Ласко́во - Петр Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Этот… оду́ма. Рыжий.
– Рыжий? Хорошо помнишь?
– Ага. Рыжий.
Командир выхватил револьвер:
– Под расстрел! Убью!
Баба заплакала. А у Васьки язык отняло. Погиб, подумалось, ни за что, и дома не узнают.
(А виновный – им был Митька из Красноле́нова – смылся. Я потом, в начале пятидесятых годов с ним познакомился. Да, он похож на папашу, волосы рыжие, лицо тоже с оспинками, только ростом пониже.)
Конвоир сопроводил арестованного Алексеева Василия в какой-то амбар. Там, в ожидании своей участи, уже лежали на нарах люди.
Лёг на нары и Васька. Говорить не хотелось. В думах были воспоминания о родных, о доме, прощание с жизнью. От обиды на несправедливость душили слезы.
Так прошло несколько дней. Василия не вызывали. Каждый раз, когда гремел замок, он думал, что пришли за ним. Но уводили других. Уходя, они прощались, просили, если кто останется жив, сообщить домой.
Не знал Василий, что об его аресте кто-то сообщил в Ласко́во, и уже несколько дней за него бились в Вёске Марфа и Ваня Мишин. Они были уверены, что Васька невиновен, знали, что не мог он пойти на грабёж. Через своего знакомого Марфушке удалось встретиться с командиром отряда и почти убедить его в невиновности брата. А Ване кто-то подсказал, что виноват другой “рыжий”.
Дома, в Ласко́ве, стоял плач и стон. Плакала мать, плакали сёстры, охал отец, тужили соседи. И только Марфа с Ваней делали всё, чтобы спасти Ваську.
Но Василий ничего об этом не знал. Слышал только, как за деревней в лесу хлопали одиночные выстрелы, и ждал своей очереди.
Вот опять гремит запор. Открывается дверь, приказывают:
– Алексеев, выходи!
Всё, конец, подумал Василий. Руки и ноги словно отнялись, с нар не подняться.
– Алексеев Василий! Оглох, что ли? Выходи!
Встал, начал прощаться с другими. А конвоир торопит:
– Да не прощайся, оправдали тебя.
“Обман, – подумал Василий. – Это, чтоб я шёл смелее”.
Оправдали! По настойчивым и слёзным просьбам сестры и брата установили, что дезертир тоже был рыжий и недаром сбежал из отряда.
Я потом спрашивал у него:
– Дядя Митя, ты знаешь историю с моим отцом?
– Теперь-то я всё подробно знаю, – отвечал он. – Ить Вася мне рассказывал… А тогда… Тогда я про то не думал. Ить я не один свинью резал – нас было трое. И мясо на кухню сдали. Нас ишшо похвалили.
– А чего ж ты драпанул?
– Сказать правду, я и служить-то не сам пошёл – пришли и взяли. Сказали, что красные. Ну, красные и красные.
– А если бы белые?
– Ну и белые. Взяли б – пошёл бы. Попробуй откажись – живо к стенке.
Помолчав, продолжал:
– Как сказали, что сам командир с бабой пошли виноватого искать, ну, думаю, я приметный, надо спасатца… Мне и в голову не влетело, что кто-то другой попадётца.
Вот такая история. А папаша, свят духу не ведая, был на волосок от смерти.
– Незадолго до того, – рассказывал папаша, – приснился мне сон. Иду я по своему гуменнику. Босиком по гладкому выкошенному лугу. Иду и иду от гумна к сараю. На! – какая-то вязе́ль под ногами. Я – быстрее, чтоб перебежать. И с каждым шагом глубже тону. И вот уже провалился по пояс. И всё тону, тону… Хочу кричать, а голоса нет. Ну, всё, пропал, думаю… Хватаюсь руками, а кругом нет ни травинки. Руки скользят. Уже потерял надежду на спасение, прощаюсь с этим светом, как вдруг в руку попала травинка. То-оненький стебелёк такой. Хватаю этот стебелёк. Господи, думаю, помоги мне, помоги выбраться… А сам тянусь, тянусь, тянусь… Пошёл, пошёл! Вылез! И – проснулся. Весь мокрый от пота. Вот тебе и стебелёк… Травинка…
Ликбез
Ликвидация безграмотности (ликбез) была и у нас.
Ближайшие школы были в Шума́ях и в Махновке – это далеко, и наши бабы ходить туда, несмотря на приказ сельсовета, отказались. Сельсовет открыл школу сначала в Есенке, затем в Каменке. Там у братьев Васи и Лёхи пустовали новые пятистенные дома, поставленные про запас, на случай отделения сыновей.
Раз в неделю из Махновки приезжала учительница, в другие два дня учил по букварю Петя есенский. Народ из Ласко́ва, Есенки и Каменки был обязан научиться читать, писать и считать.
Я в школу ещё не ходил, и на ликбез меня иногда брала с собой мама. Папаша считался малограмотным – этого тогда было достаточно. Грамоте его учили в Красной Армии, куда он вновь был призван уже после женитьбы, а после ранения под Пинском демобилизован. Потом он был послан на лесозаготовки на Мурман, и сам писал домой письма. Правда, слова “мы”, “вы” писал без “ы”. Но мы дома догадывались. Потом он писал и мне на фронт.
Некоторые уроки ликбеза мне запомнились.
В Есенке, в пустом доме, за тремя столами, на скамейках, в полушубках и тёплых платках, сидят “школьники”: моя мама, Машка Бобкина, Дуня Тимошиха – из Ласко́ва, остальные – из Есенки, Каменки, Фишихи. Из мужиков кое-кто курит самосад, но на это никто не обращает внимания. Букварь всего один – у Пети есенского. Он, учитель, чувствует себя стеснённо. Грамотишки у него и самого кот наплакал, не больше трёх классов. Однако читал и писал он сносно, после войны даже председателем колхоза работал. А тогда он был еще холостым парнем, и ему было неловко учить мужиков и баб старше себя. Но приказали – учил. Бесплатно.
Вот кто-то говорит:
– Ну, давай, Петь, учи, пока видно (т. е. не стемнело).
– Ага, – вторит другой, – давайте хоть маленько-то…
Петя берёт с подоконника букварь, раскрывает, подходит к маме:
– На, Дунь, читай буквы. Заглавные.
Мама ни дня в школу не ходила, но буквы и цифры знала все. От младшего брата Ильи, который примерно учился в трёхлетней школе. И книжки его сохранила.
– Буквы-то дивья́ (т. е. запросто), – говорит мама, встаёт и начинает читать:
– А-а, Бы, Вы, Гы, Ды, Е-е, Жы…
– Ну ладно, полно. Теперь ты, Машк, читай. Маленько, не все.
Машка тоже буквы знает:
– Зы, И-и, Кы, Лы, Мы, Ны, О-о, Пы, Ры…
– Ну ладно, погоди. Дальше пусть…
– Хва́тя ласко́ським! – вдруг кричит Дуня Тимошиха. Она боится, что дальше Петя предложит читать именно ей. Спаси бог!
– Ладно, – соглашается Петя, – пусть каменские почитают. Бери, Устишк, читай дальше.
Устишке никак не запомнить буквы, особенно в конце алфавита. Она берёт букварь, просит Машку показать, где та остановилась. Читает:
– Сы, Ты…
Думает. Молчит.
– У-у, – подсказывает мама.
– У-у, – повторяет Устишка.
– У-у, – подтверждает Петя. – А потом?
Устишка молчит.
– Фы-ы, – подсказывает Петя.
Устишка вытирает пот со лба:
– Вот “фы” всё забываю… Никак…
– А ты вздумай про Ефима, – смеётся Денис каменский. – Еффи-и-м!
Устишкиного мужа зовут Ефимом.
– А и правда, – радуется Устишка. – Яффим. Фы. Яфим.
– Ефим-фыркун, – вдруг говорит Петя.
Все хохочут, потому что Ефим поминутно фыркает. Такая у него привычка. Ефима среди учеников ликбеза нет, поэтому смеются долго.
Устишке это не нравится. Она читает дальше:
– Хы…
Смех прекращается. Устишка опять умолкает.
– Ну ладно, – говорит Петя, – читай, Иришк, ты.
Иришка берёт букварь. Она спрашивает Петю:
– Дальше?
– Ага, – отвечает Петя.
– Оду́ма …Цы? Так?
– Так, – утверждает Петя.
– Цы-ы-ы.
– Это ты сказала. А дальше?
– Дальше… Дальше – опять Цы-ы.
– Чы-ы, – подсказывает мама.
– Ты, Дунь, молчи, – велит учитель.
– Ну, вот, молчи-и…ч-ы-ы, – опять подсказывает мама.
– Я по-городскому не знаю. Ц-ы-ы. Молцы-ы… Я и молцу, – Иришка садится.
– Не, не, дальше читай, – говорит Петя.
– А дальше – Шы-ы…
– Ну, та-ак. Потом?
– Потом опять Шы.
– Не Шы, а Щы. Что в обед хлебаешь?
– Шти.
Денис опять не может утерпеть:
– Васю твово как прозывают?
– А што тебе мой Вася? Вот ты – Кишка́! Кишки́н ты! – огрызается Иришка. Ее муж Вася прозван Щи́паным, а отца Дениса прозывали Кишко́й. Дениса за глаза звали Кишкины́м. Он об этом знал, но особенно не сердился.
– Ну ладно, не бранитесь, – вмешался Петя. – Читай, Иришк, дальше.
Иришка (они с Денисом из одной деревни) слегка усмехнулась в его сторону – что, дескать, съел?
– А что дальше? Ш-ш-ти.
– Не шти, а Щы. Ну, Ш, Ч, Ы, понимаешь?
– Понимаю. Шчы? Так?
– Так. Дальше?
– Щипаный, – тихо съязвил Денис.
– А ты Кишка! – крикнула Иришка.
Взорвался хохот. Денис хохотал, пожалуй, больше других.
Иришка села. Швырнула букварь:
– Не буду больше!
– Ну, ладно, – Петя взял букварь.
– Мо́жа, полно севонни? – спросил Денис.
– Не-е, надо дочитать, – не согласился Петя. – Кто хочет?
– Давай я, раз такое дело, – встал Денис. – Та-ак, Щипаного прошли…
Смех грохнул с новой силой.
– Во, бес, пристал, – уже улыбаясь, буркнула Иришка. – Навязался, гад…
– Э-э-э. Ю-у. Я-а, – прочёл Денис.
– Всё? – спросил Петя.
– Буквы все.
– Ну ладно. Всё, – сказал учитель. – Теперь закурим.
Мужики закурили, а бабы поспешили домой.
Я шел с мамой и думал о том, как хорошо быть учителем, учить других.
