Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

— А мой посетитель?

— Ты так его называешь? Это интересно. Наверняка ты не просто так выбрал это слово, но с этим мы разберемся чуть позже, раз у нас теперь есть его изображение. Твой посетитель? Просто проекция утерянных глубинных воспоминаний, влияющая на то, как свет отражается и преломляется на коже.

— Но как он это делает?

— Если бы я знала… может, просто меняет клетки твоего лица на мгновение… как раз в ту секунду, когда кто-то тебя фотографирует, совсем как его самого много-много лет назад. Это короткий миг, бесконечно малый, он незаметен для человеческого глаза и лежит вне спектра наших чувств, мы даже не осознаем, что происходит, не можем пока измерить его. Но ясно одно: это фото кто-то сделал. Образ отпечатался на нервной системе наблюдавшего с такой силой, что этот парень поселился в его клетках и передался потомкам, как жидкое топливо, которое в итоге вспыхнуло в тебе. Я всегда думала, что виноват один из твоих предков. И твоя мама со мной согласилась.

Меня трясло с тех пор, как я увидел Кэм в ее нынешнем воплощении, шатаясь, как пьяный моряк, от одного откровения к другому, но это?! Мама? Согласилась? Камилла общалась с моей матерью?

Они столкнулись несколько лет назад в библиотеке Гарварда. Мама попыталась незаметно ретироваться, чтобы не встречаться с милой соседской девочкой, которая ей всегда очень нравилась и которую так резко выкинули из их жизни из-за семейной трагедии. Я явственно представил, как мама сомневалась, оценивая, насколько опасной может оказаться Камилла Вуд, не повлечет ли это за собой разоблачения, о чем предупреждал отец. Кэм, слишком решительная, чтобы кто-то мог ей помешать, настояла на том, чтобы выпить кофе с пирожным, «как в старые добрые времена», и даже разыграла карту сочувствия, упомянув, что осталась одна-одинешенька на всем белом свете, без родни, поскольку отец, Кэмерон Вуд, умер от рака всего несколько недель назад — от той же болезни, что унесла и ее мать. Мама была не из тех, кто оставил бы горевать безутешную сироту, тем более девушку, которая любила ее несчастного сына.

Мама поняла, как трудно скрыть правду о тяжелой участи сына, когда в кафетерии Кэм обратила внимание на книги, которые Маргаретта Фостер только что взяла в библиотеке. Индейцы Амазонки? Фотографии девятнадцатого века? Это как-то связано с тем, что случилось с Фицем? Мама отрицала какую-либо связь, несла всякую чушь, чтобы сбить мою бывшую девушку со следа, пока Кэм не сказала просто:

— Я знаю. Он показал мне фото. Показал и сбежал. А потом ни разу не позвонил. И даже не отозвался на сообщение, которое передал мой отец. Слушайте. Я просто хочу узнать, как он. Не нужно никому говорить, что мы вообще встречались. Но вам будет полезно с кем-то поделиться, не просто полезно, это целая вселенная, космос, созвездие пользы.

Как это типично для Кэм: преувеличивать и облекать в поэтические сравнения. А еще убеждать.

В тот день они вступили в сговор. Они доверились друг другу как свекровь и невестка, которыми им было суждено быть и которыми они вполне могли бы стать в будущем, если бы мама не уехала в Бразилию в эту нелепую экспедицию.

— Я уговаривала ее не ехать, — вздохнула Кэм. — Вполне логично, что какого-то туземца сфотографировали и теперь он преследует тебя, Фиц; это укладывалось и в мою теорию. Но слишком много было нестыковок. К сожалению, я оказалась права. Потому что твой гость не из Бразилии. Он родом из Патагонии.

Я попытался переварить сказанное, когда в дверь постучали. Это был отец. Мы с ним условились, что это моя святая святых, и если я запираюсь (то есть почти всегда), это значит, что не стоит пытаться ворваться ко мне. Однако я не возражал, если он что-то говорил через закрытую дверь. Я сам мог выбрать, отвечать или нет. В этот раз папа точно знал, что у меня гость, причем не демон мужского пола, а гостья, и это деликатный момент. Мы договорились больше не отмечать мой день рождения, очередную годовщину анафемы и проклятия, но он не хотел, чтобы я чувствовал, будто он забыл, поэтому стук вышел нежным, а голос зазвучал мягче, когда он сообщил, что они с братьями собираются пойти поужинать. Так делали все члены семьи по случаю моего дня рождения последние несколько лет, даже мать, пока была жива, хотя праздничное угощение, которое она готовила для меня, оставалось несъеденным, холодным и портилось, стоя на столе. Сегодня отец добавил, что они вернутся поздно, поскольку после ресторана пойдут в кино на «Рембо-3». Несомненно, фильм, в котором Сильвестр Сталлоне спас какого-то дикого афганца от плохих парней, отец деликатно выбрал, чтобы отлучиться из дома на несколько лишних часов и я мог бы свободно провести их с девушкой, которая так неожиданно воскресла. Может быть, он скрестил пальцы, что сегодня, когда я достигну совершеннолетия, произойдет чудо.

— Развлекайтесь, — сказал я.

Отец в ответ не пожелал мне того же самого, просто пробормотал:

— Мы тебя любим, Фиц, всем племенем.

Затем он ушел, позволив мне вернуться к Камилле и Патагонии.

— Патагония? Как ты узнала?

Кэм с отличием окончила среднюю школу, а затем изучала физику и биологию в МТИ, получив высшее образование за рекордные три года. После этого ей предложили работу лаборанта в одной из университетских лабораторий, а еще она приняла участие в летней стажировке на факультете молекулярной биологии Института Пастера в Париже, где ее курировал великий доктор Даниэль Лувар. Его так заинтриговала идея о том, что память и развитие клеток каким-то образом связаны, что Кэм пригласили в следующем году вернуться на улицу Вожирар, чтобы продолжить научные изыскания. Я слушал ее рассказ, а она с восторгом размахивала руками, словно бы плыла ко мне через целое море потерянного времени, и не особо переживал, что Кэм не спешит открыть происхождение почтовой карточки, не торопил ее, как и она учила меня не торопиться — это мы вскоре обнаружили в постели. Семь лет тьмы и замешательства подходили к концу, и, видит бог, я ждал достаточно долго, чтобы не терять терпения. И действительно, она наконец поставила точку в довольно бессвязном рассказе о столетнем юбилее института и его достижениях в области внутриклеточной миграции, торжествующе заявив:

— Раз он смог захватить тебя, то скоро мы сможем захватить его, если найдем правильные точки в структуре белка, особенно теперь, когда понятно, откуда он.

— Да-да, откуда он. Интересно, когда ты вернешься к той маленькой детали, которую мне поведала. К Патагонии.

Она кивнула, и взгляд ее затуманился от воспоминаний.

— Это был мой последний полноценный день в Париже, я по обычному маршруту шла из крошечной квартирки на улице Эперон в Институт Пастера по улице Одеон, заходила в антикварные лавки и листала книги, какие попадались под руку.

А то утро — это было всего-то четыре дня назад — она забрела в самый дальний конец очередного магазинчика и перебирала содержимое подноса с почтовыми карточками, когда внезапно увидела его, того парня, который встал между ней и ее любимым мальчиком. Чужак вернулся в ее жизнь, как возвращался в ее сны в предрассветные часы, вытравленный шрамом в ее сознании, вот же он на бумаге, в сепии, нечто, что можно потрогать, унести, исследовать и выследить, как своенравную раковую опухоль, осязаемый привет из внешнего мира задолго до его вторжения в жизнь Фицроя Фостера и, следовательно, в ее собственную, вот он, его можно купить и перевезти обратно через Атлантику в то полушарие, где он родился, и это ключ к моей свободе.

— Откуда ты узнала, что он патагонец… ну, то есть был патагонцем?

Хозяина книжного магазина в тот день не было, но его сын Андре щедро сыпал ценными сведениями, избрав такой неуклюжий способ флиртовать с ней:

— Это ни к чему не привело, Фиц, хотя мне нравится, что ты ревнуешь.

Андре сообщил Кэм, что на этой почтовой карточке — писк моды конца девятнадцатого века, — как и на визитках на соседнем подносе, почти наверняка изображен индеец из Патагонии, которого привезли в Париж вместе с десятью другими членами его племени óна. Их демонстрировали на Всемирной выставке 1889 года, посвященной столетию свободы, равенства и братства. Сын хозяина антикварной лавки заявил, что является экспертом в области книжной иллюстрации Прекрасной эпохи, и втюхал ей уникальный дорогой каталог, посвященный празднованию столетия Французской революции. В нем можно было прочитать историю о том, как Эйфель построил свою башню, а также познакомиться с деталями облика и интерьерами бесчисленных павильонов всех стран мира, которые возвели прямо на Марсовом поле по соседству.