Что-то не так с Гэлвинами. Идеальная семья, разрушенная безумием - Роберт Колкер

каждого нового ребенка Мими все сильнее перевоплощалась в совершенно другую женщину по сравнению с той, которая на протяжении многих лет испытывала столь сильное разочарование. В будущем семью ожидали новые переезды: с 1954-го по 1955 год Дон служил на базе ВВС в Квебеке, затем три года на авиабазе Хэмилтон в Северной Калифорнии. В Колорадо-Спрингс они вернулись в 1958 году с восемью сыновьями. Ричард родился в 1954-м, Джо в 1956-м, а Марк в 1957-м.

Дома Дон выступал в роли хорошего полицейского, который ничем не проявляет своего присутствия, за исключением своего ежеутреннего: «Подъем, подъем! Команде вставать и отдать парус! Драить палубы и лестницы от носа до кормы, явиться на камбуз к 6.00 за харчами!» Все остальное время руководила Мими, не всегда ласково, но спокойно, твердо и величаво. Она была воином, готовым сражаться с посредственностью утром, днем и вечером.

К воскресной мессе все мальчики являлись в пиджаках, галстуках и в начищенных туфлях.

Длинные волосы не разрешались.

Армия и церковь определяли два свода законов: американский и божий.

Мими повелевала всеми аспектами жизни своих детей и в этом деле не оставляла на волю случая ровным счетом ничего. Дети воспитывались на наборе бесспорных истин типа «Встречают по одежке, провожают по уму», «Не ябедничай – хуже будет». По утрам у каждого была своя задача: накрыть на стол, приготовить завтрак, сделать тосты, пропылесосить, подмести и вымыть шваброй пол кухни, убрать со стола, помыть и протереть посуду. Каждую неделю задачи менялись. Мальчики посещали курсы скорочтения. В хорошую погоду они ходили наблюдать птиц или собирать грибы. В гостиной не было никаких Reader’s Digest или Ladies’ Home Journal[19] – только Smithsonian[20] и National Geographic. Даже соседские дети, приходившие к Гэлвинам порисовать карандашами или красками, приучились к тому, что их произведения не будут хвалить, а подробно объяснят, что в них не так. «Она хотела, чтобы все были идеальными», – вспоминал один старый друг семьи.

В то время Мими не могла даже догадываться о том, насколько ужасным образом все это обернется против нее. В 1950-х годах психиатрия обратила внимание на подобных ей матерей. Наиболее влиятельные американские теоретики психиатрии согласились использовать для таких женщин новый термин – «шизофреногенные».

Глава 4

1948

Роквилл, штат Мэриленд

Психиатрическая лечебница Честнат Лодж открылась в 1910 году в небольшом четырехэтажном здании бывшего загородного отеля в дальнем предместье Вашингтона. В течение первых двадцати пяти лет существования ее пациентов, преимущественно шизофреников, лечили в основном покоем и трудотерапией. Основатель лечебницы жил на первом этаже, а три верхних занимали пациенты. Заведение было не слишком известным в психиатрическом сообществе вплоть до 1935 года, пока в нем не приступила к работе врач-психотерапевт Фрида Фромм-Райхманн.

Немецкая еврейка Фромм-Райхманн появилась в США совсем недавно, бежав из нацисткой Германии. Эта маленькая, но крепкая, энергичная и волевая сорокалетняя женщина пользовалась репутацией опытного и уверенного в своих силах психотерапевта и привносила в свою клиническую практику бесспорно новаторские идеи. В отличие от несколько консервативных сотрудников Честнат Лодж, Фромм-Райхманн принадлежала к числу психоаналитиков новой волны, готовых идти на риск в работе со своими пациентами. И очень скоро стали распространяться истории о ее чудодейственных методах.

Молодой человек набросился на Фромм-Райхманн с кулаками, когда она впервые попробовала заговорить с ним. На протяжении трех месяцев она ежедневно дежурила у двери его палаты, пока он наконец не предложил ей войти.

На сеансах с Фромм-Райхманн мужчина в течение нескольких недель хранил полное молчание, пока однажды не подложил газету на место, куда она собиралась сесть. В своих первых обращенных к врачу словах он выразил опасение, что она может запачкать свое платье.

А еще была женщина, постоянно кидавшаяся в своего нового психотерапевта камнями с криком «Иди к черту, проклятая!». Через пару месяцев Фромм-Райхманн назвала ее симулянткой. «Ведь понятно же, что толку от этого никакого, так почему бы вам не прекратить?» – сказала она. Женщина так и поступила.

Выглядит фантастикой? Возможно. Но для Фромм-Райхманн шизофрения была излечимой, а любой, кто считал иначе, скорее всего недостаточно чутко относился к своим пациентам, по ее мнению. Ни один из Гэлвинов не был знаком с ней лично. Но при их жизни никто другой не сделал больше для изменения отношения американцев к шизофрении и всем другим психическим недугам – сначала к лучшему, а затем к худшему.

Фромм-Райхманн оказалась в Америке в период, когда преобладавший в психиатрии подход к лечению шизофрении был настолько же неэффективным, насколько бесчеловечным. Сумасшедшие дома стали сборищем подопытных, которым насильно вливали в рот растворы кокаина, марганца и касторки, вводили кровь животных и скипидарное масло и травили углекислым газом или концентрированным кислородом (так называемое «газолечение»). Общепринятым методом лечения шизофрении в 1930-х годах была инсулиновая шокотерапия, при которой пациенту вводили инсулин, чтобы вызвать кратковременную кому. Считалось, что эти регулярные ежедневные процедуры могут постепенно свести на нет психотические проявления болезни. Затем появилась лоботомия – иссечение нервов лобных долей пациента. Как изящно выразился британский психиатр Маколей, она «лишает пациента определенных личностных качеств, с которыми или, возможно, из-за которых он испытывал трудности с адаптацией».

Не лучше относились к своим пациентам и те, кто искал биологические причины шизофрении. Эмиль Крепелин, немецкий основоположник изучения раннего слабоумия, организовал институт для исследований наследственной отягощенности болезнью. Эти исследования закончились практически безрезультатно. Один из научных сотрудников его института Эрнст Рюдин стал одной из ведущих фигур евгеники и одним из первых выступил за принудительную стерилизацию душевнобольных. Еще дальше пошел один из учеников Рюдина Франц-Йозеф Кальман: он пропагандировал евгенику в послевоенный период и призывал стерилизовать даже «не пораженных болезнью носителей» гена шизофрении, как только этот ген будет открыт. Складывалось впечатление, что ведущие представители биологического направления психиатрии согласились с тем, что психически больных можно вообще не считать за людей[21].

Неудивительно, что в свете настолько удручающих социальных факторов, психоаналитики фрейдистского толка, к числу которых принадлежала и Фромм-Райхманн, полностью отрицали идею биологической обусловленности шизофрении. Почему психиатрия должна быть солидарной с неким учением, относящимся к человеческим существам, как животноводство к племенному материалу? Напротив, Фромм-Райхманн считала, что пациент подспудно жаждет излечения, ждет, что ему помогут, подобно раненой птице или нуждающемуся в понимании наивному ребенку. «Каждый шизофреник обладает неким смутным пониманием нереальности и одиночества своего суррогатного иллюзорного мира», – писала она. И задача психотерапевта состоит в том, чтобы прорваться сквозь возведенные пациентом барьеры и спасти его от самого себя. Очень скоро эту благородную миссию взяли на себя передовые американские психоаналитики нового поколения.

В 1948 году в Честнат Лодж