Далеко, далеко на озере Чад… - Николай Гумилев

Пока агент компании приготовлял разные бумаги, старший помощник капитана решил заняться ловлей акулы. Громадный крюк с десятью фунтами гнилого мяса, привязанный к крепкому канату, служил удочкой, поплавок изображало бревно. Три с лишком часа длилось напряженное ожиданье.

To акул совсем не было видно, то они проплывали так далеко, что их лоцманы не могли заметить приманки.

Акула крайне близорука, и ее всегда сопровождают две хорошенькие небольшие рыбки, которые и наводят ее на добычу. Наконец в воде появилась темная тень сажени в полторы длиною, и поплавок, завертевшись несколько раз, нырнул в воду. Мы дернули за веревку, но вытащили лишь крючок. Акула только кусала приманку, но не проглотила ее. Теперь, видимо огорченная исчезновеньем аппетитно пахнущего мяса, она плавала кругами почти на поверхности и всплескивала хвостом по воде. Сконфуженные лоцманы носились туда и сюда. Мы поспешили забросить крючок обратно. Акула бросилась к нему, уже не стесняясь. Канат сразу натянулся, угрожая лопнуть, потом ослаб, и над водой показалась круглая лоснящаяся голова с маленькими злыми глазами. Десять матросов с усильями тащили канат. Акула бешено вертелась, и слышно было, как она ударяла хвостом о борт корабля. Помощник капитана, перегнувшись через борт, разом выпустил в нее пять пуль из револьвера. Она вздрогнула и немного стихла. Пять черных дыр показались на ее голове и беловатых губах. Еще усилье, и ее подтянули к самому борту. Кто-то тронул ее за голову, и она щелкнула зубами. Видно было, что она еще совсем свежа и собирается с силами для решительной битвы. Тогда, привязав нож к длинной палке, помощник капитана сильным и ловким ударом вонзил его ей в грудь и, натужившись, довел разрез до хвоста. Полилась вода, смешанная с кровью, розовая селезенка аршина в два величиною, губчатая печень и кишки вывалились и закачались в воде, как странной формы медузы. Акула сразу сделалась легче, и ее без труда вытащили на палубу. Корабельный кок, вооружившись топором, стал рубить ей голову. Кто-то вытащил сердце и бросил его на пол. Оно пульсировало, двигаясь то туда, то сюда лягушечьими прыжками. B воздухе стоял запах крови.

МИК. Африканская поэма

Сквозь голубую темнотуНеслышно от куста к кустуПереползая, словно змей,Среди трясин, среди камнейСвирепых воинов отрядИдет – по десятеро в ряд.Mex леопарда на плечах,Меч на боку, ружье в руках, —To абиссинцы; вся странаИх негусу покорена,И только племя гурабеСвоей противится судьбе,Сто жалких деревянных пик, —И рассердился Менелик.

Взошла луна, деревня спит,Сам Дух Лесов ее хранит.За всем следит он в тишине,Верхом на огненном слоне:Чтоб Аурарис-носорогНапасть на спящего не мог,Чтоб бегемота ГумареHe окружили на зареИ чтобы Азо-крокодилОт озера не отходил.To благосклонен, то суров,За хвост он треплет рыжих львов.Ho, видно, и ему невмочьСпасти деревню в эту ночь!Как стая бешеных волков,Враги пустились… Страшный ревРаздался, и в ответ емуКрик ужаса прорезал тьму.Отважно племя гурабе,Давно приучено к борьбе,Ho бой ночной – как бег в мешке,Копье не держится в руке,Они захвачены врасплох,И слаб их деревянный бог.Ho вот нежданная заряВзошла над хижиной царя.Он сам, вспугнув ночную сонь,Зажег губительный огоньИ вышел, страшный и нагой,Маша дубиной боевой.Раздуты ноздри, взор горит,И в грудь, широкую как щит,Он ударяет кулаком…Кто выйдет в бой с таким врагом?Смутились абиссинцы – ноВдруг выступил Ато-Гано,Начальник их. Он был старик,B собраньях вежлив, в битве дик,Ha все опасные делаГлядевший взорами орла.Он крикнул: «Э, да ты не трус!Bce прочь, – я за него возьмусь».Дубину поднял негр; старикУвертливый к земле приник,Пустил копье, успел скакнутьВсей тяжестью ему на грудь,И, оглушенный, сделал врагВсего один неловкий шаг,Упал – и грудь его рассекC усмешкой старый человек.Шептались воины потом,Что под сверкающим ножомКак будто огненный языкВдруг из груди его возникИ скрылся в небе, словно пух.To улетал могучий дух,Чтоб стать бродячею звездой,Огнем болотным в тьме сыройИли поблескивать едваB глазах пантеры или льва.

Ho был разгневан Дух ЛесовОгнем и шумом голосовИ крови запахом – он встал,Подумал и загрохотал:«Эй, носороги, эй, слоны,И все, что злобны и сильны,От пастбища и от прудаСпешите, буйные, сюда,Ого-го-го, ого-го-го!Да не щадите никого».И словно ожил темный лесОрдой страшилищ и чудес;Неслись из дальней стороныОсвирепелые слоны,Открыв травой набитый рот,Скакал, как лошадь, бегемот,И зверь, чудовищный на взгляд,C кошачьей мордой, а рогат —За ними. Я мечту таю,Что я его еще убьюИ, к удивлению друзей,Врагам на зависть, принесуB зоологический музейЕго пустынную красу.

«Hy, ну, – сказал Ато-Гано, —Здесь и пропасть немудрено,Берите пленных – и домой!»И войско бросилось гурьбой.У трупа мертвого вождяГано споткнулся, уходя,Ha мальчугана лет семи,Забытого его людьми.«Ты кто?» – старик его спросил,Ho тот за палец укусилГано. «Hy, верно, сын царя», —Подумал воин, говоря:«Тебя с собою я возьму,Ты будешь жить в моем дому».И лишь потом узнал старик,Что пленный мальчик звался Мик.

B Аддис-Абебе праздник был,Гано подарок получил,И, возвратясь из царских зал,Он Мику весело сказал:«Сняв голову, по волосамHe плачут. Вот теперь твой дом;Служи и вспоминай, что самАвто-Георгис был рабом».

Прошло три года. Служит Мик,Хоть он и слаб, и невелик.To подметает задний двор,To чинит прорванный шатер,A поздно вечером к коструИдет готовить инджируИ, получая свой кусок,Спешит в укромный уголок,A то ведь сглазят, на беду,Его любимую еду.

Порою от насмешек слугОн убегал на ближний луг,Где жил, привязан на аркан,Большой косматый павиан.B глухих горах Ато-ГаноЕго поймал не так давноИ ради прихоти привезB Аддис-Абебу, город роз.Он никого не подпускал,Зубами щелкал и рычал,И слуги думали, что вотОн ослабеет и умрет.Ho злейшая его бедаСобаки были, те всегдаСбегались лаять перед ним,И, дикой яростью томим,Он поднимался на дыбы,Рыл землю и кусал столбы.Лишь Мик, вооружась кнутом,Собачий прекращал содом.Он приносил ему плодыИ в тыкве срезанной воды,Покуда пленник не привык,Что перед ним проходит Мик.

И наконец они сошлись:Порой, глаза уставя вниз,Обнявшись и рука в руке,Ha обезьяньем языкеОни делились меж собойМечтами о стране иной,Где обезьяньи города,Где не дерутся никогда,Где каждый счастлив, каждый сыт,Играет вволю, вволю спит.

И клялся старый павианСедою гривою своей,Что есть цари у всех зверейИ только нет у обезьян.Царь львов – лев белый и слепой,Венчан короной золотой,Живет в пустыне Сомали,Далеко на краю земли.Слоновий царь – он видит сныИ, просыпаясь, говорит,Как поступать должны слоны,Какая гибель им грозит.Царица зебр – волшебней сна,Скача, поспорит с ветерком.Давно помолвлена онаCo страусовым королем.Ho по пустыням говорят,Есть зверь сильней и выше всех,Как кровь рога его горятИ лоснится кошачий мех.Он мог бы первым быть царем,Ho он не думает о том,И если кто его встречал,Тот быстро чах и умирал.

Заслушиваясь друга, МикОт службы у людей отвык,И слуги видели, что онВдруг стал ленив и несмышлен.Узнав о том, Ато-ГаноЕго послал толочь пшено,A это труд – для женщин труд,Мужчины все его бегут.Была довольна дворня вся,Наказанного понося,И даже девочки, смеясь,B него бросали сор и грязь,Уже был темен небосклон,Когда работу кончил онИ, от досады сам не свой,He подкрепившись инджирой,Всю ночь у друга своегоПровел с нахмуренным лицомИ плакал на груди егоМохнатой, пахнущей козлом.Когда же месяц за утесСпустился, дивно просияв,И ветер утренний донесK ним благовонье диких трав,И павиан, и человекВдвоем замыслили побег.

Давно французский консул звалЛюбимца негуса, Гано,Почтить большой посольский зал,Испробовать его вино,И наконец собрался тотC трудом, как будто шел в поход.Был мул белей, чем полотно,Был в красной мантии Гано,Прощенный Мик бежал за нимC ружьем бельгийским дорогим,И крики звонкие неслись:«Прочь все с дороги! Сторонись!»

Гано у консула сидит,Приветно смотрит, важно льстит,И консул, чтоб дивился он,Пред ним заводит граммофон,Игрушечный аэропланПорхает с кресла на диван,И электрический звонокЗвонит, не тронутый никем.Гано спокойно тянет грог,Любезно восхищаясь всем,И громко шепчет: «Ой ю гут!Ой френджи, все они поймут».

A в это время Мик, в садуДержащий мула за узду,He налюбуется никакНи на диковинных собак,Ни на сидящих у дверейКрылатых каменных зверей.Как вдруг он видит, что идетКакой-то мальчик из ворот,И обруч, словно колесо,Он катит для игры в серсо.И сам он бел, и бел наряд,Он весел, словно стрекоза,И светлым пламенем горятБольшие смелые глаза.Пред Миком белый мальчик стал,Прищурился и засвистал:«Ты кто?» – «Я абиссинский раб». —«Ты любишь драться?» – «Нет, я слаб».– «Отец мой консул». – «Мой вождем Был».– «Где же он?» – «Убит врагом». —«Меня зовут Луи». – «А яБыл прозван Миком». – «Мы друзья».

И Мик, разнежась, рассказалПро павиана своего,Что с ним давно б он убежалИ не настигли бы его,Когда б он только мог стянутьКремень, еды какой-нибудь,Топор иль просто крепкий нож —Без них в пустыне пропадешь.A там охотой можно жить,Никто его не будет бить,Иль стать царем у обезьян,Как обещался павиан.Луи промолвил: «Хорошо,Дитя, что я тебя нашел!Мне скоро минет десять лет,И не был я еще царем.Я захвачу мой пистолет,И мы отправимся втроем.Смотри: за этою горойДождитесь в третью ночь меня;He пропадете вы со мнойНи без еды, ни без огня».Он важно сдвинул брови; вдругПронесся золотистый жук,И мальчик бросился за ним,A Мик остался недвижим.Он был смущен и удивлен,Он думал: «Это, верно, сон…» —B то время как лукавый мулЖасмин и розы с клумб тянул.

Доволен, пьян, скача домой,Гано болтал с самим собой:«Ой френджи! Как они ловкиHa выдумки и пустяки!Запрятать в ящик крикуна,Чтоб говорил он там со дна,Им любо! Ho зато в бою,Я ставлю голову свою,He победит никто из нихНас, бедных, глупыхи слепых.He обезьяны мы, и намHe нужен разный детский хлам».A Мик в мечтаньях о Луи,Шаги не рассчитав свои,Чуть не сорвался с высотыB переплетенные кусты.

Угрюмо слушал павианO мальчике из дальних стран,Что хочет, свой покинув дом,Стать обезьяньим королем.Звериным сердцем чуял он,Что в этом мире есть закон,Которым каждому даноИзведать что-нибудь одно:Тем – жизнь средь городских забав,Тем – запахи пустынных трав.Ho долго спорить он не стал,Вздохнул, под мышкой почесалИ пробурчал, хлебнув воды:«Смотри, чтоб не было беды!»

Луна склонялась, но чуть-чуть,Когда они пустились в путьЧерез канавы и бурьян, —Луи, и Мик, и павиан.Луи смеялся и шутил,Мешок с мукою Мик тащил,A павиан среди камнейДавил тарантулов и змей.Они бежали до утра,A на день спрятались в кустах,И хороша была нораB благоухающих цветах.

Они боялись – их найдут.Кругом сновал веселый люд:Рабы, сановники, купцы,C большими лютнями певцы,Послы из дальней стороныИ в пестрых тряпках колдуны.Поклонник дьявола поройC опущенною головойСпешил в нагорный Анкобер,Где в самой темной из пещерЖивет священная змея,Земного матерь бытия.

Однажды утром, запоздав,Они не спрятались средь трав,И встретил маленький отрядОгромный и рябой солдат…Он Мика за руку схватил,Ременным поясом скрутил.«Мне улыбается судьба,Поймал я беглого раба! —Кричал. – И деньги, и едуЗа это всюду я найду».Заплакал Мик, а павианРычал, запрятавшись в бурьян.Ho, страшно побледнев, ЛуиВдруг поднял кулаки своиИ прыгнул бешено вперед:«Пусти, болван, пусти, урод!Я – белый, из моей землиПридут большие кораблиИ с ними тысячи солдат…Пусти иль будешь сам не рад!» —«Hy, ну, – ответил, струсив, плут, —дите с Богом, что уж тут».

И в вечер этого же дня,Куда-то скрывшись, павианВдруг возвратился к ним, стен я,Ужасным горем обуян;Он бил себя в лицо и грудь,От слез не мог передохнутьИ лишь катался по песку,Стараясь заглушить тоску.Увидя это, добрый МикУпал и тоже поднял крикТакой, что маленький шакалЕго за милю услыхал.И порешил, пускаясь в путь:«Наверно, умер кто-нибудь».Луи, не зная их беды,K ручью нагнулся поскорейИ, шляпой зачерпнув воды,Плеснул на воющих друзей.И павиан, прервав содом,Утершись, тихо затянул:«3a этою горой есть дом,И в нем живет мой сын в плену.Я видел, как он грыз орех,B сторонке сидя ото всех.Его я шепотом позвал,Меня узнал он, завизжал,И разлучил нас злой старик,C лопатой выскочив на крик.Его немыслимо украсть,Там псы могучи и хитры,И думать нечего напасть —Там ружья, копья, топоры».Луи воскликнул: «Hy, смотри!Верну я сына твоего;Ho только выберешь в цариУ вас меня ты одного».Он принял самый важный вид,Пошел на двор и говорит:«Я покупаю обезьян.У вас есть крошка павиан —Продайте!» – «Я не продаю», —Старик в ответ. «A я даюВам десять талеров». – «Ой! ой!Да столько стоит бык большой.Бери». И вот Луи понесВиновника столь горьких слез.Над сыном радостный отецСкакал, как мячик; наконецРванул его за хвост, любя.«Что, очень мучили тебя?» —«Я никаких не видел мук.Хозяин мой – мой первый друг!Я ем медовые блины,Катаю обруч и пляшу,Мне сшили красные штаны,Я ихпо праздникам ношу».И рявкнул старый павиан:«Hy, если это не обман,Тебе здесь нечего торчать!Вернись к хозяину опять.Стремись науки все пройти:Трубить, считать до десяти…Когда ж умнее станешь всех,Тогда и убежать не грех!»

Луны уж не было, и высьКак низкий потолок была,Ho звезды крупные зажглись —И стала вдруг она светла,Переливалась… A внизуСтеклянный воздух ждал грозу.И слышат путники вдалиУдары бубна, гул земли.И видят путники: растетBo мгле сомнительный восход.Пятьсот огромных негров в рядГорящие стволы влачат.Другие пляшут и поют,Трубят в рога и в бубны бьют,A на носилках из парчиЦаревна смотрит и молчит.To дочка Мохамед-Али,Купца из Йеменской земли,Которого нельзя не знать,Так важен он, богат и стар,Наряды едет покупатьИз Дире-Дауа в Xappap.B арабских сказках принца нет,Калифа, чтобы ей сказать:«Моя жемчужина, мой свет,Позвольте мне вам жизнь отдать!»B арабских сказках гурий нет,Чтоб с этой девушкой сравнять.

Она увидела ЛуиИ руки подняла свои.Прозрачен, тонок и высок,Запел как флейта голосок:«О милый мальчик, как ты бел,Как стан твой прям,Как взор твой смел!Пойдем со мной.B моих садахЕсть много желтых черепах,И попугаев голубых,И яблок, соком налитых.Мы будем целый день-деньскойИграть, кормить послушных сернИ бегать взапуски с тобойВокруг фонтанов и цистерн.Идем». Ho, мрачный словно ночь,Луи внимал ей, побледнев,И не старался превозмочьСвое презрение и гнев:«Мне – слушать сказки, быть пажом,Когда я буду королем,Когда бесчисленный народМеня им властвовать зовет?Ho если б и решился я,C тобою стало б скучно мне:Ты не стреляешь из ружья,Боишься ездить на коне»?

Печальный, долгий, кроткий взорЦаревна подняла в упорHa гордого Луи – и вдруг,Вдруг прыснула… И все вокругЗахохотали. Словно громРаздался в воздухе ночном:Ведь хохотали все пятьсотОгромных негров, восемьсотРабов, и тридцать поваров,И девятнадцать конюхов.Ho подала царевна знак,Bce выстроились кое-какИ снова двинулись вперед,Держась от смеха за живот.Когда же скрылся караван,Тоскуя, Мик заговорил:«He надо мне волшебных стран,Когда б рабом ее я был.Она, поклясться я готов, —Дочь Духа доброго Лесов,Живет в немыслимом саду,B дворце, похожем на звезду.И никогда, и никогдаМне, Мику, не войти туда».Луи воскликнул: «Hy, не трусь,Войдешь, как я на ней женюсь».

Еще три дня, и их глазамПредстал, как первобытный храм,Скалистый и крутой отвес,Поросший редкою сосной,Вершиной вставший до небес,Упершийся в дремучий лесСвоею каменной пятой.

To был совсем особый мир:Чернели сотни круглых дыр,Соединяясь меж собойОдною узкою тропой;И как балконы, здесь и тамПлощадки с глиной по краямВисели, и из всех бойницТорчали сотни страшных лиц.Я, и ложась навеки в гроб,Осмелился бы утверждать,Что это был ни дать ни взятьАмериканский небоскреб.B восторге крикнул павиан,Что это город обезьян.

По каменистому хребтуОни взошли на высоту.Мик тихо хныкал, он устал,Луи же голову ломал,Как пред собой он соберетHa сходку ветреный народ.Ho павиан решил вопрос:Обезьяненка он принесИ начал хвост ему щипать,A тот – визжать и верещать;Таков обычай был, и вмигBce стадо собралось на крик.

И начал старый павиан:«О племя вольных обезьян,Из плена к вам вернулся я,Co мной пришли мои друзья,Освободители мои,Чтоб тот, кого мы изберем,Стал обезьяньим королем…Давайте изберем Луи».Он, кончив, важно замолчал.Луи привстал, и Мик привстал,Кругом разлился страшный рев,Гул многих сотен голосов:«Мы своего хотим царем!» —«Нет, лучше Микаизберем!» —«Луи!» – «Нет, Мика!» – «Нет, Луи!»Все, зубы белые своиОскалив, злятся… НаконецРешил какой-то молодец:«Луи с ружьем, он – чародей…K тому ж он белый и смешней».

Луи тотчас же повелиHa холмик высохшей земли,Надев на голову емуИз трав сплетенную чалмуИ в руки дав слоновый клык,Знак отличительный владык.И, мир преображая в садАлеющий и золотой,Горел и искрился закатЗа белокурой головой.Как ангел мил, как демон горд,Луи стоял один средь мордКлыкастых и мохнатых рук,K нему протянутых вокруг.Для счастья полного егоНедоставало одного:Чтобы сестра, отец и матьЕго могли здесь увидатьХоть силою волшебных чарИ в «Вокруг света» обо всемПоведал мальчикам потомЕго любимый Буссенар.

Луи суровым был царем.Он не заботился о том,Что есть, где пить, как лучше спать,A все сбирался воевать;Хотел идти, собрав отряд,Отнять у злобной львицы львятИль крокодила из рекиЗагнать в густые тростники,Ho ни за что его народHe соглашался на поход,И огорченный властелинБродил печален и один.Спускался он на дно пещер,Где сумрак ядовит и серИ где увидеть вы могли бB воде озер безглазых рыб.Он поднимался на утес,Собой венчавший весь откос,И там следил, как облакаВаяет Божия рука.Ho лишь тогда бывал он рад,Когда смотрел на водопад,Столбами пены ледянойДробящийся над крутизной.K нему тропа, где вечно мгла,B колючих зарослях вела,И мальчик знал, что неспростаТам тишина и темнотаИ даже птицы не поют,Чтоб оживить глухой приют.Там раз в столетие трава,Шурша, скрывается, как дверь.C рогами серны, с мордой льваПриходит пить какой-то зверь.Кто знает, где он был сто летИ почему так стонет онИ заметает лапой след,Хоть только ночь со всех сторон,Да, только ночь, черна как смоль,И страх, и буйная вода,И в стонах раненого боль,He гаснущая никогда…

Ho все наскучило Луи —Откос, шумящие струи,Забавы резвых обезьянИ даже Мик и павиан.Сдружился он теперь с однойГиеной старой и хромой,Что кралась по ночам на скат,Чтоб воровать обезьянят.Глазами хитрыми змеиОна смотрела на ЛуиИ заводила каждый разЛукавый, льстивый свой рассказ:Он, верно, слышал, что внизу,B большом тропическом лесу,Живут пантеры? Вот к комуСпуститься надо бы ему!Они могучи и смелы,Бросаются быстрей стрелы,И так красив их пестрый мех,Что им простится всякий грех.

Напрасно друга Мик молил,Глухим предчувствием томим,Чтоб он навек остался с нимИ никуда не уходил.Луи, решителен и быстр,Сказал: «Ты только мой министр!Тебе я власть передаю,И скипетр, и чалму мою,И мой просторный царский дом,A сам я буду королемHe этих нищенских пещер,A леопардов и пантер».Ушел. И огорчился станВсегда веселых обезьян.Они влезали на карниз,Внимательно смотрели вниз.Оттуда доносился ревИм незнакомых голосов,И горько плакали они,Минувшие припомнив дниИ грустно думая о том,Что сталось с гневным их царем.

Едва под утро Мик уснул.Bo сне он слышал страшный гул,Он видел мертвого отца,И лился пот с его лица.Проснулся… Старый павианСобрал храбрейших обезьян.Они спускаться стали вниз,Держась за ветви, за карниз;Переплетя свои хвосты,Над бездной строили мосты,Пока пред ними дикий лесHe встал, а город не исчезИ не мелькнули средь стволовКлыки и хоботы слонов.

Долина им была видна,Деревьями окружена,И посреди большой утес,Что мхом и травами оброс.Ha нем один лежал ЛуиИ раны зажимал свои.Вперив в пространство мутный взор,Чуть поднимал он свой топор,A восемь яростных пантерПред ним кружились; из пещерЕще спешили… ОтражалВсю ночь их мальчик и устал.Как град камней, в траву полянСорвалась стая обезьян,И силою живой волныПантеры были сметеныИ отступили… C плачем МикK груди товарища приник.Луи в бреду ему шептал,Что он царем и здесь бы стал,Когда б не гири на ногах,He красный свет в его глазахИ не томящий долгий звон…И незаметно умер он.

Тогда, хромая, из кустовГиена выбежала; ревРаздался, яростен и груб:«Он мой! Скорей отдайте труп!»Смутилась стая обезьян,Ho прыгнул старый павианC утеса на гиену внизИ горло мерзкой перегрыз.

Где пальмы веером своимКивают облакам седым,Где бархатный ковер луговГорит, весь алый от цветов,И где журчит, звенит родник,Зарыл Луи печальный Мик.Там ласточки с огнем в глазахЩебечут, милые, в ветвях.Они явились издали,Из франкской, может быть, земли,И щебетали свой приветПеред готическим окном,Где увидал впервые светЛуи в жилище родовом.

И над могилой друга Мик Запел:«Луи, ты был велик,Была сильна твоя рука,Белее зубы молока!Зачем, зачем, зачем в боюЗачем, зачем, когда ты пал,Ты павиана не позвал?Уж лучше б пуля иль копьеДыханье вырвали твое!He помиришься ты с врагом…Bce это кажется мне сном!»Завыл печальный павиан,Завыла стая обезьян,И вот на шум их голосов,Горя как месяц в вышине,Явился мощный Дух ЛесовВерхом на огненном слоне,Остановился, и взглянул,И грозно крикнул Мику: «Ну?»Когда ж узнал он обо всем,Широким пальмовым листомОн вытер слезы на глазах…«Я перед Миком в должниках:B ту ночь, как племя гурабеИзнемогало в злой борьбе,Болтая с месяцем как раз,Я не пришел к нему, не спас.O чем бы ни мечтал ты, Мик,Проси: все даст тебе старик».И поднял руки Мик своиИ медленно проговорил:«Мне видеть хочется ЛуиТаким, каким он в жизни был». —«Он умер». – «Пусть и я умру». —«Но он в аду». – «Пойду и в ад!Я брошусь в каждую дыру,Когда в ней мучится мой брат». —«Ну, если так – не спорю я!Вдоль по течению ручьяИди три дня, потом семь днейЧерез пустыню черных змей;Там у чугунной двери в ад,C кошачьей мордой, но рогат,Есть зверь, и к брату твоемуДорога ведома ему.Ho тем, кто раз туда попал,Помочь не в силах даже я.Смотри ж!» Ho Мик уже бежалВдоль по течению ручья.

B отвесной каменной стене,Страшна, огромна и черна,Виднелась дверь из чугунаНа неприступной вышине.Усталый, исхудалый МикПред нею головой поникИ стонет: «Больше нет пути,He знаю я, куда идти,Хоть сам могучий Дух Лесов —Хранитель мой и мой покров».

Тут медленно открылась дверь,И медленно явился зверьC кошачьей мордой, а рогат.И Мик потупил в страхе взгляд,Ho в дверь вступил. Они пошлиПо коридору, где в пылиВалялись тысячи костейРыб, птиц, животных и людей.Как та страшна была тропа!Там бормотали черепа,Бычачьи двигались рога,Ища незримого врага.И гнулись пальцы мертвецов,Стараясь что-нибудь поймать…Ho вот прошли широкий ров,И легче сделалось дышать.Там им открылся мир иной,Равнина с лесом и горой,Необозримая страна,Жилище душ, которых нет.Над ней струила слабый светВеликолепная луна;He та, которую ты самТак часто видишь по ночам,A мать ее, ясна, горда,Доисторических времен,Что умерла еще тогда,Как мир наш не был сотворен.Там тени пальм и сикоморРосли по склонам черных гор,Где тени мертвых пастуховПасли издохнувших коров.Там тень охотника поройЖдала, склоняясь над норой,Где сонно грызли тень корнейСообщества бобров-теней.Ho было тихо все вокруг:Ни вздох, ни лепет струй, ни стукHe нарушал молчанья. ЗверьПромолвил Мику: «Hy, теперьИщи!» A сам устало лег,Уткнувшись мордою в песок.За каждый куст, за каждый пень,Хотя тот куст и пень – лишь тень,B пещеру, в озеро, в родник,Идя, заглядывает Мик.За тенью дикого волчцаОн своего узнал отца,Сидевшего, как в старину,Ha грязной, бурой шкуре гну.Мик, плача, руки протянул,Ho тот вздохнул и не взглянул,Как будто только ветерокСлегка его коснулся щек.Как мертвецы не видны нам,Так мы не видны мертвецам.

Ho нет нигде, нигде Луи.Мик руки заломил свои,Как вдруг он бросился бежатьТуда, где зверь улегся спать.«Скорей вставай! – кричит ему. —И отвечай мне, почемуЗдесь только черные живут,A белых я не видел тут?»Зверь поднял страшные глаза:«Зачем ты раньше не сказал?Bce белые – как колдуны,Bce при рожденье крещены,Чтоб после смерти их ХристосK себе на небеса вознес.Наверх направь шаги своиИ жаворонка излови.Он чист, ему неведом грех,И он летает выше всех.Вот три зерна (их странен вид,Они росли в мозгу моем);Когда их съест, заговоритОн человечьим языком».

Как было радостно опятьПустыню Мику увидать,Услышать ветер, и родник,И попугаев резкий крик!Он сделал из волос силок,И жаворонка подстерег,И выпустил его, одноСначала дав ему зерно.Опять, влюбленный в Божий свет,Свободный жаворонок ввысьПомчался, и ему воследНадежды Мика понеслись.Когда же птица с высотыУпала камнем, чуть дыша,«Hy что? Скажи, что видел ты?» —Мик теребил его, спеша.«Я видел красных райских птиц,Они прекраснее зарниц,B закатных тучах гнезда вьютИ звезды мелкие клюют.Они клялись мне, что твой другПопал в седьмой небесный круг,Перед которым звездный садЧерней, чем самый черный ад».

Мик дал ему еще зерно,Целуя и прося одно,И взвился жаворонок вновь,Хоть в нем и холодела кровь.Он только через день упалИ больше часа не дышал,Ho наконец проговорил:«Средь отдаленнейших светил,За гранью Божьего огняЯ встретил ангела, что пелПро человеческий удел,Алмазным панцирем звеня:«Пусть ни о чем не плачет Мик:Луи высоко, он в раю,Там Михаил АрхистратигЕго зачислил в рать свою».

Его целуя горячо,Мик попросил: «Крылатый друг,Молю, вот съешь зерно ещеИ полети в надзвездный круг».И жаворонок третий разПоднялся и пропал из глаз.Три дня ждал жаворонка МикИ к ожиданию привык,Когда свалился на песокХолодный пуховой комок.Такое видеть торжествоТам жаворонку довелось,Что сердце слабое егоОт радости разорвалось.

Дуглас, охотник на слонов,Сердился: ужин не готов,Любимый мул его издохИ новый проводник был плох.Он взял ружье и вышел в лес,Ha пальму высохшую влезИ ждал. Он знал, что здесь пойдетHa водопой лесной народ,A у него мечта одна —Убить огромного слона,Особенно когда клыкиИ тяжелы, и велики.Вот засветился Южный Крест,И тишина легла окрест,Как будто старый Дух ЛесовЗамедлил бег ночных часов.И вот явились: дикобраз,За ним уродливые гну,Вслед козы – и решил Дуглас:«Я после застрелю одну».Ho, рыжей гривою тряся,Высоко голову неся,Примчался тяжким скоком лев,И все бежали, оробев,И даже буйвол отступил,Сердито фыркнув, в мокрый ил.Царь долго пил, потом зевнулИ вдруг вскочил и заревел;B лесу раздался смутный гул,Как будто ветер прошумел;И пересекся небосклонКоричневою полосой, —To, поднимая хобот, слон —Вожак вел стадо за собой.Ему согнувшийся ДугласНавел винтовку между глаз;Так не один гигант леснойСражен был пулей разрывной.Он был готов спустить курок,Когда почувствовал толчокИ промахнулся. Это МикK нему среди ветвей проник.«A, негодяй! – вскричал Дуглас. —Знай, ты раскаешься сейчас!»И тот ответил: «Гета, ну!He надо делать зла слону:Идет под старость каждый слонBce на один и тот же склон,Где травы, данные слонам,Вкусней и родники свежей,И умирает мирно тамСреди прадедовских костей.Коль ты согласен, я готовТвоим слугою быть, а мнеИзвестно кладбище слонов,B галласской скрытое стране». —«Пусть Бог хранит тебя за то! —Вскричал Дуглас, забывши злость. —Идем! И в Глазго, и в БордоСлоновья требуется кость».Вплоть до утра работал Мик,Хвосты и гривы мулам стригИ чистил новое своеШестизарядное ружье.

Прошло три месяца, и вотB Аддис-Абебу Мик ведетИз диких, неизвестных странC слоновой костью караван.Дуглас мечтает:«Богачу Я все на месте продаюИ мильонером укачуK себе, в Шотландию мою!»

Сто тридцать ящиков вина,Сто тридцать ярдов полотнаПодносит негусу ДугласИ так кончает свой рассказ:«Я караван мулиный свойОставил Мику. Он богат.B Аддис-Абебе зашумят,Что это нагадрас большой.Его в верховный свой советПрими и совещайся с ним.Он защитит тебя от бедУмом и мужеством своим».Орлиный светлый взгляд одинHa Мика бросил властелинИ, улыбнувшись, сделал знак,Обозначавший: будет так.

B Аддис-Абебе не найтиГлупца, который бы не знал,Что Мик на царственном путиПрекрасней солнца воссиял.C ним, благосклонен и велик,Советуется Менелик,Он всех отважней на войне,Bcex уважаемей в стране.B Аддис-Абебе нет теперьНесчастного иль пришлеца,Пред кем бы ни открылась дверьБольшого Микова дворца.Там вечно для радушных встреч,

Пиров до самого утраГотовится прохладный тэджИ золотая инджира.И во дворце его живет,Встречая ласку и почет,C ним помирившийся давноСлепой старик, Ато-Гано.

Примечания[1]