Тот момент - Линда Грин

в саду тоже много луковиц. Осенью, когда я пошел в школу, мы целую кучу посадили. Мама проделывала дырочки лопаткой, а я вставлял луковицы. Следующей весной мама помогала мне считать, сколько же проросло, а когда папа приходил с работы, я выбегал и рассказывал ему, как там много нарциссов и тюльпанов. Он казался взволнованным, я это хорошо помню. А вот чего не могу вспомнить — когда перестал считать нарциссы.

— Что станет с луковицами в саду, когда вы продадите дом? — спрашиваю маму.

Она отвечает не сразу, хотя точно меня услышала. Значит, старательно продумывает ответ.

— Ну, мы оставим их новым хозяевам, пусть радуются, — наконец говорит мама.

— Но цветы же наши. Я сам их посадил. Разве нельзя выкопать и забрать луковицы с собой?

— Нет, милый, не выйдет.

— Почему? Я могу снова посадить их в новом саду. — И только сейчас до меня доходит, что будет два новых сада, порознь. — Поделю поровну между тобой и папой. Все по-честному, не придется из-за них судиться.

Мама закусывает губу и отводит глаза. Ей не нравится говорить, что станет после развода, но мне нужно прояснить важные вопросы.

— Просто я не уверена, будут ли у нас обоих сады, — наконец тихо отвечает она, по-прежнему глядя в сторону.

— Но у нас всегда был сад.

— Знаю, милый. Однако теперь все будет иначе. У нас у каждого останется только половина денег, и не факт, что мы сможем позволить себе дома с садами.

Смотрю на нее, не веря собственным ушам.

— А где мне тогда растить цветы?

— Может, купим какие-нибудь контейнеры для патио или оконные ящики. На Хебден-Бридж много домов без садов, но людям все равно удается выращивать там зелень.

Она говорит это веселым голосом, которым взрослые обращаются к детям, когда пытаются притвориться, будто все не так плохо, как кажется. Но все действительно плохо, если у нас для сада будет только контейнер. Интересно, если я напишу Алану Титчмаршу в его передачу, смогут ли он и его команда каким-то образом превратить наши контейнеры в настоящий сад… Но нет, даже мой любимец не настолько умен. Кроме того, все герои передачи обычно болеют, находятся в инвалидных колясках или с ними случилось что-то ужасное.

И хотя то, что мама и папа разводятся и вынуждают меня оставить все мои растения и луковицы, очень плохо, вряд ли по меркам продюсеров передачи это можно расценить как достаточно трагичный случай.

Я смотрю на маму. Собираюсь сказать, что это несправедливо, но вижу слезы у нее в уголках глаз, явно не от ветра или холода, поэтому ничего не говорю, и мы какое-то время идем молча.

— Миссис Рэтклифф ответила мне насчет клуба на следующей неделе, — говорит мама, когда мы добираемся до парка.

— А.

— Мы встретимся с ней перед занятиями в понедельник.

— Но тогда я как раз должен сидеть в клубе.

— Знаю. Я сказала ей, что тебя там не будет, поэтому она попросила нас прийти до школы, чтобы мы все объяснили.

— Но я не хочу ничего объяснять. Ты не можешь сходить сама?

— Нет, иначе тебе придется пойти в клуб.

— Я мог бы просто посидеть возле ее кабинета и почитать.

— Она сказала, что хочет видеть нас обоих, Финн, так что мы идем вместе.

— Будет сцена?

— Нет, милый, — говорит мама. — Но я собираюсь сказать ей, что нам не нравится, как школа давит на тебя из-за контрольных.

Когда она говорит «нам», не очень ясно, кого мама имеет в виду, ведь вряд ли папу вообще беспокоит этот вопрос. Иногда кажется, она забывает, что они разводятся и что он, похоже, не согласен ни с чем, что мама говорит или делает.

— А если меня накажут за отказ пойти в клуб?

— Не накажут.

— Но они на меня разозлятся. Я буду единственным, кто не придет.

— Вроде ты сказал, что Лотти организует петицию?

— Так и есть, но никто, кроме меня, ее не подпишет, и Лотти, вероятно, все равно придется ходить в клуб, потому что тогда ее мама ради разнообразия сумеет вовремя попадать на работу.

Мама слегка улыбается. Рэйчел — ее подруга, и мама знает, насколько та занята.

— Что ж, это не мешает нам занять определенную позицию. Я всегда говорю тебе: меня не волнует, что делают все остальные, меня волнует только то, что лучше для тебя.

Взрослые так выражаются, когда хотят, чтобы вы перестали с ними спорить. Мама это говорит, папа говорит, миссис Рэтклифф, вероятно, это скажет, но дело в том, что они не могут все быть правы, потому что у каждого свое мнение, что же лучше для меня.

Идем дальше по парку. На детской площадке сидят малыши, и я вижу, как мама смотрит на меня краем глаза, и почти слышу, как она раздумывает, предложить ли мне туда зайти, но верно понимает ситуацию и ничего не говорит. Сейчас я уже большой для детских площадок, да и все равно играть настроения нет. Я не хочу ничего, только впасть в спячку, как еж, пока все это не закончится, но даже этого не могу сделать, потому что сейчас май и для спячки не сезон.

Мы выходим из парка и направляемся в не самый приятный уголок Галифакса, где живут большинство других детей из моего класса.

— Смотри-ка, «Чайники и пирожные», звучит неплохо, — говорит мама, указывая на кафе в конце дороги. Я пожимаю плечами, потому что это легче, чем спорить с ней, да и все равно я немного проголодался.

Мы никогда не были в этом месте раньше, и оно не похоже на те кафе, куда мы обычно ходим. На столах потрепанные пластиковые скатерти, красные и коричневые бутылки соуса и множество пакетиков сахара, а за ближайшим к нам столиком в окне сидит седой мужчина — он ест бекон и яйца и читает одну из тех газет, которые мама так не любит.

Мама улыбается мне, хотя, подозреваю, тоже видит, что это не «наше» кафе. Она открывает дверь, и я