В якутской тайге - Иван Строд

От Дмитриева я узнал, что банда Артемьева находилась в тридцати верстах восточнее Петропавловского. Решил воспользоваться задержкой батальона и провести операцию против Артемьева. У Дмитриева попросил усилить мой отряд одной ротой и несколькими пулеметами. Получив согласие, начал готовиться к выступлению.

Настроение у командиров и особенно красноармейцев батальона было подавленное. Причиной этому были две последние неудачи, память о которых все время поддерживалась. Дело в том, что все красноармейцы, убитые на реке Ноторе и за рекой Алданом — больше тридцати человек, были свезены в Петропавловское и сложены в пустой амбар. Дверь амбара не закрывалась, и бойцы, имея много свободного времени, часто навещали своих мертвых товарищей и целыми часами толпились у амбара.

Когда из Амги приходила почта, некоторые из бойцов брали письма убитых и шли к амбару. Отыскав адресата, они вскрывали письмо и читали его вслух при гробовом молчании присутствующих. Слышны были только редкие вздохи да возгласы:

— Э-эх, Митя! Как ожидал, миляга, письма из дому! Вот теперь письмо пришло, а его не стало в живых.

Если при этом присутствовали участники тех боев, они подробно рассказывали, при каких обстоятельствах и как погиб тот или иной товарищ. Понятно, что все это глубоко отражалось на психике красноармейцев, заставляя их снова и снова переживать недавние неудачи.

Я указал Дмитриеву на ненормальность такого положения. Но он объяснил, что решил отправить погибших в Якутск, рапорт о чем послал командующему.

В тот же день двери амбара были заколочены гвоздями и около них выставлен часовой.

Красноармейцы, которым помогали крестьяне, развели большой костер. Когда земля оттаяла, начали рыть братскую могилу. К обеду следующего дня она была готова. Всех убитых еще накануне перенесли в два — три дома, обмыли, надели чистое белье. После похорон на братской могиле водрузили большую пятиконечную звезду, сделанную по собственному почину местным жителем. Дрогнул морозный воздух от трех винтовочных залпов, а над сомкнутыми рядами бойцов неслось грустное, но боевое:

— «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»

Где-то в ущельях скалистых берегов Алдана завывал ветер. Тайга глухо шумела, как бы прощаясь с нашими погибшими товарищами.

СВОДНЫЙ ОТРЯД ДЕЙСТВУЕТ

Вечером в штаб батальона собрались все командиры подразделений, назначенных в новую операцию против Артемьева. Сгрудившись вокруг стола, они знакомились с задачей, уясняли план действий.

Махорочный дым сизыми волнами плавал по комнате, закрывал потолок, лез в глаза и медленно уходил в кухню.

На стенах висели дулами вниз до десятка винтовок рядом с наполненными до отказа патронташами. На подоконнике валялись мильсовские гранаты. В углу у печки притулился «максим», окруженный несколькими облезлыми, потерявшими свой прежний защитный цвет коробками. Одна коробка открыта, и конец ленты, тускло поблескивающий медью патронных гильз, продернут в приемник. Тут же, на грязном, усеянном окурками полу, расположились пулеметчики. Мирно посапывает хозяйская собака Полкан.

Совещание закончилось в пять часов вечера. Все выяснено, предусмотрено, согласовано. Было решено пройти по дороге верст двадцать, а затем, чтобы миновать сторожевые посты противника, двигаться без дороги. Обоз оставить с небольшим прикрытием, а пулеметы навьючить на лошадей.

До выступления оставалось четыре часа. Командиры уже хотели разойтись по своим взводам, как вдруг раз дался стук в дверь. Зашедший боен доложил, что в штаб пришли три красноармейца и просят разрешения поговорить с командиром. Дмитриев встал, вышел на кухню.

Скоро он вернулся. Вид у него был расстроенный, а лицо бледное. Все с тревогой ожидали, что он скажет.

— Товарищи, Амга взята Пепеляевым. Наш гарнизон разбит.

Это неожиданное известие подействовало на всех ошеломляюще. В комнату как раз вошли добравшиеся из Амги красноармейцы. Их оборванная одежда, изможденный вид, черные обмороженные лица и распухшие руки еще больше подействовали на присутствующих.

Пришедшие были так измучены, что рассказать более подробно о падении Амги просто не могли. Фельдшер им тут же сделал перевязку, хозяйка напоила горячим молоком, и бойцов уложили спать.

С занятием белыми Амги обстановка резко изменилась. Мы оказались в глубоком тылу у белых, отрезанными от Якутска. Пришлось оставить мысль о наступлении на Артемьева. Встал вопрос, оставаться ли в Петропавловском или прорываться в Якутск?

Собрали военный совет. Здесь мнения разделились. Одни считали за лучшее на время остаться в Петропавловском до выяснения обстановки. К тому же из Якутска должно же поступить какое-то распоряжение. Другие настаивали на немедленном выступлении в поход. После долгих дебатов решили все-таки Петропавловское оставить и двинуться на Якутск.

Надо было теперь решить, какой дорогой идти. Всего имелось два пути: один прямой — через Амгу, а другой обходный. Второй путь был и труднее и на двести верст больше, а всего здесь предстояло пройти шестьсот верст.

Лошадей для обоза не хватало. Многие обессилевшие бойцы пешком совершить такой путь не могли и наверняка погибли бы от мороза и плохого питания. А если бы кто и добрался до Якутска, так все равно надолго вышел бы из строя.

Между тем Якутску нужна была помощь. Он не имел достаточных сил для отражения противника. Обстановка была благоприятна для Пепеляева, и он мог воспользоваться ею для удара по городу.

Так оценивало совещание создавшуюся обстановку. Было решено немедленно двинуться прямо на Амгу. Это должно было спутать планы Пепеляева. Если к нашему приходу он уже выступит на Якутск, то мы захватим Амгу, уничтожим его базу и пойдем дальше, угрожая ему с тыла. Если же пепеляевцы окажутся на месте, то мы вступим с ними в бой и на какое-то время задержим их.

Оставался и еще один серьезный вопрос: как быть со складами? Имевшиеся семьдесят подвод не могли поднять все боеприпасы и необходимое продовольствие. Нужны были лошади под пулеметы, требовались также подводы и для санчасти.

Как ни выкраивали, как ни высчитывали, а пришлось десять тысяч патронов для автоматов Шоша утопить в Алдане. Продовольствия можно было взять только на десять дней. Все остальное решили раздать населению: муки больше тысячи пудов, масла двести пудов, сорок мест кирпичного чая, сто пудов соли.

Отряд и батальон объединили. Я высказался за то, чтобы общее руководство принял на себя Дмитриев, как старший начальник, ибо мой отряд уступал батальону не только по численности, но и по вооружению. На том и порешили.

Договорились утром созвать общее собрание бойцов гарнизона. Затем стали расходиться. Было уже три часа утра.

Эту ночь спали в полном боевом снаряжении. Сторожевая охрана была усилена и в разные стороны высланы конные разъезды.

Собрание командиров и красноармейцев началось часов в девять утра. Бойцы пришли на него с винтовками, патронташами, со всеми пулеметами. Отсутствовали только те, кто были в караулах и разъездах.

Первым выступил один из красноармейцев, пришедших из Амги. Просто и бесхитростно он рассказал обо всем, что там произошло.

— В сдаче Амги и в нашем поражении виноваты мы сами, — говорил боец. — Мы спали по халупам и не были готовы к бою. Проснулись, когда белые уже были в деревне. Красноармейцы выскакивали из избушек и не знали, что делать: командиров не оказалось.

А пепеляевцы лезут со всех сторон, и почему-то молчат, даже «ура» не кричат. От этого было еще страшнее.

Белые все вместе, ну а мы вразброд, к тому же туман мешал видеть, где свои, а где чужие. Стреляют пулеметы, а чьи — не знаем.

Горячее всего стрельба шла у дома кулака Корякина, где находился товарищ Ренкус с пулеметом, а затем около церкви, где был наш штаб. Но прорваться туда нам не удалось. Несколько раз мы пытались это сделать, но постоянно натыкались на белых.

А потом стрельба прекратилась. Кое-как мы пятеро выбрались из деревни. Сначала хотели податься к Якутску, но потом передумали и направились сюда, чтобы предупредить вас. Три дня шли по дороге, заходили к жителям. Они нас и кормили. А на четвертый день только стали подходить к юрте, видим: лошадей тридцать к изгороди привязано, а во дворе часовой ходит. Спрятались в кустарнике, обождали минут пятнадцать. Из юрты вышли десять человек — все якуты. Сели на коней и уехали.

Мы тайгой обошли эту юрту, а дальше дорогой уже не решились идти, пробирались целиной. Совсем обессилели, двое суток ничего не ели.

В глубоких орбитах черного обмороженного лица красноармейца горят бойкие, живые глаза. Говорит он тихо, слова растягивает, но слушают его внимательно, затаив дыхание.

— От слабости темнело в глазах, подкашивались ноги. Два наших товарища совсем ослабли, не дошли верст пятнадцать до Петропавловского — свалились и замерзли на наших глазах. Помочь им не могли. А мы вот кое-как добрались к вам.