Личный прием. Живые истории - Евгений Вадимович Ройзман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом зашел парняга, которого мы с Фондом хлопнули несколько лет назад. У него что-то было при себе, но он как-то легко тогда отъехал. Правда, естественно, попал во все наши сводки и базы. Фамилия к тому же у него редкая. Тут как-то наши расписывали операции, и эта новость оказалась в топе. А он уже давно завязал и работает в хорошем месте. Я вижу, что нормальный парень. Он говорит:
– Я так-то без претензий, в общем-то, вы меня и остановили, но меня на работе все уважают, и мне перед коллегами неловко.
Я ему для очистки совести говорю:
– Езжай в Фонд, сдай тест, и если не покажет, то мы все сделаем.
Слава богу, у него все чисто. Сейчас будем стараться из песни выкинуть слово.
Женщины с Широкой Речки жалуются на общественный транспорт. Принесли обращение.
– Я, – говорю, – постараюсь помочь, оставьте контактный телефон.
– Мы не можем, – отвечают, – кто-нибудь сольет информацию, перевозчики нас найдут, а у нас дети.
И вижу, что обе какие-то запуганные.
Спрашиваю:
– Вы чего боитесь?!
– Ну, мало ли что.
– Ответ-то вам куда посылать?
– Ну, на главпочтамт, до востребования.
Не впервые сталкиваюсь.
Целая делегация людей, с которыми не рассчитывается застройщик Максимов, «Уральская крепость». Одной пожилой женщине он должен миллион триста. Она хочет его посадить.
Говорю ей:
– Так если его посадят, он с вами не рассчитается.
А она отвечает:
– Я хочу увидеть его за решеткой и готова заплатить за полученное удовольствие.
Следующей зашла женщина тридцать первого года рождения. После инсульта говорить не может. С собой – кулек с документами. В паспорте фотография – на груди медали и ордена. Стали разбирать документы, поняли по справкам, что квартиру ее готовятся переписать. Все подтвердилось, вызвали полицию.
За ней еще одна, труженик тыла, ветеран труда. Отец пропал без вести в первые дни войны. Оставил шестерых детей, младшей – месяц. За пропавших без вести даже деньги не платили. Всю жизнь с трудом выживали. И вот все ее богатство – комната двадцать два квадратных метра в бревенчатом бараке на Кировоградской, 12. «Атомстройкомплекс» расселять начинает, и она боится, что снова в комнату попадет. А она в отдельной квартире и не живала никогда. Созвонился с застройщиком, попросил. Надеюсь, увидят ситуацию моими глазами.
Женщина, семьдесят пять лет, просится в дом ветеранов. А в двушке, которую она получила на заводе, живут ее дочь, муж, внук, жена внука, маленький ребенок и большая собака. И она уже больше так не может. Женщина в смысле.
– Мне бы, – говорит, – под конец жизни хоть как-то пожить.
Похожая история у восьмидесятилетней: трое детей, а питается в благотворительной столовой на Пехотинцев.
Потом подряд несколько матерей. Одна из них одиночка, беженка из Горловки, но там вообще чудовищная ситуация. У нее четыре дочери: семнадцать, одиннадцать, девять и пять. Одиннадцатилетняя – тяжелый инвалид, вегетативное состояние. В детстве поставили прививку, и что-то случилось. В одиннадцать лет весит одиннадцать килограмм. Она, чувствуя свою вину, ребенка не бросает и ни на шаг не отходит. Все дочери стараются ей помогать. Задача максимум – как можно быстрее получить гражданство, задача минимум – купить еды.
Женщина пришла. Невестка умерла от передозировки, а через год сын умер от передозировки. И остался маленький мальчик, теперь у него никого нет, а есть только две бабушки. Вдруг подумал, что таких по стране очень много.
Сложная ситуация. Парень, воевавший, работал в МЧС водителем. Повез домой начальника караула. По дороге завез его еще в пару мест. Высадил у дома. И того в подъезде задержали с наркотиками. А этому сказали: «Увольняйся по собственному». Он с перепугу и уволился, хоть и не при делах. Начальнику караула вмонтировали десятку, а этого выселили из общаги с женой и тремя детьми, один грудной. И вот ситуация: трое детей на руках, жена не работает, он не работает, и жить им негде. Мало того, ей еще и не выплатили декретные. В результате надо помочь получить деньги, помочь с жильем, помочь с устройством на работу. А у них уже все, край. Она говорить не может, постоянно плачет. Мужик серый весь, губы дрожат.
Девчонка зашла, сама детдомовская, дочке одиннадцать месяцев, грудью кормит. Ее в свое время усыновили, она закончила техникум строительный и работала в Екатеринбурге, потом мать умерла, и приемный отец попросил выписаться. И вот с дочкой, не прописана нигде, пособия не получает, работать не может – ребенок на руках, но видно, что человек-то хороший. Больше всего боится, что ребенка отнимут и в детдом заберут. Клубок проблем. Начали решать.
Приходили люди с Самаркандской, 41. Работали на Химмаше, а там была общага. Потом общагу передали техникуму химической промышленности. Но они все равно там живут. А куда им? Тогда комендант их стал выдавливать. Срезали все двери. Обрезали провода. Заварили щитки. А люди-то, смотри, живучие – сопротивляются. Да и как не сопротивляться? Идти-то некуда.
Надя зашла, вот уж кому тяжело в жизни. Дочки – милые двойняшки родились, одна слепая, другая с ДЦП. Думаю, что муж виноват – бухал сильно, сейчас сломался и исчез. Она делает все, чтобы они не отставали в развитии. И одновременно – лечение, обследования, санатории, операции. Денег нет вообще. Но как-то сопротивляется, не унывает. Долгов за квартиру накопилось под сто тысяч. Будем как-то решать.
Целая делегация медсестер. Зарплаты снизились. У одной стаж тридцать лет, высшая категория, полторы ставки, дежурство, на руки – восемнадцать тысяч. У другой тоже полторы ставки, дежурства, на руки – двенадцать тысяч. А третья вдруг говорит:
– Мы работу свою любим и уходить не хотим, но на эти деньги жить невозможно.
В понедельник съезжу туда, посмотрю сам.
Потом Аня пришла с Горного Щита. У нее вообще ситуация тяжелая. Онкология, пятеро детей, старший – инвалид, младшие как могут помогают. У нее постоянно химия, облучение. И умирать нельзя, потому что дети пропадут. А она в своем доме живет. И у нее куры. Она мне яиц в корзинке принесла. Мы, конечно, тоже отдарились. Возьмем на довольствие.
Парень, здоровый, интересный, тридцать лет. Некроз верхней челюсти, разрушается, ничем остановить не могут. Я посмотрел на его руки, говорю:
– Ты
