от меня остановку трамвая.

Ветер дул с такой силой, что дверь моего дома хлопала сама по себе, пока я не сумел ее закрыть. Капли, размером больше, чем другие, срывались с карнизов мне на руки. Дождь стекал по тротуарам к мостовой. Каждый раз, когда я переходил улицу, ручей слишком большой, чтобы перешагнуть, захлестывал мне ногу. Вода, которая гудела в вертикальных стоках, прикрепленных к домам, вытекала на землю так, будто перевернули полное ведро. Рукава пиджака не замедлили намочить мне запястья. Руки казались не вытертыми, после умывания.

Пришел пустой трамвай. Ночью он был вымыт. Лампочки, которые его освещали, имели грусть света, который забыли выключить на сон грядущий.

Я уселся в угол. Печки еще были холодными. От воздуха, проникавшего под сиденье, замерзали руки. Кондукторша, неподвижная в центре трамвая, зевала.

– Ла Мотт-Пике, – крикнула она.

Трамвай мог быть пустым, и все равно она кричала.

Мы отправились. Двери открывались сами собой на поворотах. Иногда свет на мгновенье гас. За мокрыми стеклами улицы топорщились, как в зной.

– Гренель.

Вошли рабочие. Приглушенный звук колокольчика достиг уха вагоновожатого. Я думал о своей незастеленной постели, еще теплой в ногах, о своем закрытом окне и об этой заре, которая пробивалась некогда у меня, спящего, между ресниц.

В этот мгновение, освещенный своей открытой дверью, г-н Лекуан должен умываться.

– Мост Мирабо.

Два человека уселись передо мной.

Я впал в ярость, потому что было полно свободных мест. Говорили они так, как будто полдень.

– Авеню Версаль.

Рабочий поднялся с газетой, которая не была сложенной, и новости в ней мне показались слишком свежими.

Занимался день. Вдруг свет погас в трамвае. Все изменило цвет. В серые амбразуры окон виден был дождь.

– Шардон-Лагаш.

Я почувствовал печаль и одиночество. Все эти люди знали, куда ехали. Тогда как я уезжал к приключению.

– Пуан-дю-Жур.

Я вышел. Струйка воды, упав с крыши трамвая, стекла мне по спине. Ноги, сотрясенные трамваем, подкашивались. Лицо, слишком долго неподвижное, застыло. Левая нога замерзла.