Говори - Лори Андерсон

Хизер заранее отдает мне подарок на Рождество — сережки колокольчиками, которые звенят всякий раз, как я поворачиваю голову. Значит, придется ей тоже что-нибудь подарить. Может быть, я проявлю благоразумие и куплю ей ожерелье дружбы. Она как раз подходящий тип для такого ожерелья. Колокольчики — удачный выбор. Я трясу головой на протяжении всей речи Самого Главного, чтобы заглушить его голос. Оркестр играет что-то незнакомое. Хизер говорит, что школьный совет не разрешил им исполнить ни рождественские гимны, ни песни, которые поются на Хануку или Кванзу. Вместо мультикультуры мы получаем отсутствие культуры вообще.

Кульминацией собрания становится объявление нашего нового названия и талисмана. Самый Главный зачитывает результаты голосования: Пчелы — 3. Айсберги — 17. Покорители вершин — 1. Вомбаты — 32. Остальные 1547 бюллетеней были поданы за другие названия или заполнены неразборчиво.

«Вомбаты „Мерриуэзер“». Звучит неплохо. Мы Вомбаты, вероломные, веселые Вомбаты! Визгливые, вертлявые, ворчливые Вомбаты. По дороге к моему автобусу мы проходим мимо чирлидерши Рейвен и чирлидерши Эмбер. Они хмурятся, усиленно пытаясь подобрать рифму к слову «вомбат». Демократия — отличный общественный институт.

Школа закончилась, и до Рождества всего два дня. Мама оставляет мне записку, где пишет, что я могу установить елку, если хочу. Я вытаскиваю из подвала елку и пристраиваю ее на подъездной дорожке, чтобы удобнее было смести пыль и паутину. Электрические гирлянды мы никогда не снимаем. Все, что мне надо сделать, — повесить игрушки. Но какое Рождество без карапузов! Малышня заряжает Рождество весельем. Интересно, а нельзя ли взять хотя бы одного напрокат на время праздников? Когда я была еще совсем крошечной, мы обычно покупали живую елку и засиживались допоздна, мы пили горячий шоколад и выбирали правильное место для особых игрушек. Похоже, мои родители покончили с волшебством, когда я поняла, что никакого Санты не существует. Возможно, не следовало говорить им, что я знаю, откуда на самом деле подарки. Это разбило им сердце.

Спорим, если бы я у них не родилась, они бы уже давным-давно развелись. Я стала для них крупным разочарованием. Я не хорошенькая, не умная, не спортивная. Я точь-в-точь как они — заурядный трутень в одежде из секретов и лжи. Неужели нам придется лицедействовать до тех пор, пока я не окончу школу?! Стыд и срам, что мы не можем просто признаться в своей неспособности жить семьей, не можем продать дом, поделить деньги и уже самостоятельно разобраться со своей судьбой.

Счастливого Рождества.

Я звоню Хизер, но она ушла за покупками. Интересно, а что бы сделала Хизер, если бы оказалась в доме, где не пахнет Рождеством? Надо представить, что я — Хизер. Я напяливаю на себя ворох дурацкой зимней одежды, надеваю на голову шарф и ныряю в сугроб. Задний двор выглядит роскошно. Деревья и кусты обернуты льдом, чудесным образом отражающим солнечный свет. Мне остается только слепить снежного ангела.

Я топаю к нетронутому участку снега и падаю навзничь. Шарф сползает мне на рот, и я машу крыльями. Запах мокрой шерсти напоминает мне о первом классе, о том, как я шла в школу холодным утром, а в варежках позвякивала мелочь на молоко. Мы тогда жили в другом доме, он был намного меньше. Мама работала продавщицей в ювелирном магазине, и, когда я возвращалась из школы, она уже ждала меня дома. У папы тогда был нормальный босс, и папа бредил покупкой лодки. Я верила в Санта-Клауса.

Ветер шевелит ветки над головой. Сердце звенит, как пожарный колокол. Шарф слишком плотно закрывает рот. Я стягиваю его, чтобы нормально дышать. Влага на коже замерзает. Мне хочется загадать желание, но я не знаю, что себе пожелать. И мне за пазуху набился снег.

Я отламываю ветки со священных кустов, добавляю пару сосновых веточек и несу в дом. Перевязываю ветки красной шерстяной ниткой, чтобы поставить на каминную полку и обеденный стол. Получается не так красиво, как у той дамы по телику, зато в комнате пахнет гораздо лучше. Мне все еще хочется взять напрокат малыша, на один-два дня.

На Рождество наша семья спит до полудня. Я дарю маме черный джемпер, а папе — компакт-диск с хитами шестидесятых. Они вручают мне охапку подарочных сертификатов, телик для моей комнаты, коньки и альбом для рисования с угольными карандашами. По их словам, они заметили, что я рисую.

И я чуть было не выкладываю им все здесь и сейчас. У меня на глаза наворачиваются слезы. Они заметили, что я пытаюсь рисовать. Они заметили. Я стараюсь проглотить застрявший в горле снежок. Это явно будет очень и очень нелегко. Уверена, они подозревают, что я была на той вечеринке. Возможно, они даже слышали, что я вызвала копов. Но мне хочется выложить им все как на духу прямо сейчас, пока мы сидим возле нашей пластиковой елки, а по телику показывают «Рудольф, красноносый северный олень».

Я вытираю глаза. Они ждут, неуверенно улыбаясь. Снежок в горле становится больше. Когда я прокралась домой в ту ночь, родителей не было. И их машин тоже. По идее, я собиралась заночевать у Рейчел, и они меня не ждали, это точно. Я стояла под душем до тех пор, пока не закончилась горячая вода, затем забралась в постель и не сомкнула глаз. Мама подъехала около двух ночи, папа — под утро. Каждый сам по себе. Интересно, чем они занимались? Кажется, я знала. И как тогда мне говорить с ними о той ночи? И с чего начать?

Рудольф отправляется в путь на плавучей льдине. «Я свободен», — объявляет он. Папа смотрит на часы. Мама засовывает оберточную бумагу в мешок для мусора. Они покидают комнату. Я все еще сижу на полу с бумагой и карандашами в руках. Я даже не говорю «спасибо».

Два дня я наслаждаюсь свободой, но потом родители решают, что «мне не следует все каникулы слоняться без дела по дому». Я должна ходить с ними на работу. Я еще не достигла возраста, когда можно работать официально, но им наплевать. Весь уик-энд я провожу в мамином магазине, разбирая покупки, которые вернули сварливые люди. Интересно, кто-нибудь в Сиракьюсе получил на Рождество именно то, что хотел? Что-то не похоже. Поскольку я еще несовершеннолетняя, мама запихивает меня на склад в подвальном помещении. По идее, я должна заново складывать рубашки и закреплять одиннадцатью булавками. Остальные служащие смотрят на меня как на вражеского лазутчика, типа, мама специально услала меня в подвал, чтобы шпионить за ними. Я складываю парочку рубашек, затем бросаю это дело и достаю книжку. Они расслабляются. Я одна из них. Мне тоже не хочется здесь находиться.

Мама явно в курсе, что я сачковала, но в машине на обратном пути ничего мне не говорит. Мы покидаем магазин уже в темноте, потому что у мамы слишком много работы. Продажи оказались провальными. Она даже близко не подошла к той цели, которую перед собой ставила. Надвигается сокращение штатов. Мы останавливаемся на красный свет. Мама закрывает глаза. Ее кожа какого-то тусклого серого цвета, как у тысячу раз стираного-перестираного ветхого белья. Мне становится стыдно, что я не сложила для нее больше рубашек.

На следующий день меня посылают к папе. Он продает какую-то там страховку, точно не знаю, какую и зачем. Папа раскладывает для меня карточный столик в своем кабинете. В мои обязанности входит вкладывать календарики в конверты, заклеивать конверты и пришпандоривать марки. Папа сидит за письменным столом и треплется с приятелями.

Он работает, положив ноги на стол. Он ржет вместе с друзьями по телефону. Он просит заказать ему ланч. Я считаю, он заслуживает того, чтобы складывать в подвале рубашки и помогать маме. А я заслуживаю того, чтобы посмотреть кабельное, или немного вздремнуть, или даже пойти в гости к Хизер. Ко времени обеденного перерыва у меня в животе уже бурлит от злости. Папина секретарша приносит ланч и говорит мне что-то приятное, но я ей не отвечаю. Я испепеляю взглядом папин затылок. Злая, злая, злая. Мне предстоит заклеить еще миллион конвертов. Я провожу языком по клейкому клапану конверта. Острый край режет мне язык. Я чувствую во рту вкус крови. В памяти на секунду всплывает ОНО. И вся злость со свистом выходит из меня, словно из лопнувшего воздушного шарика. Папа реально выходит из себя, когда видит, сколько конвертов я испачкала кровью. И говорит, что мне нужна помощь профессионала.

В результате я даже рада возможности вернуться в школу.

Теперь, когда земля покрыта двухфутовым слоем снега, учителя физкультуры проводят с нами занятия в помещении. Температура в спортзале не превышает сорока градусов, «потому что немного холодного воздуха еще никому не повредило». Им легко говорить, они-то ходят в спортивных штанах.

Первый вид спорта для занятий в помещении — это баскетбол. Мисс Коннорс учит нас технике штрафных бросков. Я подхожу к линии, два отскока, и я закидываю мяч в сетку. Мисс Коннорс просит меня повторить еще раз. И еще раз. Она продолжает подавать мне мячи, а я продолжаю бросать их в корзину — вжик, вжик, вжик. После сорока двух бросков мои руки начинают дрожать и я промахиваюсь. К этому времени вокруг меня собирается весь класс и внимательно наблюдает. Николь уже с трудом сдерживается. «Тебе надо присоединиться к команде!» — кричит она.