В якутской тайге - Иван Строд

Наша политическая программа — вот она:

Интернационализму мы противопоставляем горячую любовь к народу и России, безбожию — веру в бога и партийной диктатуре — власть всего народа.

Вся полнота власти в освобожденных Якутской области и Охотском побережье (г. Охотск, порт Аян и Чумыкан) принадлежит Якутскому народному управлению и управляющему областью П. А. Куликовскому (выдвинутому на этот пост якутской общественностью). Мы же, люди военные, пойдем дальше в родную нам Сибирь, чтобы там помочь населению освободиться от власти коммуны».

В устах черной реакции эти невольные и горькие признания звучали исповедью и откровением поздно кающегося грешника. «Мы пересолили, будучи у власти», — каялись пепеляевцы перед якутским народом.

Днем приехал неизвестный вооруженный всадник. Привязав во дворе коня, он зашел в юрту, снял с себя старую, с облезлой шерстью, коротенькую оленью доху. На гимнастерке его оказались погоны. Приехавший белый очень удивился, когда понял, что в юрте находятся красные. Он сообщил, что был послан в Амгинский район с воззванием Пепеляева и теперь возвращается обратно.

Пленный сообщил также, что Пепеляев, получив продовольствие и олений транспорт, уже выступил из Нелькана и держит направление к устью реки Мили, куда уже прибыл первый его отряд в восемьдесят человек под командой полковника Сурова.

Теперь у нас не оставалось сомнений в том, что Пепеляев ни на какие переговоры не пойдет и от своей авантюры не откажется. Нам следовало отойти. Но все же решили подождать возвращения товарищей с ответом от Сурова.

Простояли еще два дня. Высланная разведка обнаружила в трех верстах от юрты следы пепеляевских лыжников, пытавшихся угнать оленей отряда. Оставаться дальше было рискованно и бесцельно. Было ясно, что представители отряда задержаны.

5 января экспедиция выступила обратно в Амгу. Шли быстро, устраивая короткие ночевки.

Вечерами, перед ужином, как обычно, вели разговоры, иногда говорили о белогвардейцах. Много интересного из жизни восточной контрреволюции, разоблачающего жадность белогвардейского офицерства, рассказывали нам Вычужанин и Наха.

Наха рассказал о генерале Смолине. В 1922 году у него умерла жена. Генерал, командовавший в то время 2-м корпусом белых войск в Н. Уссурийске, возвел на могиле жены склеп. На это сооружение он затратил из корпусной кассы 10 тысяч рублей золотом. Такие деньги не трудно было собрать, если офицерам и солдатам корпуса в течение двух лет не выдавали жалованья. В газетах Смолин объявил, что деньги на сооружение склепа были пожертвованы «беспредельно любящими своего отца-командира солдатами и офицерами корпуса». Офицеры хотели возмутиться этой ложью, но их приструнили, и они вынуждены были замолчать.

Вообще Смолин рвал, где мог. В 1920 году атаман Семенов из награбленных у народа денег выдал трем корпусам миллион двести тысяч рублей золотом. Сумма эта предназначалась для раздачи многосемейным и увольняющимся из армии офицерам. В корпусе Смолина командование решило денег по рукам не раздавать, а организовать кооперативные производства: веревочные заводы, мастерские, пасеки, кафе и т. д. В правления кооперативов и в администраторы кооперативных предприятий пролезли «их превосходительства» и «их высокоблагородия», назначившие себе оклады по 300—400 рублей золотом.

До офицеров деньги так и не дошли. Но себя генерал Смолин не обидел.

На следующей стоянке Вычужанин рассказал про «земский собор» во Владивостоке.

Много самодуров-правителей видел Владивосток за два года властвования там белых генералов, но всех их превзошел своими чудачествами генерал-лейтенант Дитерихс.

Сколько комичных приказов и распоряжений отдал этот последний воевода-правитель за четыре месяца своего царствования. Одним из самых юмористических был его приказ-манифест о сборе «земского собора».

Этот «земский собор» был созван удивительно быстро — в семь дней. Депутаты «в собор» не выбирались, а назначались исключительно из купцов и духовенства Владивостока и представителей каппелевской армии.

По окончании «собора», где единодушно постановили: «быть земле русской монархией», отслужили торжественный молебен и совершили крестный ход по Владивостоку. Воевода Дитерихс и его предшественники братья Меркуловы, одетые в костюмы думных бояр, увешанные иконами, двигались впереди крестного хода под общий хохот населения. Эту комедию ее устроители разыгрывали с определенной целью — затуманить головы темной массе, играя на ее религиозных чувствах.

Каждый участник «земского собора» получил грамоту, на которой золотыми буквами было написано: «Умрем за царя!» Кстати, такая грамота имелась и у генерала Пепеляева, участника «собора»…

Обратный путь отряд совершил гораздо быстрее, так как двигался по протоптанной дороге. 12 января мы уже прибыли в Амгу.

В Якутск отправили подробное донесение о результатах поездки и о пленном пепеляевце. Через несколько дней был получен приказ командующего Байкалова:

«Отряду оставаться в Амге до распоряжения и немедленно приступить к укреплению слободы».

ДВЕ ОШИБКИ ДМИТРИЕВА

Отряд Артемьева, до сих пор не проявлявший активности и скрывавшийся где-то в районе д. Петропавловское, в последних числах ноября совершил нападение на небольшой отряд красноармейцев, следовавших из Петропавловского в Амгу. Из двенадцати бойцов, нарвавшихся на засаду, девять были убиты и трое попали в плен. Одного из пленных, раненого, артемьевцы прислали связанным на санях к нам на заставу в Абагу. При нем была записка, в которой они писали:

«Мы безоружных не расстреливаем, а потому сдавайтесь и переходите к нам без боязни».

На словах они сказали раненому, что ими получен приказ (видимо, от Пепеляева. — И. С.), чтобы пленных не расстреливать. Конечно, мы хорошо знали, какова цена таких заверений, когда их делают белогвардейцы.

В первых числах декабря Дмитриев, командир стоявшего в Петропавловском батальона, узнал о том, что отряд Артемьева появился на реке Ноторе, в сорока верстах северо-западнее Петропавловского. Туда он немедленно выслал роту красноармейцев в семьдесят восемь штыков, с одним пулеметом Кольта и автоматом Шоша. Рота отправилась на подводах, в разведку от нее выслали десять человек верховых.

На первую ночевку остановились в поселении из двух юрт. Жители сообщили командиру роты Овечкину, что утром к ним приезжали пятеро белых, забрали трех лошадей и уехали в западном направлении. Отряд белых в восемьдесят — девяносто человек находился верстах в десяти от поселения.

Переночевав, рота выступила дальше. В предчувствии скорого боя настроение у всех было приподнятое. Красноармейцы верили в успех и горели желанием дать белякам бой.

Дорога шла лесом, переходившим иногда в густой кустарник. Высланная вперед разведка тщательно прощупывала подозрительные места. Так проехали верст семь. Противника пока нигде не обнаружили, но это лишь увеличило бдительность и настороженность. Разговоры и шум прекратились сами собой. И только игривый ветерок задевал в своем беге верхушки деревьев, легонько пригибал их, срывал комочки снега и уносился дальше, нарушая тишину таежных дебрей.

Но вот дорога вышла к опушке. Впереди на целую версту покрытый белоснежной скатертью раскинулся алас (луг). Рота остановилась. Красноармейцы торопливо слезали с саней, конные спешивались. Овечкин внимательно осмотрел равнину — на ней ни куста, ни деревца. Потом приставил к глазам бинокль и стал шарить по черным зигзагам противоположной опушки леса. И там никакого признака жизни не было.

Но каждый инстинктивно чувствовал близость врага. У кольта завозились пулеметчики, кое-кто из красноармейцев стал обтирать заледеневшие затворы винтовок.

Овечкин минут десять наблюдал, но ничего не обнаружив, приказал старшему конной разведки взять с собой пять всадников и осмотреть опушку леса по ту сторону равнины.

Старший разведчик вполголоса подал команду, и из чащи вынырнули пять всадников. Коротенькой змейкой они вытянулись вдоль дороги и тронулись шагом. Потом перешли на рысь и стали быстро пересекать равнину. Не доезжая шагов четырехсот до леса, разведка рассыпалась по обеим сторонам дороги в редкую цепочку. Красноармейцы сдернули из-за плеч винтовки. Кони, увязая в глубоком снегу, сразу сбавили ход.

По мере приближения разведчиков к опасной черте рота все с большим и большим напряжением следила за ними. Но вот до леса осталось всего шагов восемьдесят.

— Видно, никого там нет, — проговорил кто-то из красноармейцев.

Но, как бы в опровержение его слов, в тот же миг над тайгой прогремели несколько винтовочных выстрелов.