Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

К спутникам обернулся, не пряча радостный пыл.

Тут все они дружно вскричали, мечами ударив в щиты

Но слов этих я не знала – и смысла их, скажешь ты.

После дружина эта посадила меня на щит

И унесла из леса, как поступать надлежит.

После не помню ни волка, ни навеса ветвей.

После был зал просторный, где не поет соловей.

Чертог огромный и мрачный, и мне идти и идти

От стенки к другой стенке, где было начало пути.

Где вершилось много деяний – и все совершались не мной,

Где я слышала много звуков, неведомых мне одной.

Время шло, и, слушая, поняла я речи родни.

И дом этот стал моим кровом, родными его огни.

Я играла с ребятами, и полон был каждый час

Радости, только радости, пока тихий день не гас.

И была между ними женщина высока и станом тонка,

Спелый ячмень – волосы, в них серебряная строка,

Добра и печальна с виду, как ныне помнится мне.

Что сказки нам все твердила вечерами уже, при луне.

Многих она ласкала, но из всех выделяла меня.

И вот раз, глубокой ночью, помню себя у огня.

Она меня разбудила, был страшен полночный мрак

И отнесла к помосту, где воин сидел и так

Ласково взял меня он и нежно обнял,

Что я наверно, заснула; чертог же вокруг молчал.

После, наверно, ушел он и, оставшись с женщиной той,

Помню луны блистанье, заливавшее весь покой.

Лампа висела над нами, вверх уходила цепь.

Она ее опустила, придерживая за крепь,

Потом налила внутрь масла – под тихий напев

Сладкая песнь завершилась… не лязгнув, не прогремев,

Лампа вверх устремилась, цепь дрогнула как змея…

– Так, – приметила кметиня, – эта женщина была до тебя Солнцем Чертога. А что ты помнишь потом?

И сказала девица:

Что было потом? Я помню орешник – там, за этой стеной,

Вокруг меня бегают дети, сорока над головой.

И взявши Холсан за руку, я с нею рядом иду

Ее поверяю слуху всю детскую ерунду

Теперь я зову ее мама и люблю всею душой.

Так было, и эта память всегда пребудет со мной.

Шло время, и я узнала и луг, и поле, и лес,

Одна и с подругами вместе открыла немало чудес.

Но приемной мне матерью стала та, былая Холсан,

А отцом воитель могучий – тот, что в отчимы племенем дан.

Древний Вольфингов род любовью не обделил меня.

Но кровной родни меж ними все же не знаю я.

Тут улыбнулась кметиня и так сказала:

– Действительно, у тебя не отец, а отчим, но он любит тебя.

– Истинно так, – согласилась Холсан. – Мудра ты. Скажи, не пришла ли ты затем, чтобы объявить мне, кто мои мать и отец, и к какому племени я принадлежу?

Старуха ответила:

– Разве и ты не мудра? Разве не ведомо грядущее Солнцу Чертога Вольфингов?

– Ведомо, – сказала девица, – и все же ни во сне, ни наяву не видала я другого отца, кроме приемного; но знаю, что матерь мою мне еще суждено встретить во плоти.

– И хорошо это, – молвила кметиня, еще более умягчившись лицом. – А теперь поведай мне о том, как жила ты в Чертоге Вольфингов, каково тебе было там?

Сказала тогда Холсан:

Жила я под кровом Вольфингов шестнадцать весен и лет,

И меня полюбили родичи, защищали от гроз и бед.

В дорогие одежды рядили, но к Богу вела тропа,

И одинокой стала в скитаньях моя стопа,

Нет, я зверей не страшилась, в них не будила страх,

И мудрость во мне родилась, забрезжила на устах.

Часто темною ночью я выходила на луг,

В чащи лесов углублялась без спутников и подруг.

Скользила в воде Черной речки, играла в ее глубине,

Рассветы ко мне являлись, и мир открывался мне.

Я узнала зверей желанья, стал открыт мне олень и волк,

Мне открылось и то, что будет: горе горькое или толк.

Но однажды война случилась, и слово пришло в чертог.

Родичи уходили на битву, оставался лишь тот, кто убог.

Струны арф в тот вечер бряцали, пировала вокруг родня,

Но легло пред глазами поле, и слова осенили меня.

На том поле волк щерил зубы и бежал, озираясь, враг,

Бросая стяги с драконом, что девицу нес в зубах.

Потом предстал мне мой отчим – среди бледных клинков южан,

Но кончилось игрище боя, и новый знак был мне дан.

Лежал он один под Кленом, без шлема над грозным челом

Не прятала тело кольчуга, плечо пронзено копьем

В бедре стрела угнездилась, и я к нему подошла

И заговор против крови немедленно завела.

И вдруг – я узрела: обоих везет нас знаменный возок,

Вольфингов рать возвращается, победу послал ей Бог.

Песне родовичей мыком черные вторят быки,

И шествие наше движется – как раз вдоль Черной реки.

А вот впереди и кров наш, жены текут из дверей,

В их голосах – ликованье, окончание наших скорбей.

Слово мое услышав и мудрость его поняв,

Родовичи возликовали и – зная мой ум и нрав —

Одели меня как Богиню, и словно заря чиста

Я стала у ратного знамени – прямо возле шеста.

И вновь узрела, не дрогнув, ветром продутый луг,

На рать ушедших родовичей, и врагов – вблизи и вокруг.

И снова над отчимом пела, чтобы замкнуть ему кровь,

И полнилось сердце мудростью, и втекала в него любовь.

Но вот жизни ток вернулся в могучее тело бойца,

Мощные дрогнули руки, шевельнулись черты лица.

И мы домой повернули, с добычей, взятой в бою,

К нашему древнему крову верша дорогу свою.

Так с того дня и поныне чтут родовичи мою речь

Ради той битвы осенней и жатвы, что снял тогда меч.

С тех пор стала крепче любовь их, но когда минул год,

Лег на