МОИ ДРУЗЬЯ - Эмманюэль БОВ

Я был доволен. Нам нравится, когда нас застают врасплох, особенно когда мы рассеяны. Однажды я узнал себя на фотографии в газете, среди толпы. Это доставило мне больше удовольствия, чем самое красивое увеличение.

Женщина эта не была элегантной, из-за ее ног; но достаточно того, что женщина на меня смотрит, чтобы я нашел в ней шарм.

Поскольку я застенчив, я должен был приложить усилие, чтобы не опустить глаза. Мужчина не должен опускать глаза первым.

Господин с седой бородкой и шляпой, надвинутой на глаза, тоже смотрел на эту женщину. Он остановился. Тяжесть его тела перемещалась то на одну ногу, то на другую, как у птицы из отряда голенастых.

Боясь, что я его опережу, он приблизился к незнакомке, снял свою шляпу, как нечто что боялся опрокинуть, и прошептал слова, которых я не понял.

Я видел его со спины. Должно быть, он смеялся или говорил, потому что кончики его усов поднимались и опускались.

Ах! будь я на месте этой женщины, какую пощечину бы я ему влепил!

По щеке она его не ударила, но отвернулась. Озадаченный, господин водрузил шляпу на голову и не отпускал до тех пор, пока она не нашла свое прежнее положение, потом, отойдя в сторону, сделал вид, что завязывает шнурок.

В свой черед я приблизился к незнакомке. Мужчина настолько тщеславен, что и при виде десяти отшитых претендентов все же делает попытку.

– Прошу прощения, мадемуазель.

Я упорно старался не смигнуть.

– Этот господин был, несомненно, груб. Я говорю с вами для того, чтобы больше он вам не докучал.

– Благодарю вас.

Она подняла голову. Глаза и уши были полускрыты шляпкой. Правильный нос, бледные губы, которые, когда она приоткрывала рот, в уголках оставались склеенными, а на подбородке мушка, которая была очень круглой.

– Эти пожилые господа весьма невежливы.

– О! да, мадемуазель… и что он вам сказал?

Я спрашивал девушку не столько из любопытства, сколько для того, чтобы продлить радость быть предпочтенным.

– Он сказал мне непристойность.

Хотелось бы узнать, какую именно, но я не осмеливался спрашивать.

– Непристойность?

– Да, он сказал мне непристойность.

В этом я не сомневался. Я часто замечаю этих бодрых старичков, благоухающих лавандой, которые бегают по улицам. Они тратят по двадцать франков в день на женщин. Они свободны до десяти вечера. Делают, что хотят, поскольку интимная жизнь никого не касается.

– Уйдем отсюда, если вам, господин, угодно.

– Да-да… конечно…

Украдкой я взглянул на ноги моей спутницы, чтобы увидеть, хорошо ли она обута.

Любопытно, что я испытывал рядом с ней странное впечатление, которое испытывал уже, будучи солдатом, рядом со штатским. Ее юбка, меховая ее накидка, ее шляпка имели запах свободы. Одежда ее была просто одеждой. Она не должна была знать про все эти пятна, эти складки.

Я был бы вполне счастлив, если бы не осознал внезапно необычность. Женщины такие прихотливые. Моя спутница была способна, так вот вдруг, на углу одной из улиц сказать мне "до свиданья".

Поскольку мы не были знакомы, добрые полчаса мы говорили о старом господине.

Под конец, не зная больше, что сказать по его поводу, я спросил:

– Возможно, вы художница, мадемуазель?

– Я певица.

– Певица?

– Да.

Решив, что я имею дело с известной актрисой, я захотел узнать ее имя.

– Как вас зовут?

– Бланш де Мирта.

– Мирта?

– Да, с греческим "i".

– Это, конечно, псевдоним?

– Меня зовут Бланш, но де Мирта я придумала.

Я искал в памяти с надеждой, что видел где-то натужный этот псевдоним.

– Но не будем удаляться, господин. Я выступаю в десять пять в "Трех мушкетерах". В ожидании сможете выпить стаканчик.

Я увидел себя живущим с этой женщиной в богатой квартире. На мне пижама и тапки, чистые подошвы которых скользят по коврам.

– Вы живете одна? – спросил я тут же, чтобы, в противном случае, не впадать в иллюзии.

– Да, господин.

– Я тоже.

Она посмотрела на себя в зеркальце, вделанное изнутри ее сумочки, и попудрила щеки миниатюрной пуховкой.

– Давайте, господин, свернем на эту улицу, здесь нам будет спокойней разговаривать.

Улица была освещена витринами голубого стекла и светоносными вывесками отелей. Время от времени мужчина и женщина, не держась за руки, исчезали в коридоре.

Рука Бланш, длинная и нежная, как спина животного, согревала мне пальцы. Шляпка щекотала мне ухо. Наши бедра соприкасались.

Я был счастлив. Тем не менее, смехотворные размышления портили мне радость.

Что бы сделала Бланш, если бы мы встретили ее лучшую подругу? Бросила бы меня? Или если бы, внезапно, боль помешала ей идти? Или если бы она разбила витрину, или порвала бы юбку, или толкнула бы прохожего?

Иногда я задаю себе вопрос, не сумасшедший ли я. У меня есть все, чтоб быть счастливым, и нужно же, чтоб идиотские размышления смущали меня.

Когда кто-нибудь переходил улицу и приближался к нам, мое сердце билось. Я знал: я хотел бы быть один в мире с моей спутницей.

Я выпустил ее руку и положил свою ей на талию, очень нежно, чтобы иметь возможность убрать руку раньше, чем она рассердится, если это ей не понравится.

Она не рассердилась.

Тогда я стал думать только о том, чтобы ее поцеловать, но на ходу я не решался из страха промахнуться мимо рта.

– Остановимся. Я хочу вам что-то сказать.

Мой голос дрожал. Я взял ее за руки и шлифовал зубами себе губы.

– Что вы хотите сказать мне, господин?

Я прижал ее к себе. Наши колени стукнулись, как бильярдные шары. Я приложил усилия, чтобы не потерять равновесие, чтобы не наступить ей на ноги.

Потом, внезапно, я ее поцеловал.

Отстраняясь, я ощутил, что моя шляпа сместила ее шляпку.

Хотя она быстро надвинула ее на глаза, я догадался, что это ее смутило.

Подавленный, с повисшими руками, я не знал, должен ли я поцеловать мою спутницу снова или же извиниться.

Женщина, красивая и молодая, прошла мимо нас в меховой шубке. Я покраснел, потому что почувствовал, что Бланш меня приревновала. Я не смог бы сказать, почему ревность в женщине столь уродлива.

– Знаете, господин, уже должно быть десять. Мне нужно идти петь.

– Да… но…

– Но?

– Я хотел бы поцеловать вас еще, на этот раз без шляпы.

– Хорошо, если угодно.

Мы целовались долго, с обнаженными головами. В такой близости от своих я не узнавал глаз Бланш.

Она меня нежно отстранила.

– Поспешим. А то я опоздаю.

Прижавшись, как парочка под зонтиком, мы пошли обратно.

Кафе "Три мушкетера" было набито битком. На сцене белого дерева пел комик. Афиши рекламировали певицу легкого жанра де Мирту.

Пока Бланш пробиралась к двери, на которой мелом было написано "Вход для артистов", я нашел столик и сел.

Посетители смотрели на меня с восхищением, полагая, что я – любовник певицы.

Тенор-бретонец сменил комика. Пианист, у которого, благодаря длинным волосам, был красивый профиль, заиграл бретонский "Пемполез".

Рядом со мной какой-то человек преступного вида, опустив голову, пел себе под нос. В его рукаве на запястье я видел половину татуировки. Чуть дальше женщина облизывала пальцы, склеенные ликером.

Потом на эстраде появилась Бланш. Я подумал, что она будет искать меня глазами, но этого она не сделала.

Сцепив руки, она спела три песни, и, когда кончила, спустилась с эстрады, придерживая юбку.

Через несколько минут она села рядом со мной.

– Можем вернуться.

– Вы живете далеко, мадемуазель?

– Да, рю Лафайет, в отеле "Модерн".

II

Через час мы вошли в отель.

Коридорный спал, сидя в кресле, соединив ноги так, будто они были у него связаны.

Издали я видел себя в зеркале идущим, и чтобы продолжать себя видеть, я покинул ковер.

Лестница, должно быть, оставалась освещенной всю ночь. Ковер, придерживаемый медными стержнями, придавал ей достойный вид.

Комната Бланш была в беспорядке. На обогревателе сох носовой платок. Рубашка свисала с ключа шкафа.

Посреди потолка было кольцо без подвески.

Не осмеливаясь сесть, не зная, что делать между этими четырьмя стенами, я прогуливался по комнате и каждый раз, когда я проходил перед зеркальным шкафом, картонки на нем качались.

Бланш не могла задернуть шторы: слишком высокие кольца не скользили по рейкам. В конце концов, у нее получилось.

Потом, не заботясь о моем присутствии, она разделась; в рубашке она выглядела иначе.

Она почистила уши выгнутой стороной шпильки для волос. Она помылась, но как-то странно.

С тех пор как она перемещалась босиком, шаги ее укоротились.

Внезапно она скользнула под простыни, не без того, чтоб перед этим вытереть подошвы ног о покрывало.

Я проснулся рано. Свет нижнего этажа проникал в окно. Шел дождь. Я слышал капли, которые падали на стекла.