Французская одноактная драматургия - Жан Ануй

Пианист (машинально смотрит на часы). На моих без двенадцати. Самая середина программы, Сюзанна. Вернемся на сцену. Объяснимся в антракте, моя любовь. У нас будет больше четверти часа.

Сюзанна Делисиас (высокопарно). Благодарю. Моя программа окончена.

Мадам Ортанс (спускается к ним с эстрады; разъяренным шепотом). Этому скоро будет конец? Хозяин на нас смотрит! Хотите, чтобы всех нас выгнали? Вы этого хотите, ведьма?

Сюзанна Делисиас (благородно). Нет, мадам. Впрочем, что касается меня, вопрос решен. Я окончательно отказываюсь фальшиво играть. Прощайте, мадам, я вам его оставляю. Да, вы правы: он жидковат. (Высокомерно оборачивается и спрашивает.) А часы у вас точные? (Разражается нервным смехом и выходит.)

Мадам Ортанс (кричит вслед). Я вам влеплю пятьдесят франков штрафа, деточка! И предупреждаю, что в субботу возьму вам замену!

Пианист (с поникшей головой поднимается на эстраду). Она страдает, мадам Ортанс. Вы злоупотребляете своей властью. (Со стоном, усаживаясь за рояль.) Как вам не стыдно?

Мадам Ортанс. Это вам должно быть стыдно, мсье Леон, с вашей бедной больной женой. Она ненормальная — еще пойдет и все ей выложит, чтобы облегчить себе душу!

Пианист (в отчаянии). Перестаньте, перестаньте!

Мадам Ортанс. О мсье Леон, я знаю, что такое мужчина. Я дрессировала и почище вас. Мужчине нужно, чтобы он получал удовольствие. И в вашем положении никто вам этого в вину не поставит. Но вы доверьтесь женщине, которая разбирается в жизни. Я сейчас покривила душой: совсем я не думаю, что вы такой уж тощий. Вы немного хрупкий, но меня это только привлекает, потому что у меня развито материнское чувство. О! Как ему жарко, как ему жарко, безобразнику! И он еще не хочет, чтобы его приласкали! А ему так нужно, чтобы его кто-то взял под крылышко!

Пианист (плачет, опустив голову на руки). Эти сцены терзают мне душу. Я артист. Я не создан для такой жизни.

Мадам Ортанс. Ничего, деточка, найдутся люди, которые вас поддержат. Я вас так понимаю. Разве можно устраивать сцены из-за каждого пустяка? Разве немножко радости, втайне от всех, — это не счастье? Вы как мышь. Смените воротничок, моя лапочка.

Пианист (повержен, но героически сопротивляется). Только после марша из «Тангейзера». (Хнычет.) Не думайте, что я не люблю свою жену. Двенадцать лет не перечеркнешь. Я мог бы положить ее в больницу. Она неизлечима, меня бы никто не упрекнул. Но я оставил ее дома, несмотря на ее болезненную ревность. Я нанял прислугу, женщину, на которую могу положиться. Но сколько это стоит! Иногда я чувствую себя таким одиноким!..

Мадам Ортанс. Вам нужна родная душа, которая бы вам помогла, а не прибавляла терзаний. Вот и все! Нужен кто-то, кто разделял бы ваши чувства.

Пианист (стонет). Я как арфа. Любое неосторожное прикосновение может меня разбить.

Мадам Ортанс. Вы артист. А артист вне искусства не должен иметь никаких переживаний. Маленькие удовольствия — да, но не больше. Все остальное — музыка. Вы обратили внимание, что в нашем оркестре все неприятности — только из-за этой тронутой?

Пианист. Она тоже арфа!

Мадам Ортанс. Да, но с испорченными струнами! Уйти из оркестра — так, по капризу! II как раз перед «Кубинской негой»… Леона, деточка, будьте добры, пойдите посмотрите, что там с этой дурой! Наверно, слезами весь туалет залила!

Леона встает и уходит.

Чувство — это, конечно, прекрасно, но нельзя же срывать программу. Ведь каждый из нас в любую минуту может потерять свое место. Патрон всюду рыщет. Но знаю, что с ним сегодня, словно чует что-то. (Начинает торопливо разбирать партитуры.)

Патриция (Памеле, продолжая разговор, неожиданно принявший дружеский оборот). Все-таки она гнусно ведет себя. Во-первых, война, о таких вещах вообще не нужно вспоминать. Я тоже, как и все, была за Сопротивление. Каждый вечер слушала передачи из Лондона. Словом, делала, что могла. Ведь у меня на руках старая мать. Надо же было ей жизнь скрашивать!

Памела. Она все еще живет с вами?

Патриция (с хихиканьем, в котором слышатся железные нотки). Конечно! Бедная клянча! Это я ее так ласково называю. Она теперь мой грудной ребенок. Я решила посвятить ей свою жизнь. Ей и моему искусству — кроме этого, да еще моего уютного гнездышка, для меня в жизни ничего не существует.

Памела. А вот я, представьте себе, ни за что бы так не смогла! Когда я езжу к своей в Батиньоль — она неплохо живет, она консьержка — вначале я рада. «Здравствуй, мамочка! Как поживаешь, мамочка?» Мне кажется, что я опять стала маленькой. Она готовит мне баранину с фасолью — фасоль — ее любимое блюдо, — но уже на третьей ложке мы начинаем орать друг на друга. Тарелки летят в воздух, и я выскакиваю из дома.

Патриция (хитро). Не надо думать, что у нас с клянчен все тишь да гладь! На старости лет она стала совсем как маленькая! По любому поводу капризы. Но я с ней строга-а-а! Вижу — хочет, мошенница, стащить конфетку, сразу по пальцам — бац! Она, конечно, ничего, похнычет-похнычет, зато потом как шелковая. Самое трудное — это, конечно, с «пипи» и «ка-ка»: сколько пи заставляю ее проситься, никак не хочет слушаться.

Памела. Ничего, надо перетерпеть. Со временем перестанет.

Патриция. Да ей скоро восемьдесят, вряд ли успеет научиться. Но и в этом отношении я решила быть железной. Переодеваю ее три раз в день. И если она в промежутке забудется — тем хуже для нее. Но иногда можно подумать — она делает нарочно. Я уже при полном параде, в перчатках, выхожу на работу — а она просится!

Памела. С ними надо быть строгой. Когда моя дочка жила у меня…

Патриция (перебивая). Представляете себе, что она придумала прошлой зимой? Стала большой палец сосать!

Памела. Моя мать мазала мне горчицей. Но как со стариками — я не знаю.

Патриция. Горчицей, еще чего! Да для нее это лакомство! Она обожает горчицу! Она обожает все, от чего ей плохо! Что бы было, если бы я разрешала ей есть все, что она хочет! Но я, если вижу, — сразу по рукам! И за обедом без десерта! Это для нее самое страшное! Да у меня бы все деньги только на сладкое и уходили, если бы я ей разрешала!.. Но тут у меня принцип. Чтобы в доме — ни конфетки! Если кто-то приходит в гости и приносит, я прячу коробку и даю по одной, раз в неделю, в воскресенье — и то, если хорошо себя ведет! Вы бы послушали, как она хнычет перед буфетом, где они лежат, если она наказана. «Конфетку!.. Конфетку!» Совсем дитя малое!..

Памела. Да это все для их же пользы! У них от сладкого зубки портятся!

Патриция (с такой же злобной усмешкой). Бедная клянча! У нее они все давно выпали! Но здесь, вы понимаете, дело принципа. Только начни им уступать…

Памела. Все-таки не так уж легко вам приходится!

Патриция (торжественно). Сознание выполненного долга дает глубокое удовлетворение. Мамочка — для меня все в жизни, кроме, конечно, искусства. Я приношу себя в жертву, но приношу с радостью. Поверьте, я могу, не хвастаясь, сказать, что я образцовая дочь. Только нужно, чтобы она не вытворяла фокусов.

Памела. Я свою дочь отдала в деревню. С мужем я рассталась, потому что при моей работе невозможно иначе. И потом, я женщина. А мужчину никогда но устраивает ребенок в доме. И даже если случайно попадется такой, который может примириться, вы же знаете — в один прекрасный день появится новый. Но все, что я зарабатываю, идет на ее наряды! Ах! Я хочу, чтобы она была нарядной, моя кисонька! Хочу, чтобы она была совсем как маленькая женщина. В пять лет на день рождения я подарила ей костюм маркизы — настоящий, из шелка, с фижмами и бантами… Обошелся мне в двенадцать тысяч франков. Видите, ради нее я ни перед чем не останавливаюсь. Я перевела по почте деньги, чтобы ей сделали в парикмахерской завивку, и послала лак для ногтей и губную помаду — в гарнитуре. Это было чудо! Глаз нельзя было оторвать, и эти красненькие ноготочки, и губки накрашенные, и вся такая прелесть! Вылитая я, моя крошка! Потому-то я ее и обожаю! К сожалению, остаться я не могла, я поссорилась с Фернаном, он не захотел выйти из машины, не переставая гудел. «Мамочка! Мамочка! — Она прямо рыдала, малютка. — Ты меня даже не поцеловала!» (Вздыхает.) Хотелось бы с ней почаще видеться, но что вы хотите — жизнь есть жизнь. В конце концов, она получила костюм маркизы. Вырастет — вспомнит.

Патриция. У настоящих артистов доброе сердце. Мне вот друзья говорят, что я должна ее отдать в специальный дом, где за пей будет полный уход и у нее будет все, что ей нужно, у бедной клянчи! Конечно, ей там было бы лучше, чем дома, где она почти все время одна — я-то ведь на работе! Но я, честное слово, не Смогла бы… Лучше я буду ее наказывать со всей строгостью, когда она не просится, зато я знаю, что выполняю свой долг. Друзья говорят: «Патриция, вы — святая!» Я отвечаю: «Такой родилась!»