МОИ ДРУЗЬЯ - Эмманюэль БОВ

– Шардон-Лагаш.

Я почувствовал печаль и одиночество. Все эти люди знали, куда ехали. Тогда как я уезжал к приключению.

– Пуан-дю-Жур.

Я вышел. Струйка воды, упав с крыши трамвая, стекла мне по спине. Ноги, сотрясенные трамваем, подкашивались. Лицо, слишком долго неподвижное, застыло. Левая нога замерзла.

Трамвай удалился, увозя лица, которые были мне знакомы, и мое пустое место.

В будке двое таможенников, не спавших всю ночь, готовились к уходу.

Чтобы добраться до Бийанкура, нужно было выйти из Парижа.

Я шел длинным проспектом, без тротуара, мимо низких домов.

Дождь не переставал. Грязь, которая налипала на туфли, хлюпала при каждом шагу. Дерево за стеной шевелилось, как чаща, в которой кто-то был. Ветер выворачивал листья наизнанку. Дождь вздувал на лужах пузыри.

Стена окружала завод г-на Лаказа. Подняв голову, можно было видеть трубы, которые были разной величины и дымили.

– Г-н Карпо, – спросил я у привратника.

– Г-н Анри, хотите вы сказать.

– Да.

Привратник старательно закрыл дверь своей будки – в чем я не видел никакой необходимости – и, перед тем, как отойти, поставив себя в роль постороннего, попытался ее открыть.

– Следуйте за мной, – сказал он, не глядя на меня.

Он давал понять, что к г-ну Карпо ведет меня не из любезности, но потому что таково его ремесло.

Он остановился перед зданием, которое сотрясали машины.

Не проявляя обо мне заботы, он поговорил с рабочим. Потом, внезапно, будто оказался здесь не из-за меня, он сказал:

– Это к г-ну Анри.

Меня ввели в зал белого дерева. Стены здесь были покрыты рекламными афишами отбойных молотков.

Вскоре появился г-н Карпо.

В противоречии с тем, что я себе воображал, это был молодой человек с усами, обесцвеченными, как у женщин, когда у них есть усы. Он был в очках, цвета настойки йода.

Я протянул визитную карточку г-на Лаказа, на которой были написаны такие слова:

Мой дорогой Карпо,

Посылаю тебе славного парня, дай ему работу.

– Ах, вы от г-на Лаказа.

– Да, господин.

– Хорошо, подождите.

Он исчез и через несколько минут вернулся.

– Все решено, – сказал он, – вы работаете с понедельника.

– О, я вас благодарю, господин.

– Понедельник, в семь часов.

– Спасибо, спасибо, но, знаете, я не могу работать левой рукой. Я был ранен.

– Ничего, вам не понадобиться левая рука, чтобы работать в канцелярии.

– Я знаю, но я хотел вам это сказать.

– Да, я понимаю. Значит, до понедельника.

VII

Дни длинные, когда нечего делать и, особенно, когда осталось только несколько франков.

Поскольку я привык к своему костюму, которому дождь деформировал лацканы, а грязь запятнала брюки, позади икр, я мог отправиться обедать к Люси.

В полку, когда не являешься к супу, вам оставляют вашу порцию. У Люси тоже.

Так что пообедал я очень хорошо.

Когда я вышел из ресторана, дождь перестал.

Я направлялся к Дворцу правосудия, когда меня потрясла мысль, которая, уж сам не знаю, как, пришла мне в голову. Дыхание мне пресекло. Сердце забилось сильными ударами в бездыханной моей груди. Я пришел в себя только, когда промокли ноги, по краям подошв.

Мне пришла идея дождаться дочери г-на Лаказа на выходе из Консерватории.

В течение нескольких минут я вяло сопротивлялся этой блажи. Но бесполезно. Перспектива поговорить с богатой юной девушкой была слишком притягательной. Это, в дождливый день, казалось, долгожданное свидание. Никакое физическое вожделение меня не толкало к этой юной девушке. К тому же, когда я люблю кого-то, я никогда не думаю об обладании. Я считаю, что чем оно позже, тем приятней.

Я бродил по улицам с душой радостной и живущей сама по себе, без глаз. Сложенные зонтики прохожих еще сияли. Вдоль стен тротуары белели.

Флаг висел над дверью Консерватории.

Было только без четверти четыре.

В терпеливом ожидании я сделал сотни шагов, думая обо всем счастливом, что произойдет, если мадемуазель Лаказ меня полюбит. Не нужно думать, что волновало меня ее богатство. Если она предложит мне деньги, я чувствовал, что откажусь с негодованием. Когда она придет в мою жалкую комнату, я буду сохранять достоинство.

И однако я должен сказать, что, будь она бедной, моя любовь бы испарилась. Вот, чего я не мог понять.

Вдруг служащий распахнул вторую створку двери Консерватории.

Минуту спустя девушка выбежала, как пассажирка, которая хочет первой предъявить билет.

Кровь заструилась у меня сильней в висках и запястьях. Я чувствовал, как она делает в венах пузыри.

Мадемуазель Лаказ, пройдя мимо меня, взглянула мне в глаза. Рот ее шевельнулся. Она меня узнала. Однако не заговорила.

Я пошел за ней. Она была очень красива с ее волосами до спины и короткой юбкой.

Я шел быстро, но был готов замедлить шаг, в случае если она обернется.

Вскоре я ее обогнал и, сняв шляпу, поприветствовал.

Она мне не ответила.

Теперь я находился перед ней и, в ожидании, что она со мною поравняется, остановился, чтобы закурить.

Один однополчанин говорил, что приставать к женщинам нужно, спрашивая разрешения их сопроводить. Я готовился испытать этот совет на практике, но так как она не появлялась рядом, я оглянулся.

Ее не было.

VIII

Назавтра утром проснулся я рывком.

Кто-то так яростно стучал, что дверь моя трещала, как тяжелый ящик, который падает.

Сначала я подумал, мне приснилось. Но стучать стали снова.

Я выскочил из кровати. Страх не давал мне ощутить холод, который поднимался в мою рубаху.

– Кто там? – спросил я тонко, будто еще спал.

– Я, Лаказ.

Его не смутило произнести свое имя громким голосом за дверью.

Я посмотрел в скважину, ожидая увидеть глаз без ресниц, без века.

Но зачем он пришел ко мне, г-н Лаказ. Быть может, захотел проверить мои речи; быть может, намерен сообщить приятную новость.

Снова застучали.

Я мог бы открыть, но когда я не одет, я себя чувствую слабым.

– Подождите… господин… секунду.

Я открыл окно, чтобы сменить воздух. Я открыл его без звука, чтобы фабрикант не заметил этого.

Я надел брюки, пиджак и протер лицо влажным концом полотенца.

Потом потихоньку закрыл окно.

В рубашке, выбивавшейся из брюк, я открыл дверь.

Г-н Лаказ вошел, не снимая шляпы. Камышовая тросточка, которую он держал за спиной, щелкала по мебели, когда он поворачивался.

– Вы грязная личность, – сказал он, останавливаясь передо мной почти вплотную.

Он все знал, я пропал. Не зная, как себя вести, я изобразил неведение.

– Вы заслуживаете наказания. Стыда у вас нет: идти за девочкой… с волосами, закинутыми за спину.

Я залепетал, не находя слов для извинения.

– Вот что получаешь, когда делаешь добро… Я дал вам денег… устроил вас на свой завод… спасибо…

Он был в таком гневе, что я боялся быть ударенным. Я не мог поверить, что оказался причиной такой ярости.

– Да… вот благодарность. Следите за собой, не то познакомитесь с полицией. Ничтожная вы личность.

Наконец он вышел, хлопнув дверью так сильно, что она не закрылась.

Я слышал его шаги на лестнице и, когда шум изменился на площадке, меня охватил страх, что он вернется.

Сев на кровать, я смотрел на свою обновку, которая больше не имела смысла, на беспорядок комнаты в холодном воздухе утра.

Жутко разболелась голова. Я думал о своей грустной жизни, без друзей, без денег. Я хотел только любить, только быть, как все. Это же не так много.

Потом, внезапно, разразился рыданиями.

Вскоре я заметил, что заставляю себя плакать.

Я поднялся. Слезы стекали по щекам.

У меня было неприятное чувство, которое испытываешь, когда вымыл лицо, но не вытер.

БЛАНШ

I

Когда у меня появляется немного денег, я прогуливаюсь вечерами по улице Радости.

Улица в эту пору пахнет кухней и парфюмерией.

Пирожные здесь намного дешевле, чем в других местах. На печах жарятся по три блина сразу. Из-за толпы то и дело приходится сходить с тротуара. В середине улицы находится комиссариат с полицейскими без фуражек и велосипедами у входа. У фотографов лица повторяются двенадцать раз на пленке, как бы вырезанной из киноленты. Торговец писчебумажными товарами продает песни с нотами и почтовые открытки с достопримечательностями Парижа, летом.

Однажды вечером меня восхитила афиша кинематографа, которая блестела от клейстера. Какой-то хулиган пририсовал сигарету ко рту героини. Я сожалел о человеческой глупости, когда глаза мои встретились с женщиной, которая меня изучала, без моего ведома.

Догадавшись, что за мной наблюдают, я в мозгу немедленно перепроверил все мое поведение в последние минуты, чтобы удостовериться в том, что не сделал ни одного неуместного жеста.